Неточные совпадения
— Интересно, что сделает ваше поколение, разочарованное в человеке? Человек-герой, видимо, антипатичен вам или пугает вас, хотя историю вы мыслите все-таки как работу Августа Бебеля и подобных ему. Мне кажется, что вы более индивидуалисты, чем народники, и что массы выдвигаете вы вперед для того, чтоб самим
остаться в стороне. Среди вашего
брата не чувствуется человек, который сходил бы с ума
от любви к народу,
от страха за его судьбу, как сходит с ума Глеб Успенский.
—
Брат! — заговорила она через минуту нежно, кладя ему руку на плечо, — если когда-нибудь вы горели, как на угольях, умирали сто раз в одну минуту
от страха,
от нетерпения… когда счастье просится в руки и ускользает… и ваша душа просится вслед за ним… Припомните такую минуту… когда у вас
оставалась одна последняя надежда… искра… Вот это — моя минута! Она пройдет — и все пройдет с ней…
И те и другие подозрительны, недоверчивы: спасаются
от опасностей за системой замкнутости, как за каменной стеной; у обоих одна и та же цивилизация, под влиянием которой оба народа, как два
брата в семье, росли, развивались, созревали и состарелись. Если бы эта цивилизация была заимствована японцами
от китайцев только по соседству, как
от чужого племени, то отчего же манчжуры и другие народы кругом
остаются до сих пор чуждыми этой цивилизации, хотя они еще ближе к Китаю, чем Япония?
Они жили недалеко, в маленьком домике; маленькие дети,
брат и сестра Ипполита, были по крайней мере тем рады даче, что спасались
от больного в сад; бедная же капитанша
оставалась во всей его воле и вполне его жертвой; князь должен был их делить и мирить ежедневно, и больной продолжал называть его своею «нянькой», в то же время как бы не смея и не презирать его за его роль примирителя.
За ужином, вместе с Илюшкой, прислуживал и Тараско,
брат Окулка. Мальчик сильно похудел, а на лице у него
остались белые пятна
от залеченных пузырей. Он держался очень робко и, видимо, стеснялся больше всего своими новыми сапогами.
Начнем с Викторыча.
От него я не имею писем, но знаю
от сестер Бестужевых, что он и не думает возвращаться, а хочет действовать на каком-то прииске в Верхнеудинском округе. Что-то не верится. Кажется, это у него маленькое сумасшествие. Бестужевы видели его в Иркутске — они приехали в Москву в конце октября, простились совсем с Селенгинском, где без Николая уже не приходилось им
оставаться.
Брат их Михайло покамест там, но, может быть, со временем тоже с семьей своей переселится в Россию.
После этого мы как-то не часто виделись. Пушкин кружился в большом свете, а я был как можно подальше
от него. Летом маневры и другие служебные занятия увлекали меня из Петербурга. Все это, однако, не мешало нам, при всякой возможности встречаться с прежней дружбой и радоваться нашим встречам у лицейской
братии, которой уже немного
оставалось в Петербурге; большею частью свидания мои с Пушкиным были у домоседа Дельвига.
— Почти что,
брат, колачивал; раз ночью выгнал совсем
от себя, и ночевать, говорит, не
оставайтесь! Я так темной ночью и уехал!
— А я, сударь,
от родителей, в Москве, еще маленька
осталась, ну,
братья тоже были, торговлю имели; думали-думали, куда со мной деваться, и решили в скиты свезти. Конечно, они тут свои расчеты держали, чтобы меня как ни на есть
от наследства оттереть, ну, да по крайности хоть душе моей добро сделали — и на том спасибо!
— Говорить-то по-пустому все можно. Сколько раз я себе говорил: надо,
брат Гришка, с колокольни спрыгнуть, чтобы звания, значит,
от тебя не
осталось. Так вот не прыгается, да и все тут!
Два
брата,
оставшись вдвоем, долго сидели молча. Петр Михайлыч,
от скуки, читал в старых газетах известия о приехавших и уехавших из столицы.
— Ну, тогда я уж совсем мат; только одна роскошь у меня и
осталась от прежнего великолепия — это табак! Я,
брат, как при деньгах был, в день по четвертке Жукова выкуривал!
Материнское имение их заключалось также в небольшой деревеньке душ в пятьдесят;
братья Софьи Николавны
от одной матери находились в Москве, в университетском благородном пансионе, и она
оставалась совершенно одна, даже не было дальних родственников, у которых могла бы она жить.
— Вот мы
остались с тобою одни, — строго и печально сказала сестра
брату после похорон матери, отодвигая его
от себя острым взглядом серых глаз. — Нам будет трудно, мы ничего не знаем и можем много потерять. Так жаль, что я не могу сейчас же выйти замуж!
Аделаида Ивановна
осталась в совершенно расстроенном состоянии:
брата не послушаться она боялась, но и взыскивать с князя ей было совестно и жаль его;
от всего этого у ней так разболелась голова, что она не в состоянии даже была выйти к столу.
Сестра моя и
брат, оба меня моложе,
остались в Симбирской губернии, в богатом селе Чуфарове, у двоюродной тетки моего отца,
от которой в будущем ожидали мы наследства; но в настоящее время она не помогала моему отцу ни одной копейкой и заставляла его с семейством терпеть нередко нужду: даже взаймы не давала ни одного рубля.
После этого, взглянув в зеркало, Пётр нашёл, что он стал похож на приказчика, а сапоги жали ему ногу в подъёме. Но он молчал, сознавая, что
брат действует правильно: и волосы постричь и сапоги переменить — всё это нужно. Нужно вообще привести себя в порядок, забыть всё мутное, подавляющее, что
осталось от кутежа и весомо, ощутимо тяготило.
Видно, Лизавете Васильевне было очень жаль этих денег: она не в состоянии была выдержать себя и заплакала; она не скрыла и
от брата своего горя — рассказала, что имение их в Саратовской губернии продано и что
от него
осталось только пять тысяч рублей, из которых прекрасный муженек ее успел уже проиграть больше половины; теперь у них
осталось только ее состояние, то есть тридцать душ.
— То-то,
брат, — продолжал мельник, переменив тон, — ведь так промеж добрых людей делать не приходится; летом еще
осталось получить с тебя за помол, а ты с той поры и глаз не кажешь: сулил отдать ко Второму Спасу, а я хоть бы грош
от тебя видел… так делать не показано вашему
брату… на то есть правота: как раз пойду в контору… я давно заприметил, ты
от меня отлыниваешь…
Так бежали все Аннушки и все Моськи, а за ними, продолжая кричать
от страха, пронесся и сам педагог, а мы с маленьким
братом остались одни.
Птицы и прочей живности, по методу маменьки покойницы выкормленной, равно и прочего всего, было в изобилии;
оставалось накупить вин и всего нужного, и я был в состоянии все это сделать: денег хотя издержал много, но
брат Петрусь должен мне был более того, и векселей
от него лежит у меня за пазухою.
Проходя мимо часов, Меркулов смотрит на циферблат. Большая стрелка уперлась прямо вверх, а маленькая отошла
от нее чуть-чуть вправо. «После полуночи», — соображает Меркулов. Он сильно зевает, быстрым движением несколько раз кряду крестит рот и бормочет что-то вроде молитвы: «Господи… царица небесная… еще небось часа два с половиной
осталось… Святые угодники… Петра, Алексея, Ионы, Филиппа… добропоживших отцов и
братии наших…»
Ничуть не бывало… непременно что-нибудь найдут: одни скажут — очень было жарко, а другие — холодно; одним показалась сыра рыба, другие недовольны, что вина мало, третьи скучали, что их хозяин заставлял танцевать, четвертые жаловались на монотонность, — и очень немного
осталось нынче на свете таких простодушных людей, которые были бы довольны предлагаемым им
от своего
брата удовольствием; но театр уже по преимуществу подпадает, как говорят, критике.
Брат Ираклий упорно отмалчивался, но
оставался при своем. Игумен его, впрочем, особенно не преследовал, как человека, который был нужен для обители и которого считал немного тронутым. Пусть его чудит, блого, вреда
от его причуд ни для кого не было.
— Не узнает?.. Как же?.. Разве такие дела
остаются в тайне? — сказал Семен Петрович. — Рано ли, поздно ли — беспременно в огласку войдет… Несть тайны, яже не открыется!.. Узнал же вот я, по времени также и другие узнают. Оглянуться не успеешь, как ваше дело до Патапа дойдет. Только доброе молчится, а худое лукавый молвой по народу несет… А нешто сама Прасковья станет молчать, как ты
от нее откинешься?.. А?.. Не покается разве отцу с матерью? Тогда,
брат, еще хуже будет…
Отвечал на такие речи старец, меня утешая, а сам
от очию слезы испуская: «Не скорби,
брате, — говорил он, — не скорби и душевного уныния бегай: аще троечастный твой путный подвиг и тщетен
остался, но паче возвеселиться должен ты ныне с нашими радостными лики: обрели мы святителей, и теперь у нас полный чин священства.
Хоть Аксинья Захаровна и говорила, что
остался он на кладбище, чтоб удалиться
от искушения, что предстало бы ему на поминальной трапезе, но неправду про
брата сказала она.
Прошел Великий пост, пора бы домой Мокею Данилычу, а его нет как нет. Письма Марко Данилыч в Астрахань пишет и к
брату, и к знакомым; ни
от кого нет ответа. Пора б веселы́м пирком да за свадебку, да нет одного жениха, а другой без
брата не венчается. Мину́л цветной мясоед, настало крапивное заговенье. Петровки подоспели, про Мокея Данилыча ни слуху ни духу. Пали, наконец, слухи, что ни Мокея, ни смолокуровских приказчиков в Астрахани нет, откупные смолокуровские воды пустуют,
остались ловцам не сданные.
Рассказывали, что та икона во время патриарха Никона находилась в Соловецком монастыре и что во время возмущения в среде соловецкой
братии, когда не
оставалось более никакой надежды на избавление обители
от окруживших ее царских войск, пред ней на молитве стоял дивный инок Арсений.
Жозеф не говорил сестре о деньгах, а она его о них не спрашивала. К тому же,
брат и сестра почти не
оставались наедине, потому что Глафира Васильевна считала своею обязанностию ласкать «бедную Лару». Лариса провела ночь в смежной с Глафирой комнате и долго говорила о своем житье, о муже, о тетке, о Синтяниной, о своем неодолимом
от последней отвращении.
Перекинуло на еловый лес Зверева, шедший подковой в ста саженях
от завода, в сторону заказника Черносошных, теперь уже компанейского."Петьки"так он и не дождался. Предводитель уехал в губернский город. На заводе
оставался кое-кто, но тушить лесной пожар, копать канавы, отмахивать ветвями некому было. Пришлось сбивать народ в деревушке верст за пять и посылать нарочных в Заводное, откуда, посуливши им по рублю на
брата, удалось пригнать человек тридцать.
— Неужели же
от двух вотчин Ивана Захарыча ничего не
останется? Мне неловко спрашивать об этом. Я — представитель компании, которой ваш
брат предлагает свой лес и даже — вам это, вероятно, известно — и эту усадьбу с парком. Если мы поладим, он получит самую высшую цену по здешним местам… Но только, почтеннейшая Павла Захаровна, надо устранить всяких ненужных посредников и маклаков.
«Конечно, о шансах на взаимность не может быть и речи. Может ли она, такая прекрасная, полюбить меня, карася? Нет, тысячу раз нет! Не обольщай же себя мечтами, презренная рыба! Тебе
остается только один удел — смерть! Но как умереть? Револьверов и фосфорных спичек в пруде нет. Для нашего
брата, карасей, возможна только одна смерть — пасть щуки. Но где взять щуку? Была тут в пруде когда-то одна щука, да и та издохла
от скуки. О, я несчастный!»
Приехавший на похороны
брат мужа Екатерины Семеновны Похвисневой, занимавший в Москве одно из видных административных мест, принял после похорон несчастного самоубийцы опекунство над сыном Павла Семеновича и увез его, вместе с мамкой, которая
осталась при ребенке, уже отнятого
от груди, в качестве няни, в Москву.
Оставшись на восемнадцатом году после смерти матери и отъезда сестры в Голштинию, она без руководителей, во всем блеске красоты необыкновенной, получившая в наследие
от родителей страстную натуру,
от природы одаренная добрым и нежным сердцем, кое-как или, вернее, вовсе невоспитанная, среди грубых нравов, испорченных еще лоском обманчивого полуобразования, бывшая предметом постоянных подозрений и недоверия со стороны двора, цесаревна видела ежедневно, как ее избегали и даже нередко
от нее отворачивались сильные мира сего, и поневоле искала себе собеседников и утешителей между меньшей
братией.
— Подождать,
брат, надо и не то еще будет! — снова заговорил Малюта. — Откликнется еще не так Прозоровскому обида моя! Сам жив не
останусь, а придумаю ему такую казнь,
от которой содрогнется сам царь Иоанн Васильевич!
— Цесаревич Константин в начале 1822 года написал к государю письмо о своем отречении
от наследия престола; до половины 1823 года не было составлено о том государственного акта и последовавший, наконец, манифест о назначении на престол второго
брата остался в глубокой тайне, которая была распространена и на самое хранение манифеста.
Престол
остается праздным, потому что старший
брат не желает сесть на него, потому что он отрекается
от всех своих прав в мою пользу.
Великий князь Николай Павлович одобрил это решение своего
брата Михаила и даже отправил к нему генерала Толля, начальника главного штаба первой армии, главная квартира которой находилась в Могилеве на Днестре, прибывшего в столицу с тайным поручением к новому императору
от главнокомандующего этой армией, графа Сакена, выразив ему желание, чтобы он
оставался в Неннале с великим князем, под предлогом, что они ожидают императора.
— Но что́ же делать? До года
остается только несколько месяцев. И это не может быть. Я бы только желала избавить
брата от первых минут. Я желала бы, чтоб они скорее приехали. Я надеюсь сойтись с нею… Вы их давно знаете, — сказала княжна Марья, — скажите мне, положа руку на сердце, всю истинную правду, что́ это за девушка и как вы находите ее? Но всю правду; потому что, вы понимаете, Андрей так много рискует, делая это против воли отца, что я бы желала знать…