Неточные совпадения
Но вот из-за кулис, под яростный грохот и вой
оркестра, выскочило десятка три искусно раздетых девиц, в такт задорной музыки они
начали выбрасывать из ворохов кружев и разноцветных лент голые ноги; каждая из них была похожа на огромный махровый цветок, ноги их трепетали, как пестики в лепестках, девицы носились по сцене с такой быстротой, что, казалось, у всех одно и то же ярко накрашенное, соблазнительно улыбающееся лицо и что их гоняет по сцене бешеный ветер.
«Что же я тут буду делать с этой?» — спрашивал он себя и, чтоб не слышать отца, вслушивался в шум ресторана за окном.
Оркестр перестал играть и
начал снова как раз в ту минуту, когда в комнате явилась еще такая же серая женщина, но моложе, очень стройная, с четкими формами, в пенсне на вздернутом носу. Удивленно посмотрев на Клима, она спросила, тихонько и мягко произнося слова...
Александров согласен. Но в эту секунду молчавший до сих пор военный
оркестр Невского полка вдруг
начинает играть бодрый, прелестный, зажигающий марш Шуберта. Зеленые большие ворота широко раскрываются, и в их свободном просвете вдруг появляются и тотчас же останавливаются две стройные девичьи фигуры.
Всем юнкерам, так же как и многим коренным москвичам, давно известно, что в этом
оркестре отбывают призыв лучшие ученики московской консерватории, по классам духовых инструментов, от
начала службы до перехода в великолепный Большой московский театр.
Всюду эстрады для песенников и
оркестров, столбы с развешанными призами,
начиная от пары сапог и кончая самоваром, ряд бараков с бочками для пива и меда для дарового угощения, карусели, наскоро выстроенный огромный дощатый театр под управлением знаменитого М.В. Лентовского и актера Форкатия, и, наконец, главный соблазн — сотни свеженьких деревянных будочек, разбросанных линиями и углами, откуда предполагалась раздача узелков с колбасой, пряниками, орехами, пирогов с мясом и дичью и коронационных кружек.
Взрыв трубных звуков прокатился по аллее: это военный прусский
оркестр из Раштадта (в 1862 году Раштадт был еще союзною крепостью)
начинал свой еженедельный концерт в павильоне. Капитолина Марковна тотчас встала.
Через три дня мне сняли гипс, забинтовали ногу и велели лежать, а еще через три дня меня транспортировали перед
началом спектакля в
оркестр, где устроили мне преудобнейшее сиденье рядом с «турецким барабаном».
В это время
начали бить невидимые часы, ясно и медленно пробило одиннадцать, покрыв звуком все, — шум и
оркестр. В разговоре, от меня справа, прозвучало слово «Эстамп».
Сначала веселый говор пробежал по толпе, смех, песни, шутки, рассказы, всё сливалось в одну нестройную, неполную музыку, но скоро шум
начал возрастать, возрастать, как грозное крещендо
оркестра; хор сделался согласнее, сильнее, выразительнее; о, какие песни, какие речи, какие взоры, лица, телодвижения, буйные, вольные!
С тоски
начал учиться играть на скрипке, пилил по ночам в магазине, смущая ночного сторожа и мышей. Музыку я любил и стал заниматься ею с великим увлечением, но мой учитель, скрипач театрального
оркестра, во время урока, — когда я вышел из магазина, — открыл не запертый мною ящик кассы, и, возвратясь, я застал его набивающим карманы свои деньгами. Увидав меня в дверях, он вытянул шею, подставил скучное бритое лицо и тихо сказал...
Не говоря уже об анекдотах, о каламбурах, об
оркестре из «Фенеллы», просвистанном им с малейшими подробностями, он представил даже бразильскую обезьяну, лезущую на дерево при виде человека, для чего и сам влез удивительно ловко на дверь, и, наконец, вечером усадил Юлию и Катерину Михайловну за стол, велев им воображать себя девочками — m-me Санич беспамятною Катенькою, а Юлию шалуньей Юленькою и самого себя — надев предварительно чепец, очки и какую-то кацавейку старой экономки — их наставницею под именем m-me Гримардо, которая и преподает им урок, и затем
начал им рассказывать нравственные анекдоты из детской книжки, укоряя беспрестанно Катеньку за беспамятство, а Юленьку за резвость.
Имение это досталось ему от отца и никогда не отличалось благоустройством; Гаврила Степаныч долго находился в отсутствии, служил в Петербурге; наконец, лет пятнадцать тому назад, вернулся он на родину в чине коллежского асессора, с женою и тремя дочерьми, в одно и то же время принялся за преобразования и за постройки, немедленно завел
оркестр и
начал давать обеды.
Театр был полон. И тут, как вообще во всех губернских театрах, был туман повыше люстры, шумно беспокоилась галерка; в первом ряду перед
началом представления стояли местные франты, заложив руки назад; и тут, в губернаторской ложе, на первом месте сидела губернаторская дочь в боа, а сам губернатор скромно прятался за портьерой, и видны были только его руки; качался занавес,
оркестр долго настраивался. Все время, пока публика входила и занимала места, Гуров жадно искал глазами.
Оркестр кончил марш и минуту спустя для
начала бала заиграл веселый вальс.
Роза легко и свободно раскланялась с публикой и
начала танец под звуки музыки помещенного на хорах
оркестра.
Теркин даже выбранился, когда вышел на площадку перед бульваром, где стоял кружком военный
оркестр. В пассаже Главного дома его давила и нестерпимая жара, несмотря на его размеры, от дыхания толпы, не в одну тысячу, и от лампочек, хотя и электрических, уже зажженных в
начале восьмого.
Начиная с
оркестра и кончая райком, роится, лепится и мелькает такая масса всевозможных голов, плеч, рук, что вы невольно спрашиваете себя: «Неужели в России так много людей?
От мороза побелели деревья, лошади, бороды; казалось даже, сам воздух трещал, не вынося холода, но, несмотря на это, тотчас же после водосвятия озябшая полиция была уже на катке, и ровно в час дня
начал играть военный
оркестр.
Убогий
оркестр… заиграл что-то после водевиля.–Перед
началом каждого действия в театрах играл
оркестр.
— Вы знаете «Юристен-вальцер»? — вдруг вскричал Альберт и, не дождавшись ответа, вскочил, схватил скрипку и
начал играть веселый вальс. Совершенно забывшись и, видимо, полагая, что целый
оркестр играет за ним, Альберт улыбался, раскачивался, передвигал ногами и играл превосходно.