Неточные совпадения
Она как будто слушала курс жизни не по дням, а по часам. И каждый час малейшего, едва заметного опыта,
случая, который мелькнет, как птица, мимо носа мужчины, схватывается неизъяснимо быстро девушкой: она следит за его полетом вдаль, и кривая,
описанная полетом линия остается у ней в памяти неизгладимым знаком, указанием, уроком.
Я знаю, что страдания и неудачи,
описанные в сейчас приведенном примере, настолько малозначительны, что не могут считаться особенно убедительными. Но ведь дело не в силе страданий, а в том, что они падают на голову неожиданно, что творцом их является слепой
случай, не признающий никакой надобности вникать в природу воспитываемого и не встречающий со стороны последнего ни малейшего противодействия.
Дня через четыре после
описанного происшествия Помада нашел
случай съездить в город.
Оба
случая, теперь
описанные и иногда рассказанные мною не охотникам, не рыбакам, нередко возбуждали лукавые улыбки, в которых ясно выражалось, что мои рассказы годятся в известную книжку: «Не любо, не слушай, а лгать не мешай»; но иногда ничего нет невероятнее истины и мудренее действительности.
В начале июля месяца, спустя несколько недель после несчастного
случая,
описанного нами в предыдущей главе, часу в седьмом после обеда, Прасковья Степановна Лидина, брат ее Ижорской, Рославлев и Сурской сидели вокруг постели, на которой лежала больная Оленька; несколько поодаль сидел Ильменев, а у самого изголовья постели стояла Полина и домовой лекарь Ижорского, к которому Лидина не имела вовсе веры, потому что он был русской и учился не за морем, а в Московской академии.
К такому роду принадлежал
описанный нами молодой человек, художник Пискарев, застенчивый, робкий, но в душе своей носивший искры чувства, готовые при удобном
случае превратиться в пламя.
Я не имел более ни времени, ни
случая наблюдать отношения моих родителей, потому что отец мой скоропостижно умер на другой день после
описанной мною сцены. С этого и началась та катастрофа, о которой я сказал в конце предыдущей главы.
Письмо к Филиппу Кольбергу, которое я отдал утром на почту, мелькнуло перед моими глазами, — и сам Филипп Кольберг, которого я никогда не видел, вдруг нарисовался в моих мысленных очах так ярко и отчетливо, что я склонен был принять это за видение — и затем начался сон, который во всяком
случае был приятнее
описанного бдения.
И только новые
случаи, подобные
описанному, да то, что в неприятельской армии два отряда действительно перебили друг друга почти поголовно, дойдя ночью до рукопашной схватки, дает мне право думать, что тут была ошибка.
Резкие доказательства этому я нахожу в трех
случаях описанных Исмайловым брачных историй, из которых невозможно передать ни одной по их совершенному бесстыдству, превосходящему не только законы пристойности, но даже и самые законы вероятия. Однако, каков бы ни казался кому Исмайлов, но он человек такой искренний, что ему надо верить, — и вот для того здесь, в самом тесном сокращении, приводится экстракт из одного наделавшего в то время шума супружеского процесса.
Самая внешность патера Вацлава,
описанная Яковом при докладе графу Иосифу Яновичу об исполнении поручения, не внушала ничего, кроме страха, или, в крайнем
случае, боязливого почтения.
Такие разговоры происходили каждый день с небольшими изменениями, и Александру Васильевичу приходилось даже ложью, не бывшей в его характере, успокаивать страдалицу. Себя он оправдывал совершенно подходящим к данному
случаю правилом, что и ложь бывает во спасение. После
описанного нами разговора Глаша постоянно спрашивала его, написал ли он отцу, подал ли просьбу об отпуске и когда он поедет. Александр Васильевич отвечал на первые два вопроса утвердительно, а на третий, что ей надо еще немного поправиться.
Рассказанный
случай, разумеется, не составляет в какой-нибудь мере необходимое следствие того правила, последствием которого явилось
описанное забавное происшествие, но оно курьезно завершает картину разнородных опытов к подъему церковных дел способами, доказавшими уже свою несостоятельность, и его достойно припомнить для тех, кои думают, что уместнее всего теперь будто бы сделать крутой поворот к практике регламента.
Такая склонность побудила его, между прочим, вмешаться даже в дела церковного управления, что и было причиною возникновения много раз
описанной непримиримой «войны» между ним и покойным орловским архиепископом Смарагдом Крыжановским, который ранее, по
случаю болезни Павского, дал несколько уроков покойному государю Александру Николаевичу во время его детства. Поэтому Смарагд слыл в Орле «царским законоучителем» и очень этим кичился. Вообще же он имел характер гордый и неуступчивый.
Да это и в течение целых двадцати пяти лет оставалось тайною даже для такого лица, как председатель медицинского совета, которому в интересах науки нельзя было не заботиться, чтобы уяснить рассказанный
случай. И председатель медицинского совета
описанным происшествием в воронежском сумасшедшем доме интересовался, — только втуне.