Неточные совпадения
Открывались окна в домах, выглядывали люди, все — в одну сторону, откуда еще доносились крики и что-то трещало, как будто ломали забор. Парень сплюнул сквозь зубы, перешел через улицу и присел на корточки около гимназиста, но тотчас же вскочил, оглянулся и быстро, почти бегом, пошел в тихий конец улицы.
— Пошли к Елизавете Львовне, — сказал он, спрыгнув с подоконника и пытаясь открыть
окно.
Окно не
открывалось. Он стукнул кулаком по раме и спросил...
Дня через три, вечером, он стоял у
окна в своей комнате, тщательно подпиливая только что остриженные ногти. Бесшумно
открылась калитка, во двор шагнул широкоплечий человек в пальто из парусины, в белой фуражке, с маленьким чемоданом в руке. Немного прикрыв калитку, человек обнажил коротко остриженную голову, высунул ее на улицу, посмотрел влево и пошел к флигелю, раскачивая чемоданчик, поочередно выдвигая плечи.
За ним, по другой стороне, так же быстро, направился и Самгин, вздрагивая и отскакивая каждый раз, когда над головой его
открывалось окно; из одного женский голос крикнул...
Город с утра сердито заворчал и распахнулся,
открылись окна домов, двери, ворота, солидные люди поехали куда-то на собственных лошадях, по улицам зашагали пешеходы с тростями, с палками в руках, нахлобучив шляпы и фуражки на глаза, готовые к бою; но к вечеру пронесся слух, что «союзники» собрались на Старой площади, тяжко избили двух евреев и фельдшерицу Личкус, — улицы снова опустели,
окна закрылись, город уныло притих.
Не пожелав остаться на прения по докладу, Самгин пошел домой. На улице было удивительно хорошо, душисто, в небе, густо-синем, таяла серебряная луна, на мостовой сверкали лужи, с темной зелени деревьев падали голубые капли воды; в домах
открывались окна. По другой стороне узкой улицы шагали двое, и один из них говорил...
Князь подвел гостей к
окну, и им
открылся прелестный вид.
В хорошую теплую погоду, которая здесь бывает не часто, тюрьма вентилируется превосходно:
окна и двери
открываются настежь, и арестанты большую часть дня проводят на дворе или далеко вне тюрьмы.
Через несколько минут рама в одном из указанных вошедшею в дом женщиною
окон задрожала. Долго она не уступала усилиям слабой руки, но, наконец,
открылась и хлопнула половинками по ломаным откосам.
Для матери было так устроено, что она могла лежать; рядом с нею сел отец, а против него нянька с моей сестрицей, я же стоял у каретного
окна, придерживаемый отцом и помещаясь везде, где
открывалось местечко.
В один день — недели три спустя после девятого мая — ставни в
окнах этого флигелька
открылись, показались в них женские лица — какое-то семейство в нем поселилось.
Странное дело! покуда мы пробирались к Вержболову (немцы уж называют его Wirballen), никому из нас не приходило в голову выглядывать в
окна и любопытствовать, какой из них
открывается пейзаж.
— Что вы стучите и чего вам угодно? — раздался наконец у
окна мягкий и несоответственный «оскорблению» голос самого Виргинского. Ставня приотворилась,
открылась и форточка.
Саша прошел за угол, к забору, с улицы, остановился под липой и, выкатив глаза, поглядел в мутные
окна соседнего дома. Присел на корточки, разгреб руками кучу листьев, — обнаружился толстый корень и около него два кирпича, глубоко вдавленные в землю. Он приподнял их — под ними оказался кусок кровельного железа, под железом — квадратная дощечка, наконец предо мною
открылась большая дыра, уходя под корень.
На рельсах вдали показался какой-то круг и покатился, и стал вырастать, приближаться, железо зазвенело и заговорило под ногами, и скоро перед платформой пролетел целый поезд… Завизжал, остановился,
открылись затворки — и несколько десятков людей торопливо прошли мимо наших лозищан. Потом они вошли в вагон, заняли пустые места, и поезд сразу опять кинулся со всех ног и полетел так, что только мелькали
окна домов…
Нет, уж это дело в Одессе произошло. Я думаю, какой ущерб для партии? Один умер, а другой на его место становится в ряды. Железная когорта, так сказать. Взял я, стало быть, партбилетик у покойника и в Баку. Думаю, место тихое, нефтяное, шмендефер можно развернуть — небу станет жарко. И, стало быть,
открывается дверь, и знакомый Чемоданова — шасть. Дамбле! У него девятка, у меня жир. Я к
окнам, а
окна во втором этаже.
Окна затворились, и снова настала совершенная тишина. Подойдя к развалинам, казаки вошли вслед за боярином Кручиною во внутренность разоренной церкви. В трапезе, против того места, где заметны еще были остатки каменного амвона, Шалонский показал на чугунную широкую плиту с толстым кольцом. Когда ее подняли,
открылась узкая и крутая лестница, ведущая вниз.
Дверь
открылась. Вошел Соколов, стараясь ступать осторожно, а за ним фельдшер. Они пошептались о чем-то с Титом. Соколов ушел, фельдшер остался. Я смотрел на все это прищуренными глазами и, казалось, ни о чем не думал, ощущая только желтую полосу света из
окна, блики на чайнике и светящееся лицо Тита.
Я убежден, что Николай Матвеич не променял бы своей передней ни на какие блага мира. Дело в том, что из единственного
окна этой комнаты
открывался чудный вид на родные зеленые горы.
Вдруг, во всех
окнах разом, обнаружилось какое-то странное движение, замелькали фигуры,
открылись занавесы, целые группы людей толпились в
окнах Олсуфия Ивановича, все искали и выглядывали чего-то на дворе.
И пока я спал, мы с Селиваном были в самом приятном согласии: у нас с ним
открывались в лесу разные секретные норки, где у нас было напрятано много хлеба, масла и теплых детских тулупчиков, которые мы доставали, бегом носили к известным нам избам по деревням, клали на слуховое
окно, стучали, чтобы кто-нибудь выглянул, и сами убегали.
Извозчик остановился у каменного двухэтажного особняка с приличным подъездом, с
окнами, закрытыми сплошь ставнями. Остальные приехали раньше и уже их дожидались. Их пустили не сразу. Сначала в тяжелой двери
открылось изнутри четырехугольное отверстие, величиной с ладонь, и в нем на несколько секунд показался чей-то холодный и внимательный серый глаз. Потом двери раскрылись.
Оба грустят под голубым снегом. Пропадают в нем. И снег грустит. Он запорошил уже и мост, и корабли. Он построил белые стены на канве деревьев, вдоль стен домов, на телеграфных проволоках. И даль земная и даль речная поднялись белыми стенами, так что все бело, кроме сигнальных огней на кораблях и освещенных
окон домов. Снежные стены уплотняются. Они кажутся близкими одна к другой. Понемногу
открывается —
Ровно черные галицы спешат по тропинкам инокини, собираясь в часовню… Медленна, величава их поступь… Живо, резво обгоняют их по свежей зеленой мураве белицы…
Открылись окна в часовне… Послышалось заунывное пение.
Окно в мезонине не
открывалось с самой смерти Веры, и воздух был сухой и жаркий, с легким запахом гари от накалившейся за день железной крыши.
Без господ крестьянам по крайней мере
открывалась свобода брести куда глаза глядят и просить милостыню под чужими
окнами.
Но вот, когда сумерки сгущаются до того, что герань за кисейной занавеской теряет свои очертания и в
окно начинает потягивать свежестью вечера, дверь в сенях с шумом
открывается и слышатся быстрые шаги, говор, смех…
Откройся, что ты полюбил дочь Образца, увидав ее только раз в
окно, и то по приезде из Твери.
Три совершенно разные картины
открывались перед взором из этих
окон, прорезанных в толстых стенах и образующих как бы еще три маленьких комнатки, каждая глубиною в два аршина. С одной стороны темный лес тянулся, теряясь на краю горизонта, целое море зелени, колеблемое порывами ветра; с другой — поля, луга и длинная серебристая полоса реки; наконец, посредине, на довольно значительном расстоянии, мелькали церковь и избы села Покровского.
С антресоль, составляющих непременную принадлежность каждого старого дворянского дома, и в особенности с высокого бельведера, с затейливыми
окнами из разноцветных стекол,
открывался чудный вид на окружавшее почти десятиверстное пространство.
Из этого
окна, благодаря низким зданиям города,
открывался обширный горизонт. Виднелся, как на ладони, почти весь немудрый городок.
Из
окон и балкона занятого им номера с левой стороны
открывался прелестный Неаполитанский залив с раскинувшимися по его берегу Неаполем и Касталямарою, напротив
окон дымился грозный Везувий, а направо, на горизонте чудного темно-синего Средиземного моря, виднелся остров Капри.
Комната, в которую Зенон внес Нефору, была совсем не похожа на ту, из которой он ее вынес. Это была большая, высокая столовая, стены которой были гладко отделаны кедром, издававшим самый тонкий и едва заметный здоровый, смолистый запах; в ней были четыре большие
окна, из которых
открывался широкий вид на меланхолический Нил, а по ту сторону вод в отдалении темнели спаржевые поля.
И, уже леденея от холода, словно
открылось окно наружу, в мороз и тьму зимней ночи, совсем позабыв о недавнем вечере с его танцами и музыкой, весь отдаваясь чувству дикой покорности и тоски, я медленно показал ему рукой на дверь и по-вчерашнему, в темноте, направился к выходу.