Неточные совпадения
Анна Андреевна. Ну да, Добчинский, теперь я вижу, — из чего же ты споришь? (Кричит в
окно.)Скорей, скорей! вы тихо идете. Ну что, где они? А? Да говорите же оттуда — все равно. Что? очень строгий? А? А муж, муж? (Немного отступя от
окна, с досадою.)Такой глупый: до тех пор, пока не войдет в
комнату, ничего не расскажет!
Несмотря на то, что снаружи еще доделывали карнизы и в нижнем этаже красили, в верхнем уже почти всё было отделано. Пройдя по широкой чугунной лестнице на площадку, они вошли в первую большую
комнату. Стены были оштукатурены под мрамор, огромные цельные
окна были уже вставлены, только паркетный пол был еще не кончен, и столяры, строгавшие поднятый квадрат, оставили работу, чтобы, сняв тесемки, придерживавшие их волоса, поздороваться с господами.
— Анна в это время была в дальнем конце
комнаты и остановилась там, что-то делая с гардиной
окна.
Сергей Иванович терпеть не мог мух и в своей
комнате отворял
окна только ночью и старательно затворял двери.
Нынче в пять часов утра, когда я открыл
окно, моя
комната наполнилась запахом цветов, растущих в скромном палисаднике.
После полудня она начала томиться жаждой. Мы отворили
окна — но на дворе было жарче, чем в
комнате; поставили льду около кровати — ничего не помогало. Я знал, что эта невыносимая жажда — признак приближения конца, и сказал это Печорину. «Воды, воды!..» — говорила она хриплым голосом, приподнявшись с постели.
— Посмотрим, однако ж, — сказал Вулич. Он взвел опять курок, прицелился в фуражку, висевшую над
окном; выстрел раздался — дым наполнил
комнату. Когда он рассеялся, сняли фуражку: она была пробита в самой середине, и пуля глубоко засела в стене.
Растворялись
окна в
комнатах, и часто владетель картинного поместья долго ходил по темным излучинам своего сада и останавливался по часам перед пленительными видами на отдаленья.
Из
окон второго и третьего этажа высовывались неподкупные головы жрецов Фемиды и в ту ж минуту прятались опять: вероятно, в то время входил в
комнату начальник.
В продолжение этого времени он имел удовольствие испытать приятные минуты, известные всякому путешественнику, когда в чемодане все уложено и в
комнате валяются только веревочки, бумажки да разный сор, когда человек не принадлежит ни к дороге, ни к сиденью на месте, видит из
окна проходящих плетущихся людей, толкующих об своих гривнах и с каким-то глупым любопытством поднимающих глаза, чтобы, взглянув на него, опять продолжать свою дорогу, что еще более растравляет нерасположение духа бедного неедущего путешественника.
С каждым годом притворялись
окна в его доме, наконец остались только два, из которых одно, как уже видел читатель, было заклеено бумагою; с каждым годом уходили из вида более и более главные части хозяйства, и мелкий взгляд его обращался к бумажкам и перышкам, которые он собирал в своей
комнате; неуступчивее становился он к покупщикам, которые приезжали забирать у него хозяйственные произведения; покупщики торговались, торговались и наконец бросили его вовсе, сказавши, что это бес, а не человек; сено и хлеб гнили, клади и стоги обращались в чистый навоз, хоть разводи на них капусту, мука в подвалах превратилась в камень, и нужно было ее рубить, к сукнам, холстам и домашним материям страшно было притронуться: они обращались в пыль.
Ему не гулялось, не ходилось, не хотелось даже подняться вверх взглянуть на отдаленности и виды, не хотелось даже растворять
окна затем, чтобы забрать свежего воздуха в
комнату, и прекрасный вид деревни, которым не мог равнодушно любоваться никакой посетитель, точно не существовал для самого хозяина.
— В таком случае позвольте мне вас попросить в мой кабинет, — сказал Манилов и повел в небольшую
комнату, обращенную
окном на синевший лес. — Вот мой уголок, — сказал Манилов.
— Партии нет возможности оканчивать, — говорил Чичиков и заглянул в
окно. Он увидел свою бричку, которая стояла совсем готовая, а Селифан ожидал, казалось, мановения, чтобы подкатить под крыльцо, но из
комнаты не было никакой возможности выбраться: в дверях стояли два дюжих крепостных дурака.
— Хорошо, хорошо, веди себя и вперед хорошо! — сказал Чичиков и вошел в свою
комнату. Проходя переднюю, он покрутил носом и сказал Петрушке: — Ты бы, по крайней мере, хоть
окна отпер!
Маленькая горенка с маленькими
окнами, не отворявшимися ни в зиму, ни в лето, отец, больной человек, в длинном сюртуке на мерлушках и в вязаных хлопанцах, надетых на босую ногу, беспрестанно вздыхавший, ходя по
комнате, и плевавший в стоявшую в углу песочницу, вечное сиденье на лавке, с пером в руках, чернилами на пальцах и даже на губах, вечная пропись перед глазами: «не лги, послушествуй старшим и носи добродетель в сердце»; вечный шарк и шлепанье по
комнате хлопанцев, знакомый, но всегда суровый голос: «опять задурил!», отзывавшийся в то время, когда ребенок, наскуча однообразием труда, приделывал к букве какую-нибудь кавыку или хвост; и вечно знакомое, всегда неприятное чувство, когда вслед за сими словами краюшка уха его скручивалась очень больно ногтями длинных протянувшихся сзади пальцев: вот бедная картина первоначального его детства, о котором едва сохранил он бледную память.
Но прежде необходимо знать, что в этой
комнате было три стола: один письменный — перед диваном, другой ломберный — между
окнами у стены, третий угольный — в углу, между дверью в спальню и дверью в необитаемый зал с инвалидною мебелью.
Чичиков кинул вскользь два взгляда:
комната была обвешана старенькими полосатыми обоями; картины с какими-то птицами; между
окон старинные маленькие зеркала с темными рамками в виде свернувшихся листьев; за всяким зеркалом заложены были или письмо, или старая колода карт, или чулок; стенные часы с нарисованными цветами на циферблате… невмочь было ничего более заметить.
Спор громче, громче; вдруг Евгений
Хватает длинный нож, и вмиг
Повержен Ленский; страшно тени
Сгустились; нестерпимый крик
Раздался… хижина шатнулась…
И Таня в ужасе проснулась…
Глядит, уж в
комнате светло;
В
окне сквозь мерзлое стекло
Зари багряный луч играет;
Дверь отворилась. Ольга к ней,
Авроры северной алей
И легче ласточки, влетает;
«Ну, — говорит, — скажи ж ты мне,
Кого ты видела во сне...
Всё успокоилось: в гостиной
Храпит тяжелый Пустяков
С своей тяжелой половиной.
Гвоздин, Буянов, Петушков
И Флянов, не совсем здоровый,
На стульях улеглись в столовой,
А на полу мосье Трике,
В фуфайке, в старом колпаке.
Девицы в
комнатах Татьяны
И Ольги все объяты сном.
Одна, печальна под
окномОзарена лучом Дианы,
Татьяна бедная не спит
И в поле темное глядит.
Катерина Ивановна, как и всегда, чуть только выпадала свободная минута, тотчас же принималась ходить взад и вперед по своей маленькой
комнате, от
окна до печки и обратно, плотно скрестив руки на груди, говоря сама с собой и кашляя.
Небольшая
комната, в которую прошел молодой человек, с желтыми обоями, геранями и кисейными занавесками на
окнах, была в эту минуту ярко освещена заходящим солнцем.
Полы были усыпаны свежею накошенною душистою травой,
окна были отворены, свежий, легкий, прохладный воздух проникал в
комнату, птички чирикали под
окнами, а посреди залы, на покрытых белыми атласными пеленами столах, стоял гроб.
Во все время этой сцены Андрей Семенович то стоял у
окна, то ходил по
комнате, не желая прерывать разговорa; когда же Соня ушла, он вдруг подошел к Петру Петровичу и торжественно протянул ему руку.
За дверью справа, за тою самою дверью, которая отделяла квартиру Сони от квартиры Гертруды Карловны Ресслих, была
комната промежуточная, давно уже пустая, принадлежавшая к квартире г-жи Ресслих и отдававшаяся от нее внаем, о чем и выставлены были ярлычки на воротах и наклеены бумажечки на стеклах
окон, выходивших на канаву.
В
комнате было темно, он лежал на кровати, закутавшись, как давеча, в одеяло, под
окном выл ветер.
— Так, так, это так! — в восторге подтверждал Лебезятников. — Это должно быть так, потому что он именно спрашивал меня, как только вошла к нам в
комнату Софья Семеновна, «тут ли вы? Не видал ли я вас в числе гостей Катерины Ивановны?» Он отозвал меня для этого к
окну и там потихоньку спросил. Стало быть, ему непременно надо было, чтобы тут были вы! Это так, это все так!
В
комнате было душно, но
окна она не отворила; с лестницы несло вонью, но дверь на лестницу была не затворена; из внутренних помещений, сквозь непритворенную дверь, неслись волны табачного дыма, она кашляла, но дверь не притворяла.
Он нашел его в очень маленькой задней
комнате, в одно
окно, примыкавшей к большой зале, где на двадцати маленьких столиках, при криках отчаянного хора песенников, пили чай купцы, чиновники и множество всякого люда.
Стена с тремя
окнами, выходившая на канаву, перерезывала
комнату как-то вкось, отчего один угол, ужасно острый, убегал куда-то вглубь, так что его, при слабом освещении, даже и разглядеть нельзя было хорошенько; другой же угол был уже слишком безобразно тупой.
Порфирий вышел, как-то согнувшись и как бы избегая глядеть на Раскольникова. Раскольников подошел к
окну и с раздражительным нетерпением выжидал время, когда, по расчету, тот выйдет на улицу и отойдет подальше. Затем поспешно вышел и сам из
комнаты.
Какие вещи — рублей пятьсот стоят. «Положите, говорит, завтра поутру в ее
комнату и не говорите, от кого». А ведь знает, плутишка, что я не утерплю — скажу. Я его просила посидеть, не остался; с каким-то иностранцем ездит, город ему показывает. Да ведь шут он, у него не разберешь, нарочно он или вправду. «Надо, говорит, этому иностранцу все замечательные трактирные заведения показать!» Хотел к нам привезти этого иностранца. (Взглянув в
окно.) А вот и Мокий Парменыч! Не выходи, я лучше одна с ним потолкую.
Комната в доме Огудаловой. Две двери: одна, в глубине, входная; другая налево (от актеров); направо —
окно; мебель приличная; фортепьяно, на нем лежит гитара.
Соскуча глядеть из
окна на грязный переулок, я пошел бродить по всем
комнатам.
Она до обеда не показывалась и все ходила взад и вперед по своей
комнате, заложив руки назад, изредка останавливаясь то перед
окном, то перед зеркалом, и медленно проводила платком по шее, на которой ей все чудилось горячее пятно.
Базаров встал и толкнул
окно. Оно разом со стуком распахнулось… Он не ожидал, что оно так легко отворялось; притом его руки дрожали. Темная мягкая ночь глянула в
комнату с своим почти черным небом, слабо шумевшими деревьями и свежим запахом вольного, чистого воздуха.
К этой неприятной для него задаче он приступил у нее на дому, в ее маленькой уютной
комнате. Осенний вечер сумрачно смотрел в
окна с улицы и в дверь с террасы; в саду, под красноватым небом, неподвижно стояли деревья, уже раскрашенные утренними заморозками. На столе, как всегда, кипел самовар, — Марина, в капоте в кружевах, готовя чай, говорила, тоже как всегда, — спокойно, усмешливо...
Огни свеч расширили
комнату, — она очень велика и, наверное, когда-то служила складом, —
окон в ней не было, не было и мебели, только в углу стояла кадка и на краю ее висел ковш. Там, впереди, возвышался небольшой, в квадратную сажень помост, покрытый темным ковром, — ковер был так широк, что концы его, спускаясь на пол, простирались еще на сажень. В средине помоста — задрапированный черным стул или кресло. «Ее трон», — сообразил Самгин, продолжая чувствовать, что его обманывают.
В большой
комнате с
окнами на Марсово поле собралось человек двадцать — интересные дамы, с волосами, начесанными на уши, шикарные молодые люди в костюмах, которые как бы рекламировали искусство портных, солидные адвокаты, литераторы.
После полудня он сидел у следователя в
комнате с
окном во двор и видом на поленницу березовых дров.
К удивлению Самгина все это кончилось для него не так, как он ожидал. Седой жандарм и товарищ прокурора вышли в столовую с видом людей, которые поссорились; адъютант сел к столу и начал писать, судейский, остановясь у
окна, повернулся спиною ко всему, что происходило в
комнате. Но седой подошел к Любаше и негромко сказал...
Тени колебались, как едва заметные отражения осенних облаков на темной воде реки. Движение тьмы в
комнате, становясь из воображаемого действительным, углубляло печаль. Воображение, мешая и спать и думать, наполняло тьму однообразными звуками, эхом отдаленного звона или поющими звуками скрипки, приглушенной сурдинкой. Черные стекла
окна медленно линяли, принимая цвет олова.
Нехаева жила в меблированных
комнатах, последняя дверь в конце длинного коридора, его слабо освещало
окно, полузакрытое каким-то шкафом,
окно упиралось в бурую, гладкую стену, между стеклами
окна и стеною тяжело падал снег, серый, как пепел.
Клим остался с таким ощущением, точно он не мог понять, кипятком или холодной водой облили его? Шагая по
комнате, он пытался свести все слова, все крики Лютова к одной фразе. Это — не удавалось, хотя слова «удирай», «уезжай» звучали убедительнее всех других. Он встал у
окна, прислонясь лбом к холодному стеклу. На улице было пустынно, только какая-то женщина, согнувшись, ходила по черному кругу на месте костра, собирая угли в корзинку.
Она привела сына в маленькую
комнату с мебелью в чехлах. Два
окна были занавешены кисеей цвета чайной розы, извне их затеняла зелень деревьев, мягкий сумрак был наполнен крепким запахом яблок, лента солнца висела в воздухе и, упираясь в маленький круглый столик, освещала на нем хоровод семи слонов из кости и голубого стекла. Вера Петровна говорила тихо и поспешно...
Он хорошо помнил опыт Москвы пятого года и не выходил на улицу в день 27 февраля. Один, в нетопленой
комнате, освещенной жалким огоньком огарка стеариновой свечи, он стоял у
окна и смотрел во тьму позднего вечера, она в двух местах зловеще, докрасна раскалена была заревами пожаров и как будто плавилась, зарева росли, растекались, угрожая раскалить весь воздух над городом. Где-то далеко не торопясь вползали вверх разноцветные огненные шарики ракет и так же медленно опускались за крыши домов.
Проводив ее, Самгин быстро вбежал в
комнату, остановился у
окна и посмотрел, как легко и солидно эта женщина несет свое тело по солнечной стороне улицы; над головою ее — сиреневый зонтик, платье металлически блестит, и замечательно красиво касаются камня панели туфельки бронзового цвета.
Франтоватая горничная провела его в
комнату, солидно обставленную мебелью, обитой кожей, с большим письменным столом у
окна; на столе — лампа темной бронзы, совершенно такая же, как в кабинете Варавки. Два
окна занавешены тяжелыми драпировками, зеленоватый сумрак
комнаты насыщен запахом сигары.
Эти размышления позволяли Климу думать о Макарове с презрительной усмешкой, он скоро уснул, а проснулся, чувствуя себя другим человеком, как будто вырос за ночь и выросло в нем ощущение своей значительности, уважения и доверия к себе. Что-то веселое бродило в нем, даже хотелось петь, а весеннее солнце смотрело в
окно его
комнаты как будто благосклонней, чем вчера. Он все-таки предпочел скрыть от всех новое свое настроение, вел себя сдержанно, как всегда, и думал о белошвейке уже ласково, благодарно.
Клим ожидал, что жилище студента так же благоустроено, как сам Прейс, но оказалось, что Прейс живет в небольшой комнатке,
окно которой выходило на крышу сарая;
комната тесно набита книгами, в углу — койка, покрытая дешевым байковым одеялом, у двери — трехногий железный умывальник, такой же, какой был у Маргариты.