Неточные совпадения
Против моего ожидания,
оказалось, что, кроме двух стихов, придуманных мною сгоряча, я, несмотря
на все усилия, ничего дальше не мог сочинить. Я стал читать стихи, которые были в наших книгах; но ни Дмитриев, ни Державин не помогли мне — напротив, они еще более убедили меня в моей неспособности. Зная, что Карл Иваныч любил списывать стишки, я стал потихоньку рыться в его
бумагах и в числе немецких стихотворений нашел одно русское, принадлежащее, должно быть, собственно его перу.
Все сказанное матерью ничем не задело его, как будто он сидел у окна, а за окном сеялся мелкий дождь. Придя к себе, он вскрыл конверт, надписанный крупным почерком Марины, в конверте
оказалось письмо не от нее, а от Нехаевой.
На толстой синеватой
бумаге, украшенной необыкновенным цветком, она писала, что ее здоровье поправляется и что, может быть, к средине лета она приедет в Россию.
В этом решении было что-то удобное, и оно было необходимо. Разумеется, Марина не может нуждаться в шпионе, но — есть государственное учреждение, которое нуждается в услугах шпионов. Миша излишне любопытен. Лист
бумаги,
на котором Самгин начертил фигуру Марины и, разорвав, бросил в корзину,
оказался на столе Миши, среди черновиков.
Он сел и начал разглаживать
на столе измятые письма. Третий листок он прочитал еще раз и, спрятав его между страниц дневника, не спеша начал разрывать письма
на мелкие клочки.
Бумага была крепкая, точно кожа. Хотел разорвать и конверт, но в нем
оказался еще листок тоненькой
бумаги, видимо, вырванной из какой-то книжки.
Башкир несколько дней поили и кормили в господской кухне. Привалов и Бахарев надрывались над работой, разыскивая в заводском архиве материалы по этому делу. Несколько отрывочных
бумаг явилось плодом этих благородных усилий — и только. Впрочем,
на одной из этих
бумаг можно было прочитать фамилию межевого чиновника, который производил последнее размежевание.
Оказалось, что этот межевой чиновник был Виктор Николаич Заплатин.
Отцу Пантелея Еремеича досталось имение уже разоренное; он в свою очередь тоже сильно «пожуировал» и, умирая, оставил единственному своему наследнику Пантелею заложенное сельцо Бессоново, с тридцатью пятью душами мужеска и семидесятью шестью женска пола да четырнадцать десятин с осьминником неудобной земли в пустоши Колобродовой,
на которые, впрочем, никаких крепостей в
бумагах покойника не
оказалось.
Сроки службы, установленные «Положением»,
оказались обязательными только
на бумаге, а
на деле заинтересованные стороны толковали их каждая по-своему.
Продовольственных капиталов совсем не
оказалось, считавшиеся
на бумаге хлебные магазины стояли пустыми.
Старинных
бумаг и любопытных документов,
на которые рассчитывал Лаврецкий, не
оказалось никаких, кроме одной ветхой книжки, в которую дедушка его, Петр Андреич, вписывал — то «Празднование в городе Санкт-Петербурге замирения, заключенного с Турецкой империей его сиятельством князем Александр Александровичем Прозоровским»; то рецепт грудного декохтас примечанием: «Сие наставление дано генеральше Прасковье Федоровне Салтыковой от протопресвитера церкви Живоначальныя троицы Феодора Авксентьевича»; то политическую новость следующего рода: «О тиграх французах что-то замолкло», — и тут же рядом: «В Московских ведомостях показано, что скончался господин премиер-маиор Михаил Петрович Колычев.
Клыков той же осторожной походкой сходил и привел Родиона Федорова.
Оказалось, что это был хохлатый и нескладный мужик, который пришел как-то робко, стал поеживаться, почесываться, несмело
на все кругом озираться. Вихров взял лист
бумаги и стал записывать его показание.
— А это вот пианист Кольберт, а это художник Рагуза! — заключил он, показывая
на двух остальных своих гостей, из которых Рагуза
оказался с корявым лицом, щетинистой бородой, шершавыми волосами и с мрачным взглядом; пианист же Кольберт, напротив, был с добродушною жидовскою физиономиею, с чрезвычайно прямыми ушами и с какими-то выцветшими глазами, как будто бы они сделаны у него были не из живого роговика, а из полинялой
бумаги.
Кроме того, что, проведя пером вдоль лексикона и потом отодвинув его,
оказалось, что вместо черты я сделал по
бумаге продолговатую лужу чернил, — лексикон не хватал
на всю
бумагу, и черта загнулась по его мягкому углу.
Порфирий Владимирыч берет лист
бумаги и умножает 105
на 650:
оказывается 68,250 дерев.
Пошли в амбар считать. Потом считали вечером дома, причем помогал сам старик; посвящая сына в свои коммерческие тайны, он говорил таким тоном, как будто занимался не торговлей, а колдовством.
Оказалось, что доход ежегодно увеличивался приблизительно
на одну десятую часть и что состояние Лаптевых, считая одни только деньги и ценные
бумаги, равнялось шести миллионам рублей.
На другой же день после его отъезда лакейчонки, начав убирать переднюю, нашли в ящике, в столе, тщательно обернутую
бумагу, по рассмотрении которой конторщиком она
оказалась Патрикеевой вольною.
— Было один раз, — не скрыл Долгов. — Протоколы у меня обыкновенно лежали
на столе в кабинете; заболел мой младший ребенок холериной, а около нас была сильная холера; я перепугался, растерялся, схватил первую попавшуюся мне
бумагу, намазал
на нее горчичник и приставил к желудочку ребенка;
бумага эта
оказалась протокол!..
Отличная память моя относительно математики
оказывалась чистым листом белой
бумаги,
на котором не сохранялось ни одного математического знака, а потому наставник мой, сообразно моим природным наклонностям и способностям, устроил план моего образования: общего, легкого, преимущественно литературного.
Становой. Стол,
бумаги… значит, здесь! (Говорит
на террасу.) Введите сюда всех! (Коню.) Покойник-то ошибся: сказал — рыжий его застрелил, а
оказывается — черноватый!
Теперь они шли по улице, озябшие и несчастные. Слезы текли из слепых глаз старухи и замерзали
на лице. Старик шел с какой-то горестной торжественностью и, постукивая палкой по мерзлой земле, поднимал лицо высоко, как будто глядя в небо слепыми глазами.
Оказалось, что они шли «делать
бумагу» в управе. В эту ночь из амбара якута, у которого они зимовали, украли их сокровища, стоившие нескольких лет тяжкого труда…
Леонид Федорович. Да как же? (Показывает
бумагу.) Представь,
бумага, которую я им отдал,
оказалась на столе. Я подписал.
— То-то, что под богом мы нынче ходим. Сегодня сошло, а завтра нет. Ехидные нынче люди пошли: испытывают. Иной целый разговор с тобой ведет: ты думаешь, он вправду, а он
на смех! Вот, года три назад, пришла ко мне
бумага насчет распространения специяльных идей. Натурально — письмоводителя: какие, мол, такие специяльные идеи? — А это, говорит, по акцизной части, должно быть. Ну, мне что: по акцизной так по акцизной! — отвечай, братец! Ан после
оказалось, что он мне
на смех акцизную-то часть ввел!
Даль, видимая в окне,
оказывается нарисованной
на бумаге.
Он был прежде председателем управы. И когда сдавал должность,
оказалась передержка. Тогда дело замяли, дали ему время внести в несколько сроков. Теперь в опеке завелись сиротские и разные другие деньги. Иван Захарыч сдал ему сполна больше двадцати тысяч, и с тех пор стало известно, что по двум имениям, находящимся в пожизненном пользовании жены, хранятся процентные
бумаги от выкупов, которые состоялись поздно — уже после того, как он ушел из предводителей. Кажется, тысяч
на тридцать, если не больше.
Под столом
оказался пистолет, а
на столе листок
бумаги,
на котором наскоро, торопливым почерком Саша написал: «Папа и мама, простите — я невинен».
Хрущев
оказался, хотя и не особенно скомпрометированным, ни показаниями остальных обвиняемых, ни найденными и арестованными
бумагами и перепиской заговорщиков, но участие его в заговоре не было тайной; не было тайной и то, что он, переодетый, был 14 декабря
на Сенатской площади, но проявил ли он чем-нибудь еще большим свою преступную деятельность — об этом не знали.
Горькую для нее истину, хотя, как
оказывается, и не совсем истинную, открыл ей сам князь, умолчав о том, что он женился
на ней с
бумагами другого, подкупленного им лица, что она считается законною женою этого лица, а относительно его, князя, только содержанкой.
Перед последним отъездом своим из Петербурга в Малороссию, куда Павловский отправлялся уже без надежды
на выздоровление, он оставил мне «охапку шпаргалов», собранных им где-то в Полтаве, и просил со временем разобрать эти
бумаги и не дать затеряться в безвестности тому, что в них может
оказаться достойного общественного внимания, а «наипаче любителей русской церковной истории».
Мне это стало отвратительно, и я велел его оставить и послал за городовым доктором; но во врачебной помощи не
оказалось никакой надобности. Чуть еврея оставили в покое, он тотчас стих и начал копошиться и шарить у себя за пазухой и через минуту, озираясь
на все стороны — как волк
на садке, подкрался ко мне и положил
на столик пачку
бумаг, плотно обернутых в толстой бибуле, насквозь пропитанной какою-то вонючею коричневатою, как бы сукровистою влагою — чрезвычайно противною.