Неточные совпадения
И, уехав домой, ни минуты не медля, чтобы не замешивать никого и все концы
в воду, сам нарядился жандармом,
оказался в усах и бакенбардах — сам черт бы не узнал. Явился
в доме, где был Чичиков, и, схвативши первую бабу, какая попалась, сдал ее двум чиновным молодцам, докам тоже, а сам прямо явился,
в усах и с ружьем, как следует, к часовым...
Все те, которые прекратили давно уже всякие знакомства и знались только, как выражаются, с помещиками Завалишиным да Полежаевым (знаменитые термины, произведенные от глаголов «полежать» и «завалиться», которые
в большом ходу у нас на Руси, все равно как фраза: заехать к Сопикову и Храповицкому, означающая всякие мертвецкие сны на боку, на спине и во всех иных положениях, с захрапами, носовыми свистами и прочими принадлежностями); все те, которых нельзя было выманить из
дому даже зазывом на расхлебку пятисотрублевой ухи с двухаршинными стерлядями и всякими тающими во рту кулебяками; словом,
оказалось, что город и люден, и велик, и населен как следует.
Когда брат Натальи Савишны явился для получения наследства и всего имущества покойной
оказалось на двадцать пять рублей ассигнациями, он не хотел верить этому и говорил, что не может быть, чтобы старуха, которая шестьдесят лет жила
в богатом
доме, все на руках имела, весь свой век жила скупо и над всякой тряпкой тряслась, чтобы она ничего не оставила. Но это действительно было так.
Раскольникову давно уже хотелось уйти; помочь же ему он и сам думал. Мармеладов
оказался гораздо слабее ногами, чем
в речах, и крепко оперся на молодого человека. Идти было шагов двести — триста. Смущение и страх все более и более овладевали пьяницей по мере приближения к
дому.
Он построил
дом, службы и ферму, разбил сад, выкопал пруд и два колодца; но молодые деревца плохо принимались,
в пруде воды набралось очень мало, и колодцы
оказались солонковатого вкуса.
Пообедав, он ушел
в свою комнату, лег, взял книжку стихов Брюсова, поэта, которого он вслух порицал за его антисоциальность, но втайне любовался холодной остротой его стиха. Почитал, подремал, затем пошел посмотреть, что делает Варвара;
оказалось, что она вышла из
дома.
Самгин, мигая, вышел
в густой, задушенный кустарником сад;
в густоте зарослей, под липами, вытянулся длинный одноэтажный
дом, с тремя колоннами по фасаду, с мезонином
в три окна, облепленный маленькими пристройками, — они подпирали его с боков, влезали на крышу.
В этом
доме кто-то жил, — на подоконниках мезонина стояли цветы. Зашли за угол, и
оказалось, что
дом стоит на пригорке и задний фасад его —
в два этажа. Захарий открыл маленькую дверь и посоветовал...
Когда герои были уничтожены, они — как это всегда бывает —
оказались виновными
в том, что, возбудив надежды, не могли осуществить их. Люди, которые издали благосклонно следили за неравной борьбой, были угнетены поражением более тяжко, чем друзья борцов, оставшиеся
в живых. Многие немедля и благоразумно закрыли двери
домов своих пред осколками группы героев, которые еще вчера вызывали восхищение, но сегодня могли только скомпрометировать.
Она втиснула его за железную решетку
в сад, там молча стояло человек десять мужчин и женщин, на каменных ступенях крыльца сидел полицейский; он встал,
оказался очень большим, широким; заткнув собою дверь
в дом, он сказал что-то негромко и невнятно.
— Собирались
в доме ювелира Марковича, у его сына, Льва, — сам Маркович — за границей. Гасили огонь и
в темноте читали… бесстыдные стихи, при огне их нельзя было бы читать. Сидели парами на широкой тахте и на кушетке, целовались. Потом, когда зажигалась лампа, —
оказывалось, что некоторые девицы почти раздеты. Не все — мальчики, Марковичу — лет двадцать, Пермякову — тоже так…
Возвратясь домой, он увидал у ворот полицейского, на крыльце
дома — другого;
оказалось, что полиция желала арестовать Инокова, но доктор воспротивился этому; сейчас приедут полицейский врач и судебный следователь для проверки показаний доктора и допроса Инокова, буде он
окажется в силах дать показание по обвинению его «
в нанесении тяжких увечий, последствием коих была смерть».
Гордость его страдала, и он мрачно обращался с женой. Когда же, однако, случалось, что Илья Ильич спрашивал какую-нибудь вещь, а вещи не
оказывалось или она
оказывалась разбитою, и вообще, когда случался беспорядок
в доме и над головой Захара собиралась гроза, сопровождаемая «жалкими словами», Захар мигал Анисье, кивал головой на кабинет барина и, указывая туда большим пальцем, повелительным шепотом говорил: «Поди ты к барину: что ему там нужно?»
Но у него
оказался излишек от взятой из
дома суммы. Крестясь поминутно, он вышел из церкви и прошел
в слободу, где оставил и излишек, и пришел домой «веселыми ногами», с легким румянцем на щеках и на носу.
Дома Версилова не
оказалось, и ушел он действительно чем свет. «Конечно — к маме», — стоял я упорно на своем. Няньку, довольно глупую бабу, я не расспрашивал, а кроме нее,
в квартире никого не было. Я побежал к маме и, признаюсь,
в таком беспокойстве, что на полдороге схватил извозчика. У мамы его со вчерашнего вечера не было. С мамой были лишь Татьяна Павловна и Лиза. Лиза, только что я вошел, стала собираться уходить.
Ни Альфонсинки, ни хозяина уже давно не было
дома. Хозяйку я ни о чем не хотел расспрашивать, да и вообще положил прекратить с ними всякие сношения и даже съехать как можно скорей с квартиры; а потому, только что принесли мне кофей, я заперся опять на крючок. Но вдруг постучали
в мою дверь; к удивлению моему,
оказался Тришатов.
Хлопнув себя по лбу и даже не присев отдохнуть, я побежал к Анне Андреевне: ее не
оказалось дома, а от швейцара получил ответ, что «поехали
в Царское; завтра только разве около этого времени будут».
От прокурора Нехлюдов поехал прямо
в дом предварительного заключения. Но
оказалось, что никакой Масловой там не было, и смотритель объяснил Нехлюдову, что она должна быть
в старой пересыльной тюрьме. Нехлюдов поехал туда.
Ребенок, девочка с золотистыми длинными локонами и голыми ногами, было существо совершенно чуждое отцу,
в особенности потому, что оно было ведено совсем не так, как он хотел этого. Между супругами установилось обычное непонимание и даже нежелание понять друг друга и тихая, молчаливая, скрываемая от посторонних и умеряемая приличиями борьба, делавшая для него жизнь
дома очень тяжелою. Так что семейная жизнь
оказалась еще более «не то», чем служба и придворное назначение.
Оказалось, что, действительно, все вещи и платья остались у нее, кроме пары простеньких золотых серег да старого кисейного платья, да старого пальто,
в которых Верочка пошла из
дому.
Во всех этих веселостях Бурмакины приняли деятельное участие. Милочка совсем оживилась и очень умно распоряжалась своими туалетами. Платья, сшитые перед свадьбой, надевала
в дома попроще, а московские туалеты приберегала для важных оказий. То первое платье, которое было сшито у Сихлер и для московских знакомых
оказалось слишком роскошным, она надела на folle journйe к Струнниковым и решительно всех затмила. Даже Александра Гавриловна заметила...
У прочих совладельцев усадеб не было, а
в части, ею купленной,
оказалась довольно обширная площадь земли особняка (с лишком десять десятин) с
домом, большою рощей, пространным палисадником, выходившим на площадь (обок с ним она и проектировала свой гостиный двор).
Господский
дом оказывался слишком обширным и опустелым (почти все дети уж были размещены по казенным заведениям
в Москве), и отопление такой махины требовало слишком много дров.
В следующую ночь
дом Белосельских был тоже окружен мушкетерами и пожарными, и
в надворных строениях была задержана разбойничья шайка, переселившаяся из
дома Гурьева. Была найдена и простыня,
в которой форейтор изображал «белую даму».
В числе арестованных
оказалось с десяток поротых клиентов квартального.
Прошло со времени этой записи больше двадцати лет. Уже
в начале этого столетия возвращаюсь я по Мясницкой с Курского вокзала домой из продолжительной поездки — и вдруг вижу:
дома нет, лишь груда камня и мусора. Работают каменщики, разрушают фундамент. Я соскочил с извозчика и прямо к ним.
Оказывается, новый
дом строить хотят.
— Нахлынули
в темную ночь солдаты — тишина и мрак во всем
доме. Входят
в первую квартиру — темнота, зловоние и беспорядок, на полах рогожи, солома, тряпки, поленья. Во всей квартире
оказалось двое: хозяин да его сын-мальчишка.
После смерти Ивана Фирсанова владетельницей бань, двадцати трех
домов в Москве и подмосковного имения «Средниково», где когда-то гащивали великие писатели и поэты,
оказалась его дочь Вера.
А потом случилось:
дом и бани
оказались в закладе у миллионера-дровяника Фирсанова.
Разломали все хлевушки и сарайчики, очистили от грязи
дом, построенный Голицыным, где прежде резали кур и был склад всякой завали, и выявились на стенах, после отбитой штукатурки, пояски, карнизы и прочие украшения, художественно высеченные из кирпича, а когда выбросили из подвала зловонные бочки с сельдями и уничтожили заведение, где эти сельди коптились, то под полом
оказались еще беломраморные покои. Никто из москвичей и не подозревал, что эта «коптильня»
в беломраморных палатах.
После праздника все эти преступники
оказывались или мелкими воришками, или просто бродяжками из московских мещан и ремесленников, которых по удостоверении личности отпускали по
домам, и они расходились, справив сытно праздник за счет «благодетелей», ожидавших горячих молитв за свои души от этих «несчастненьких, ввергнутых
в узилища слугами антихриста».
В 1905 году он был занят революционерами, обстреливавшими отсюда сперва полицию и жандармов, а потом войска. Долго не могли взять его. Наконец, поздно ночью подошел большой отряд с пушкой. Предполагалось громить
дом гранатами.
В трактире ярко горели огни. Войска окружили
дом, приготовились стрелять, но парадная дверь
оказалась незаперта. Разбив из винтовки несколько стекол, решили штурмовать. Нашелся один смельчак, который вошел и через минуту вернулся.
Всем помогал С. И. Грибков, а когда умер, пришлось хоронить его товарищам:
в доме не
оказалось ни гроша.
По городу грянула весть, что крест посадили
в кутузку. У полиции весь день собирались толпы народа.
В костеле женщины составили совет, не допустили туда полицмейстера, и после полудня женская толпа, все
в глубоком трауре, двинулась к губернатору. Небольшой одноэтажный губернаторский
дом на Киевской улице
оказался в осаде. Отец, проезжая мимо, видел эту толпу и седого старого полицмейстера, стоявшего на ступенях крыльца и уговаривавшего дам разойтись.
Еще раз
в отцовском
доме сошлись все сестры. Даже пришла Серафима, не показывавшаяся нигде. Все ходили с опухшими от слез глазами. Сошлись и зятья. Самым деятельным
оказался Замараев. Он взял на себя все хлопоты, суетился, бегал и старался изо всех сил.
На мое горе, дед
оказался дома; он встал пред грозным стариком, закинув голову, высунув бородку вперед, и торопливо говорил, глядя
в глаза, тусклые и круглые, как семишники...
Предполагая, что не могли же все вальдшнепы улететь
в одну ночь, я бросился с хорошею собакою обыскивать все родники и ключи, которые не замерзли и не были занесены снегом и где накануне я оставил довольно вальдшнепов; но, бродя целый день, я не нашел ни одного; только подходя уже к
дому,
в корнях непроходимых кустов, около родникового болотца, подняла моя неутомимая собака вальдшнепа, которого я и убил: он
оказался хворым и до последней крайности исхудалым и, вероятно, на другой бы день замерз.
Оказалось, однако, что австрийские сабли не сумели выгнать из Максима его упрямую душу и она осталась, хотя и
в сильно попорченном теле. Гарибальдийские забияки вынесли своего достойного товарища из свалки, отдали его куда-то
в госпиталь, и вот, через несколько лет, Максим неожиданно явился
в дом своей сестры, где и остался.
Дом оказался скалой странной формы
в виде избы, только без окон и крыши.
Но тут сам сатана и подвертел: светло-голубая
оказалась англичанка, гувернантка, или даже какой-то там друг
дома у княгини Белоконской, а которая
в черном платье, та была старшая из княжон Белоконских, старая дева лет тридцати пяти.
В этом небольшом поместье
оказался тоже, хотя и небольшой, только что отстроенный деревянный
дом; убран он был особенно изящно, да и деревенька, как нарочно, называлась сельцо Отрадное.
С Петром Васильичем вообще что-то сделалось, и он просто бросался на людей, как чумной бык. С баушкой у них шли постоянные ссоры, и они старались не встречаться. И с Марьей у баушки все шло «на перекосых», — зубастая да хитрая
оказалась Марья, не то что Феня, и даже помаленьку стала забирать верх
в доме. Делалось это само собой, незаметно, так что баушка Лукерья только дивилась, что ей самой приходится слушаться Марьи.
Оказалось, что Онички нет
дома. У маркизы сделалась лихорадка; феи уложили ее
в постель, укутали и сели по сторонам кровати; Лиза поехала домой, Арапов пошел ночевать к Бычкову, а Персиянцева упросил слетать завтра утром
в Лефортово и привезти ему, Арапову, оставленные им на столе корректуры.
Два или три раза случалось, что женщина из публичной»
дома вдруг
оказывалась беременной, и это всегда бывало, по внешности, смешно и позорно, но
в глубине события — трогательно.
И
в самом деле, слова Тамары
оказались пророческими: прошло со дня похорон Жени не больше двух недель, но за этот короткий срок разразилось столько событий над
домом Эммы Эдуардовны, сколько их не приходилось иногда и на целое пятилетие.
Полковник был от души рад отъезду последнего, потому что мальчик этот,
в самом деле,
оказался ужасным шалуном: несмотря на то, что все-таки был не
дома, а
в гостях, он успел уже слазить на все крыши, отломил у коляски дверцы, избил маленького крестьянского мальчишку и, наконец, обжег себе
в кузнице страшно руку.
Дом в самом деле
оказался отличнейшим;
в сенях пол был мозаик;
в зале, сделанной под мрамор, висели картины; мебель, рояль, драпировки — все это было новенькое, свеженькое.
Оказалось, что Вихров попал ногой прямо
в живот спавшей
в коридоре горничной, и та, испугавшись, куда-то убежала. Он очень хорошо видел, что продолжать далее розыски было невозможно: он мог перебудить весь
дом и все-таки не найти Клеопатры Петровны.
Он ввел Вихрова сначала
в верхний этаж,
в переднюю,
в которой даже
оказалось огромное зеркало, вделанное
в стену и, видимо, некогда предназначенное для того, чтобы приезжие гости поправляли перед ним свой туалет:
дом этот принадлежал когда-то богатому купцу, но теперь проторговавшемуся и спившемуся.
С тех пор, однако ж, как двукратно княгиня Чебылкина съездила с дочерью
в столицу, восторги немного поохладились:
оказывается, «qu'on n'y est jamais chez soi», [что там никогда не чувствуешь себя
дома (франц.)] что «мы отвыкли от этого шума», что «le prince Курылкин, jeune homme tout-à-fait charmant, — mais que ça reste entre nous — m'a fait tellement la cour, [Князь Курылкин, совершенно очаровательный молодой человек — но пусть это останется между нами — так ухаживал за мной (франц.).] что просто совестно! — но все-таки какое же сравнение наш милый, наш добрый, наш тихий Крутогорск!»
Книг
в доме оказалось много, и почти все
в них было для нее ново.
Однако на другой день он пожелал проверить оценку Анпетова. Выйдя из
дому, он увидел, что работник Семен уж похаживает по полю с плужком. Лошадь — белая, Семен
в белой рубашке — издали кажет, точно белый лебедь рассекает волны. Но, по мере приближения к пашне,
оказывалось, что рубашка на Семене не совсем белая, а пропитанная потом.