Неточные совпадения
— Ага! — и этим положил начало нового трудного дня. Он проводил
гостя в клозет, который имел право на чин ватерклозета, ибо унитаз промывался водой из бака. Рядом с этим учреждением
оказалось не менее культурное — ванна, и вода
в ней уже была заботливо согрета.
— Это — очень верно, — согласился Клим Самгин, опасаясь, что диалог превратится
в спор. — Вы, Антон Никифорович, сильно изменились, — ласково, как только мог, заговорил он, намереваясь сказать
гостю что-то лестное. Но
в этом не
оказалось надобности, — горничная позвала к столу.
— Очень рад, — сказал третий, рыжеватый, костлявый человечек
в толстом пиджаке и стоптанных сапогах. Лицо у него было неуловимое, украшено реденькой золотистой бородкой, она очень беспокоила его, он дергал ее левой рукою, и от этого толстые губы его растерянно улыбались, остренькие глазки блестели, двигались мохнатенькие брови. Четвертым
гостем Прейса
оказался Поярков, он сидел
в углу, за шкафом, туго набитым книгами
в переплетах.
Только мы расстались с судами, как ветер усилился и вдруг
оказалось, что наша фок-мачта клонится совсем назад, еще хуже, нежели грот-мачта. Общая тревога; далее идти было бы опасно: на севере могли встретиться крепкие ветра, и тогда ей несдобровать. Третьего дня она вдруг треснула; поскорей убрали фок. Надо зайти
в порт, а куда?
В Гонконг всего бы лучше, но это значит прямо
в гости к англичанам. Решили спуститься назад, к группе островов Бабуян, на островок Камигуин,
в порт Пио-Квинто, недалеко от Люсона.
Старики Бурмакины жили радушно, и
гости ездили к ним часто. У них были две дочери, обе на выданье; надо же было барышням развлеченье доставить. Правда, что между помещиками женихов не
оказывалось, кроме закоренелых холостяков, погрязших
в гаремной жизни, но
в уездном городе и по деревням расквартирован был кавалерийский полк, а между офицерами и женихов присмотреть не
в редкость бывало. Стало быть, без приемов обойтись никак нельзя.
К счастью, бабушкин выбор был хорош, и староста, действительно,
оказался честным человеком. Так что при молодом барине хозяйство пошло тем же порядком, как и при старухе бабушке. Доходов получалось с имения немного, но для одинокого человека, который особенных требований не предъявлял, вполне достаточно. Валентин Осипыч нашел даже возможным отделять частичку из этих доходов, чтобы зимой
погостить месяц или два
в Москве и отдохнуть от назойливой сутолоки родного захолустья.
Одним словом, Анфуса Гавриловна
оказалась настоящим полководцем, хотя
гость уже давно про себя прикинул
в уме всех трех сестер: младшая хоть и взяла и красотой и удалью, а еще невитое сено, икона и лопата из нее будет; средняя
в самый раз, да только ленива, а растолстеет — рожать будет трудно; старшая, пожалуй, подходящее всех будет, хоть и жидковата из себя и модничает лишнее.
Полковник был от души рад отъезду последнего, потому что мальчик этот,
в самом деле,
оказался ужасным шалуном: несмотря на то, что все-таки был не дома, а
в гостях, он успел уже слазить на все крыши, отломил у коляски дверцы, избил маленького крестьянского мальчишку и, наконец, обжег себе
в кузнице страшно руку.
Живины жили, как
оказалось,
в Перинной линии,
в гостинице; по грязной лестнице они вошли с своим
гостем в грязный коридор и затем
в довольно маленький, темный номер.
Он ввел Вихрова сначала
в верхний этаж,
в переднюю,
в которой даже
оказалось огромное зеркало, вделанное
в стену и, видимо, некогда предназначенное для того, чтобы приезжие
гости поправляли перед ним свой туалет: дом этот принадлежал когда-то богатому купцу, но теперь проторговавшемуся и спившемуся.
— А что, господа! — обращается он к
гостям, — ведь это лучшенькое из всего, что мы испытали
в жизни, и я всегда с благодарностью вспоминаю об этом времени. Что такое я теперь? — "Я знаю, что я ничего не знаю", — вот все, что я могу сказать о себе. Все мне прискучило, все мной испытано — и на дне всего
оказалось — ничто! Nichts! А
в то золотое время земля под ногами горела, кровь кипела
в жилах… Придешь
в Московский трактир:"Гаврило! селянки!" — Ах, что это за селянка была! Маня, помнишь?
[Пошли! (франц.).] — сказал князь и, пока княжна пошла одеться, провел
гостя в кабинет, который тоже
оказался умно и богато убранным кабинетом; мягкая сафьянная мебель, огромный письменный стол — все это было туровского происхождения.
Перед тем как вставать из-за стола, Вера Николаевна машинально пересчитала
гостей.
Оказалось — тринадцать. Она была суеверна и подумала про себя: «Вот это нехорошо! Как мне раньше не пришло
в голову посчитать? И Вася виноват — ничего не сказал по телефону».
Это был, по-видимому, весьма хилый старик, с лицом совершенно дряблым; на голове у него совсем почти не
оказывалось волос, а потому дома,
в одиночестве, Мартын Степаныч обыкновенно носил колпак, а при посторонних и
в гостях надевал парик; бакенбарды его состояли из каких-то седоватых клочков; уши Мартын Степаныч имел большие, торчащие, и особенно правое ухо, что было весьма натурально, ибо Мартын Степаныч всякий раз, когда начинал что-либо соображать или высказывал какую-нибудь тонкую мысль, проводил у себя пальцем за ухом.
После этого Вибель повел своего
гостя в маленькую столовую, где за чисто вычищенным самоваром сидела пани Вибель, кажется, еще кое-что прибавившая к украшению своего туалета; глазами она указала Аггею Никитичу на место рядом с ней, а старый аптекарь поместился несколько вдали и закурил свою трубку с гнущимся волосяным чубуком, изображавшую турка
в чалме. Табак, им куримый,
оказался довольно благоухающим и, вероятно, не дешевым.
— Очень рад, Сергей Степаныч, что вы урвали время отобедать у меня! — сказал князь, догадавшийся по походке, кто к нему вошел
в кабинет, а затем, назвав Крапчика, он сказал и фамилию вновь вошедшего
гостя, который
оказался бывшим гроссмейстером одной из самых значительных лож, существовавших
в оно время
в Петербурге.
Это было самое счастливое время моей жизни, потому что у Мальхен
оказалось накопленных сто рублей, да, кроме того, Дарья Семеновна подарила ей две серебряные ложки. Нашлись и другие добрые люди: некоторые из
гостей — а
в этом числе и вы, господин Глумов! — сложились и купили мне готовую пару платья. Мы не роскошествовали, но жили
в таком согласии, что через месяц после свадьбы у нас родилась дочь.
Оказывалось, что если у него найдется родственник, который согласится перейти
в христианство, то стоит только обделать это дело, и Лазарь получит право жить у этого родственника
в гостях бессрочно и невозбранно.
После того мы вновь перешли
в гостиную, и раут пошел обычным чередом, как и
в прочих кварталах. Червонным валетам дали по крымскому яблоку и посулили по куску колбасы, если по окончании раута
окажется, что у всех
гостей носовые платки целы. Затем, по просьбе дам, брантмейстер сел за фортепьяно и пропел «Коль славен», а
в заключение, предварительно раскачавшись всем корпусом, перешел
в allegro и не своим голосом гаркнул...
Когда я принес большой медный чайник кипятку,
в лавке
оказались гости: старичок Лукиан, весело улыбавшийся, а за дверью,
в темном уголке, сидел новый человек, одетый
в теплое пальто и высокие валяные сапоги, подпоясанный зеленым кушаком,
в шапке, неловко надвинутой на брови. Лицо у него было неприметное, он казался тихим, скромным, был похож на приказчика, который только что потерял место и очень удручен этим.
На другой день та же обстановка и тот же дорогой
гость.
Оказывается, что «новый» переломал
в губернаторском доме полы и потолки.
— Ступай, ступай… Анна Петровна ждет.
Оказывается, что ты сам приглашал ее
в гости…
Неудержимо потянула меня степь-матушка. Уехали мы со скорым поездом на другое утро — не простился ни с кем и всю Москву забыл. Да до Москвы ли! За Воронежем степь с каждым часом все изумруднее… Дон засинел… А там первый раз
в жизни издалека синь море увидал. Зимовник
оказался благоустроенным. Семья Бокова приняла меня прекрасно… Опять я
в табунах — только уж не табунщиком, а
гостем. Живу — не нарадуюсь!
И
в результате выходило совсем не то, что я ожидал, поступая
в лакеи; всякий день этой моей новой жизни
оказывался пропащим и для меня и для моего дела, так как Орлов никогда не говорил о своем отце, его
гости — тоже, и о деятельности известного государственного человека я знал только то, что удавалось мне, как и раньше, добывать из газет и переписки с товарищами.
Князь ничего ему не отвечал и был почти страшен на вид. Приехав к себе
в дом, он провел своих
гостей прямо
в сад, дорожки
в котором все были расчищены, и на средней из них
оказалось удобным совершить задуманное дело. Молодой секундант Жуквича сейчас принялся назначать место для барьера.
Его примеру хотели последовать и прочие иностранные
гости (как после
оказалось — притворно), но было уже поздно:
в комнате заседаний стоял господин
в полицейском мундире, а из-за дверей выглядывали головы городовых, Левассер с какою-то отчаянною решимостью отвернулся к окну и произнес:"Alea jacta est!"[
За обедом уселись следующим образом: m-me Мерова на месте хозяйки, по правую руку ее Тюменев, а по левую Бегушев. Домна Осиповна села рядом с Хмуриным, а граф Хвостиков с Офонькиным. Сам Янсутский почти не садился и был
в отчаянии, когда действительно уха
оказалась несколько остывшею. Он каждого из
гостей своих, глядя ему
в рот, спрашивал...
Гость оказался еще любезнее прежнего и с своей стороны показал не одно доказательство прямодушия и счастливого характера своего, сильно входил
в удовольствие господина Голядкина, казалось, радовался только одною его радостью и смотрел на него, как на истинного и единственного своего благодетеля.
В числе этих новых знакомств сибирского
гостя оказался и Артур Бенни.
Потом сидели и молча плакали. Видно было, что и бабушка и мать чувствовали, что прошлое потеряно навсегда и бесповоротно: нет уже ни положения
в обществе, ни прежней чести, ни права приглашать к себе
в гости; так бывает, когда среди легкой, беззаботной жизни вдруг нагрянет ночью полиция, сделает обыск, и хозяин дома,
окажется, растратил, подделал, — и прощай тогда навеки легкая, беззаботная жизнь!
Когда старики вошли
в квартиру, там
оказался уже
гость, сидевший у стола. Он так глубоко задумался, что не слыхал ничего. Это был сгорбленный, худой, изможденный старик с маленькой головкой. Ветхая шинелишка облекала его какими-то мертвыми складками, как садится платье на покойника. Ручкин взял его за руку и увел
в полутемную соседнюю каморку, где у него стояли заветные сундуки.
Бородатый. А мы, некоторые, останемся тут, на случай, если придёт кто
в гости к вам… Ну, чтобы и сами вы… ни туда ни сюда! Вон, у вас священник
оказался… Надо поглядеть — может, ещё кто есть?..
Вся семья Прокопа была налицо. Надежда Лаврентьевна дала мне ручку поцеловать, Наташенька —
в губки похристосовалась, один Гаврюша бутузом сидел
в углу, держал
в обеих руках по яйцу и пробовал, которое из них крепче.
Гостем оказался какой-то генерал, до такой степени унылый, что мне с первого взгляда показалось, что у него болит живот. Прокоп отрекомендовал нас друг другу.
Из дальнейшего допроса
оказалось, что Кузьма перед самым убийством,
в то время, когда граф с
гостями сидел на опушке и пил чай, отправился
в лес.
В переноске Ольги он не участвовал, а стало быть, испачкаться
в крови не мог.
Fraulein Генинг, ничего не понимавшая из того, что случилось, помчалась со свечой на паперть
в сопровождении служанок. Через несколько минут они вернулись, неся на руках бесчувственную Люду; с ними была еще третья девушка
в длинном белом «собственном» платье. Она приехала
в этот вечер из
гостей и пробиралась на ночлег
в то время, когда я дежурила на паперти. Я была уничтожена… Девушка
в белом и
оказалась тем страшным лунатиком, который так испугал меня. Мне было обидно, совестно, неловко…
Свободного времени у Тани было
в это время больше, нежели прежде, так как княжна Людмила была чаще с матерью, обсуждая на все лады предстоящий визит князя Сергея Сергеевича и форму приема желанного
гостя. Таня, не любившая сидеть
в девичьей, уходила
в сад, из него
в поле и как-то невольно, незаметно для себя
оказывалась близ Соломонидиной избушки. Постоянно приглядываясь к ней, она уже перестала находить
в ней что-нибудь страшное.
На колокольне у Иоанна Предтечи вот уже третий день сидит неизвестно откуда взявшаяся сова; водка
в кабаке Фунтова стала припахивать фиалковым корнем; протоиерей отец Серафим Накамнесозижденский, быв
в гостях у купца Треухова, обменил свои калоши; кот дьякона Диоклитианова, считавшийся
в течение двух лет котом,
оказался кошкою и окотился на днях восемью котятами…
Гость оказался только что приехавшим из Москвы, окончившим курс медиком, посланным на казенный счет за границу для усовершенствования
в науках.
Вызвал я Сашеньку, и принялись мы пороть горячку; пошел я на телефон, всех знакомых перебрал и уже во всех участках поспел справиться, как вдруг явилась мамаша.
Оказывается, она изволила, ни слова никому не сказав, отправиться на конец Васильевского острова
в гости к какой-то своей подруге, такой же старушке, как и она сама, и просидела у нее до вечера. Ведь придет же
в голову!
Между прочим, местный диакон
оказался любителем хореографического искусства и, празднуя веселье, „веселыми ногами“
в одушевлении отхватал перед
гостями трепака, чем всех привел
в немалый восторг.