Неточные совпадения
Подумавши, оставили
Меня бурмистром: правлю я
Делами и теперь.
А перед старым барином
Бурмистром Климку на́звали,
Пускай его! По барину
Бурмистр! перед Последышем
Последний
человек!
У Клима совесть глиняна,
А бородища Минина,
Посмотришь, так подумаешь,
Что не найти крестьянина
Степенней и трезвей.
Наследники построили
Кафтан ему:
одел его —
И сделался Клим Яковлич
Из Климки бесшабашного
Бурмистр первейший сорт.
Принял он Чичикова отменно ласково и радушно, ввел его совершенно в доверенность и рассказал с самоуслажденьем, скольких и скольких стоило ему трудов возвесть именье до нынешнего благосостояния; как трудно было дать понять простому мужику, что есть высшие побуждения, которые доставляют
человеку просвещенная роскошь, искусство и художества; сколько нужно было бороться с невежеством русского мужика, чтобы
одеть его в немецкие штаны и заставить почувствовать, хотя сколько-нибудь, высшее достоинство
человека; что баб, несмотря на все усилия, он до сих <пор> не мог заставить надеть корсет, тогда как в Германии, где он стоял с полком в 14-м году, дочь мельника умела играть даже на фортепиано, говорила по-французски и делала книксен.
Полюбовавшись, Бульба пробирался далее по тесной улице, которая была загромождена мастеровыми, тут же отправлявшими ремесло свое, и
людьми всех наций, наполнявшими это предместие Сечи, которое было похоже на ярмарку и которое
одевало и кормило Сечь, умевшую только гулять да палить из ружей.
— Я не выношу праздничных улиц и
людей, которые в седьмой день недели
одевают на себя чистенькие костюмы, маски счастливцев.
Пианиста
одели в сюртучок, аккуратно уложили в хороший гроб, с фестончиками по краям, обильно украсили цветами, и зеленоватое лицо законно умершего
человека как будто утратило смутившее Самгина жуткое выражение непонятливости.
Главное, я наконец постиг этого
человека, и даже мне было отчасти жаль и как бы досадно, что все это оказалось так просто: этого
человека я всегда ставил в сердце моем на чрезвычайную высоту, в облака, и непременно
одевал его судьбу во что-то таинственное, так что естественно до сих пор желал, чтобы ларчик открывался похитрее.
Нехлюдов слушал и вместе с тем оглядывал и низкую койку с соломенным тюфяком, и окно с толстой железной решеткой, и грязные отсыревшие и замазанные стены, и жалкое лицо и фигуру несчастного, изуродованного мужика в котах и халате, и ему всё становилось грустнее и грустнее; не хотелось верить, чтобы было правда то, что рассказывал этот добродушный
человек, — так было ужасно думать, что могли
люди ни за что, только за то, что его же обидели, схватить
человека и,
одев его в арестантскую одежду, посадить в это ужасное место.
И хозяева Ильи, и сам Илья, и даже многие из городских сострадательных
людей, из купцов и купчих преимущественно, пробовали не раз
одевать Лизавету приличнее, чем в одной рубашке, а к зиме всегда надевали на нее тулуп, а ноги обували в сапоги; но она обыкновенно, давая все надеть на себя беспрекословно, уходила и где-нибудь, преимущественно на соборной церковной паперти, непременно снимала с себя все, ей пожертвованное, — платок ли, юбку ли, тулуп, сапоги, — все оставляла на месте и уходила босая и в одной рубашке по-прежнему.
Сделалось смятение.
Люди бросились в комнату старого барина. Он лежал в креслах, на которые перенес его Владимир; правая рука его висела до полу, голова опущена была на грудь, не было уж и признака жизни в сем теле, еще не охладелом, но уже обезображенном кончиною. Егоровна взвыла, слуги окружили труп, оставленный на их попечение, вымыли его,
одели в мундир, сшитый еще в 1797 году, и положили на тот самый стол, за которым столько лет они служили своему господину.
Он прислал А. Писарева, генерал-майора «Калужских вечеров», попечителем, велел студентов
одеть в мундирные сертуки, велел им носить шпагу, потом запретил носить шпагу; отдал Полежаева в солдаты за стихи, Костенецкого с товарищами за прозу, уничтожил Критских за бюст, отправил нас в ссылку за сен-симонизм, посадил князя Сергея Михайловича Голицына попечителем и не занимался больше «этим рассадником разврата», благочестиво советуя молодым
людям, окончившим курс в лицее и в школе правоведения, не вступать в него.
Кушанье раздавала детям матушка, но при этом (за исключением любимцев)
оделяла такими микроскопическими порциями, что сенные девушки, которых семьи содержались на месячине, [Существовало два способа продовольствовать дворовых
людей.
— Знаем мы, что ты казенный
человек, затем и сторожу к тебе приставили, что казенное добро беречь велено. Ужо
оденем мы тебя как следует в колодки, нарядим подводу, да и отправим в город по холодку. А оттуда тебя в полк… да скрозь строй… да розочками, да палочками… как это в песне у вас поется?..
— Извольте-ка, — говорили они, — от пятидесяти душ экую охапку детей содержать! Накормить, напоить,
одеть, обуть да и в
люди вывезти! Поневоле станешь в реке живые картины представлять!
— Ну, ну, ладно! — оборвала ее Анфуса Гавриловна. — Девицы, вы приоденьтесь к обеду-то. Не то штоб уж совсем на отличку, а как порядок требовает. Ты, Харитинушка, барежево платье
одень, а ты, Серафимушка, шелковое, канаусовое, которое тебе отец из Ирбитской ярманки привез… Ох, Аграфена, сняла ты с меня голову!.. Ну, надо ли было дурище наваливаться на такого
человека, а?.. Растерзать тебя мало…
Она скоро овдовела; Пестов, хотя и женатый был
человек, взял ее к себе в дом,
одел ее по-дворовому.
Исполнение своего намерения Иван Петрович начал с того, что
одел сына по-шотландски; двенадцатилетний малый стал ходить с обнаженными икрами и с петушьим пером на складном картузе; шведку заменил молодой швейцарец, изучивший гимнастику до совершенства; музыку, как занятие недостойное мужчины, изгнали навсегда; естественные науки, международное право, математика, столярное ремесло, по совету Жан-Жака Руссо, и геральдика, для поддержания рыцарских чувств, — вот чем должен был заниматься будущий «
человек»; его будили в четыре часа утра, тотчас окачивали холодной водой и заставляли бегать вокруг высокого столба на веревке; ел он раз в день по одному блюду; ездил верхом, стрелял из арбалета; при всяком удобном случае упражнялся, по примеру родителя, в твердости воли и каждый вечер вносил в особую книгу отчет прошедшего дня и свои впечатления, а Иван Петрович, с своей стороны, писал ему наставления по-французски, в которых он называл его mon fils [Мой сын (фр.).] и говорил ему vous.
— Чем заниматься-то? Сидит, разглагольствует, в коляске четверней ездит, сам в черкеске ходит;
людей тоже всех черкесами
одел.
— Вот так, да! — воскликнул Рыбин, стукнув пальцами по столу. — Они и бога подменили нам, они все, что у них в руках, против нас направляют! Ты помни, мать, бог создал
человека по образу и подобию своему, — значит, он подобен
человеку, если
человек ему подобен! А мы — не богу подобны, но диким зверям. В церкви нам пугало показывают… Переменить бога надо, мать, очистить его! В ложь и в клевету
одели его, исказили лицо ему, чтобы души нам убить!..
Чего доброго, вещим
человеком между купчихами прослывет; станут чаем его поить, гривенниками
оделять, тайного смысла в его бормотанье доискиваться:"Скажи, батюшко, скажи!"
Ее
одевают в газ, в блонды, убирают цветами и, несмотря на слезы, на бледность, влекут, как жертву, и ставят — подле кого же? подле пожилого
человека, по большей части некрасивого, который уж утратил блеск молодости.
Сейчас это его в баню сводили, на счет канцелярских остатков вымыли,
одели, обули — и первым
человеком сделали!
Крепкий, белый парень, кудрявый, с ястребиным носом и серыми, умными глазами на круглом лице, Фома был не похож на мужика, — если бы его хорошо
одеть, он сошел бы за купеческого сына из хорошей семьи. Это был
человек сумрачный, говорил мало, деловито. Грамотный, он вел счета подрядчика, составлял сметы, умел заставить товарищей работать успешно, но сам работал неохотно.
А спросите-ка… теперь вот все газетчики взялись за то, что в Польше одна неуклонная система должна заключаться в том, чтобы не давать полякам забываться; а я-с еще раньше, когда еще слуха о последней рухавке не было, говорил: закажите вы в Англии или в Америке гуттаперчевого
человека,
одевайте его то паном, то ксендзом, то жидом, и возите его года в два раз по городам и вешайте.
Мне стыдно было являться в роту, и я воспользовался тем, что
люди были на учебных занятиях, взял узелок с бельем и стеганую ватную старую куртку, которую в холод
одевал под мундир.
Через неделю рыжий
одевает молодого
человека во фрак и чуть свет везет куда-то за город, в церковь.
Кукушкина. Как для чего? Кто ж этого не знает? Ну, известно… для того, чтобы
одевать как нельзя лучше, любоваться на нее, вывозить в
люди, доставлять все наслаждения, исполнять каждую ее прихоть, как закон… боготворить.
Оденут в серое и учат всех одной науке… растят
человека, как дерево…
— Почему же — ковыряется? — обиделся я. — Если вы не заставляете своих ближних кормить вас,
одевать, возить, защищать вас от врагов, то в жизни, которая вся построена на рабстве, разве это не прогресс? По-моему, это прогресс самый настоящий и, пожалуй, единственно возможный и нужный для
человека.
Но, как сказано, во дьявола не верил я, да и знал по писанию, что дьявол силён гордостью своей; он — всегда борется, страсть у него есть и уменье соблазнять
людей, а отец-то Антоний ничем не соблазняет меня. Жизнь
одевал он в серое, показывал мне её бессмысленной;
люди для него — стадо бешеных свиней, с разной быстротой бегущих к пропасти.
Отказывая во всем себе, Антону Федотычу и двум старшим дочерям, страстная мать из своих малых средств воспитывала Машеньку в пансионе,
одевала ее гораздо лучше прочих и даже исполняла ее пустые прихоти; но за кого теперь она принуждена выдать свою любимицу — что это за
человек?
Так и теперь он стоял и каждому подходящему «
оделял» большой пирог, а у кого знал в доме немощных — тому два и более «на недужную порцию». И вот в числе разных подходящих подошел к Головану и Фотей,
человек новый, но как будто удививший Голована. Увидав Фотея, Голован словно что-то вспомнил и спросил...
Ненила Макарьевна завела, как говорили соседи, у себя в доме «иностранный порядок»: держала мало
людей,
одевала их опрятно. Честолюбие ее мучило; она хотела попасть хоть в уездные предводительши, но дворяне…го уезда хоть и наедались у ней всласть, однако ж все-таки выбирали не ее мужа, а то отставного премьер-майора Буркольца, то отставного секунд-майора Бурундюкова. Господин Перекатов казался им чересчур столичной штучкой.
Афоня. Так что ж что другого роду! Стало быть, брат должен работать на них, кормить их,
одевать, а они будут важничать. Лучше брата на свете
человека нет, а его сделали работником.
«Космы-то, — говорю, — патлы-то свои подбери, — потому я ей всю прическу расстроила. — То, — говорю, — ты у меня украла, что я тебя, варварку, поила-кормила две недели; обула-одела тебя; я, — говорю, — на всякий час отягощаюсь, я веду прекратительную жизнь, да еще через тебя должна куска хлеба лишиться, как ты меня с таким
человеком поссорила!»
Тут этот подделок в минуту проолифили и другие наши
люди стали окладом ее
одевать, а изограф вправил в приготовленную досточку настоящий выпилок и требует себе скорее лохмот старой поярковой шляпы.
А на дворе за церковью наш
человек чтобы сейчас из той шинели икону взял и летел с нею сюда, на сей бок, и здесь изограф должен в продолжение времени, пока идет всенощная, старую икону со старой доски снять, а подделок вставить, ризой
одеть и назад прислать, таким манером, чтобы Яков Яковлевич мог ее опять на окно поставить, как будто ничего не бывало.
А я тебя ищу, Кузьма Захарьич!
Вот горе-то на нас! Прокоп Петрович
Казаками убит! А что-то скучно
Все было мне, сижу да заливаюсь
Горючими, а вот к беде и вышло.
Я всех
людей из дому разослала
По бедным,
оделить хоть понемногу
За упокой да звать обедать завтра.
Для нищей братии обед готовлю.
Зайди, Кузьма Захарьич, да зови,
Кого увидишь; вместе помянули б,
Чем Бог послал.
Только подобает
Между собою из
людей посадских
Вам выбрать мужа, чтобы вместе быть
Нам у великого такого дела,
Казну сбирать и ратных
оделятьИ все дела нам делать заедино!».
Вот ведь недавно, полчаса каких-нибудь, был я честный
человек, чиновник; хоть бедный, а обыватель; идешь это по улице и ничего; тот руку подает, другой руку подает: «здравствуйте», говорит; на рынок ходишь, в праздник в церкви стоишь, что другие, то и ты; а теперь за железную решетку, в серое сукно
оденут.
Няня. Вы что, вы так, по доброте своей. А вот на барина, так часто дивлюсь… (Молчит, качает головой и разводит руками.)Что сделалось? Совсем другой
человек. Как вспомнишь прежнее-то: был ли день, чтоб Сашка-камердин без битья
одел; был ли староста, чтобы в стан не свозили…
Думал он о том, как жесток и безжалостен будет он с
людьми, как выгонит тётку и не даст ей ничего, что велел отец. Женится на Христине, будет держать её скупо,
одевать плохо и — бить станет, по щекам, по груди и крепкому животу. Анке тоже устроит какую-нибудь штуку. Он примется за дела эти тотчас, как похоронит отца, сразу поставит себя против
людей грозно и непримиримо.
Валентин Петрович Передеркин, молодой
человек приятной наружности,
одел фрачную пару и лакированные ботинки с острыми, колючими носками, вооружился шапокляком и, едва сдерживая волнение, поехал к княжне Вере Запискиной…
— А как все представление окончилось, тогда сняли с меня платье герцогини де Бурблян и
одели Цецилией — одно этакое белое, просто без рукавов, а на плечах только узелками подхвачено, — терпеть мы этого убора не могли. Ну, а потом идет Аркадий, чтобы мне голову причесать в невинный фасон, как на картинах обозначено у святой Цецилии, и тоненький венец обручиком закрепить, и видит Аркадий, что у дверей моей каморочки стоят шесть
человек.
Один Торбецкий, не думавший о присутствии в палате посторонних
людей, беспокойно ворочался, ложась то на спину, то ниц, густо вздыхал и поправлял сползавшее
одело.
Трилецкий (вскакивая). Да, да, да… Будет теперь плакать… Кстати, глаза на мокром месте… Выпороть бы тебя хорошенько!
Одевай шапку! Едем! Муж! Хорош муж! Погубил женщину ни за что, ни про что! Довел до чего! А эти и держат его здесь! Нравится он им! Оригинальный
человек, интересный субъект, с грустью благородной на лице! Со следами когда-то бывшей красоты! Поедем-ка! Посмотришь, что ты наделал, интересный субъект, оригинал!
Можно про такого
человека сказать: «Сеял добро, посыпал добром, жал добро,
оделял добром, и стало его имя честно и памятно в род и род».
В старинных русских городах до сих пор хранится обычай «невест смотреть». Для того взрослых девиц
одевают в лучшие платья и отправляются с ними в известный день на условленное место. Молодые
люди приходят на выставку девушек, высматривают суженую. В новом Петербурге такие смотрины бывают на гулянье в Летнем саду, в старых городах — на крестных ходах. Так и в Казани водится.
— Не пьет теперь, — сказал Патап Максимыч. — Не дают, а пропивать-то нечего… Знаешь что, Аксинья, он тебе все же брат, не
одеть ли его как следует да не позвать ли сюда? Пусть его с нами попразднует. Моя одежа ему как раз по плечу. Синяки-то на роже прошли,
человеком смотрит. Как думаешь?
«Эх, — чаще да чаще стал подумывать сам с собой Карп Алексеич, — кого бы
одеть в шелки-бархаты, кого б изукрасить дорогими нарядами, кого б в
люди показать: глядите, мол, православные, какова красавица за меня выдана, каково краснó она у меня изукрашена!..
— И поп
человек, — ответит, бывало, Патап Максимыч, — и он пить да есть тоже хочет. У него же, бедного, семьища поди-ка какая! Всякого напой, накорми, всякого обуй да
одень, а где ему, сердечному, взять? Что за грех ближнему на бедность подать? По-моему, нет тут греха никакого.