Неточные совпадения
Левин нахмурился, холодно пожал руку и тотчас же
обратился к Облонскому. Хотя он имел большое уважение
к своему, известному всей России, одноутробному брату
писателю, однако он терпеть не мог, когда
к нему
обращались не как
к Константину Левину, а как
к брату знаменитого Кознышева.
— Там, в столицах,
писатели, босяки, выходцы из трущоб, алкоголики, сифилитики и вообще всякая… ин-теллиген-тность, накипь, плесень — свободы себе желает, конституции добилась, будет судьбу нашу решать, а мы тут словами играем, пословицы сочиняем, чаек пьем — да-да-да! Ведь как говорят, —
обратился он
к женщине с котятами, — слушать любо, как говорят! Обо всем говорят, а — ничего не могут!
—
Писатели и еще один. — Она
обратилась к мужу: — Этот, большевик…
Вихров, по наружности, слушал эти похвалы довольно равнодушно, но, в самом деле, они очень ему льстили, и он вошел в довольно подробный разговор с молодыми людьми, из которого узнал, что оба они были сами сочинители; штатский писал статьи из политической экономии, а военный — очерки последней турецкой войны, в которой он участвовал; по некоторым мыслям и по некоторым выражениям молодых людей, Вихров уже не сомневался, что оба они были самые невинные
писатели; Мари между тем
обратилась к мужу.
— Так вы
писатель, — говорил он, угостив хозяина и хозяйку и
обращаясь к Вихрову, — вы
писатель?
Мое отчаяние продолжалось целую неделю, потом оно мне надоело, потом я окончательно махнул рукой на литературу. Не всякому быть
писателем… Я старался не думать о писаной бумаге, хоть было и не легко расставаться с мыслью о грядущем величии. Началась опять будничная серенькая жизнь, походившая на дождливый день. Расспрощавшись навсегда с собственным величием, я
обратился к настоящему, а это настоящее, в лице редактора Ивана Ивановича, говорило...
Хозяин был очень любезен; но в этой любезности слышалось снисхождение знаменитого
писателя, который с высоты своего величия благодушно и приветливо
обращается к простым смертным.
Самое лучшее доказательство того, что общество
обращается теперь
к православию и народности, представляет «m-r le chambellan» Муравьев, который есть в одно и то же время превосходный
писатель, искренний и благочестивый христианин и светский человек.
Совестно
обращаться за цитатой
к нашему же
писателю, излагавшему свои идеи за полтора века до нас; но как не вспомнить при этих выходках слова Кантемира...
Единственно возможное и действительное средство для его спасения и охранения состоит в том, чтобы
обратиться к святейшему папе и признать над собою его духовную и светскую власть…» В таком же роде и современные, хоть бы французские,
писатели сочиняют: один мелодраму — для доказательства, что богатство ничего не приносит, кроме огорчений, и что, следовательно, бедняки не должны заботиться о материальном улучшении своей участи; другой роман — для убеждения в том, что люди сладострастные и роскошные чрезвычайно полезны для развития промышленности и что, следовательно, люди, нуждающиеся в работе, должны всей душою желать, чтобы побольше было в высших классах роскоши и расточительности и т. п.
Мне, однако, пришлось вновь заглянуть в эти темные книги: однажды старик Рубановский, разговаривая о них с другими гостями, вдруг
обратился ко мне с вопросом: читал ли я «Путешествие Младшего Костиса от востока
к полудню» [«Путешествие младого Костиса от Востока
к Полудню» — сочинение немецкого писателя-мистика Карла Эккартсгаузена (1752–1803), перев.
Не стерпелось Василью Борисычу. Досадно стало великому начетчику слушать басни, что незнаемые
писатели наплели в Китежском «Летописце»…
Обратился к стоявшему рядом старику почтенной наружности, судя по одежде, заезжему купцу.
„Неофитом науки“ я почувствовал себя
к переходу на второй курс самобытно, без всякого влияния кого-нибудь из старших товарищей или однокурсников. Самым дельным из них был мой школьный товарищ Лебедев, тот заслуженный профессор Петербургского университета, который
обратился ко мне с очень милым и теплым письмом в день празднования моего юбилея в Союзе
писателей, 29 октября 1900 года. Он там остроумно говорит, как я, начав свое писательство еще в гимназии, изменил беллетристике, увлекшись ретортами и колбами.
Рассказ, правда, был плох, и отказ его напечатать оказался для меня очень полезным. Под влиянием первого успеха молодой
писатель легко теряет голову, понижает требовательность
к себе, повышенно оценивает все, что напишет. Уж не он с трепетом!
обращается в редакцию, — сама редакция просит, торопит, увеличивает гонорар.
Вы вперед видели, что если бы
к этой знаменитости, знающей себе цену,
обратились вы в разговоре или в письме как
писатель, он ответил бы вам, как равный равному, говорил бы или написал бы письмо содержательно и приятно, без сладости и без рисовки.