Неточные совпадения
— Кондуктор, противно пословице, хотел по платью проводить меня вон; но тут уж я
начал выражаться высоким слогом, и… вы тоже, — сказал он, забыв его имя и
обращаясь к Каренину, — сначала по полушубку хотели тоже изгнать меня, но потом заступились, за что я очень благодарен.
— Расскажите нам что-нибудь забавное, но не злое, — сказала жена посланника, великая мастерица изящного разговора, называемого по-английски small-talk
обращаясь к дипломату, тоже не знавшему, что теперь
начать.
— Позвольте, позвольте, я с вами совершенно согласен, но позвольте и мне разъяснить, — подхватил опять Раскольников,
обращаясь не
к письмоводителю, а все
к Никодиму Фомичу, но стараясь всеми силами
обращаться тоже и
к Илье Петровичу, хотя тот упорно делал вид, что роется в бумагах и презрительно не обращает на него внимания, — позвольте и мне с своей стороны разъяснить, что я живу у ней уж около трех лет, с самого приезда из провинции и прежде… прежде… впрочем, отчего ж мне и не признаться в свою очередь, с самого
начала я дал обещание, что женюсь на ее дочери, обещание словесное, совершенно свободное…
— Да помилуйте, капитан, —
начал он весьма развязно,
обращаясь вдруг
к Никодиму Фомичу, — вникните и в мое положение…
— Это мне удивительно, —
начал он после некоторого раздумья и передавая письмо матери, но не
обращаясь ни
к кому в частности, — ведь он по делам ходит, адвокат, и разговор даже у него такой… с замашкой, — а ведь как безграмотно пишет.
— А вот через Афанасия Ивановича Вахрушина, об котором, почитаю, неоднократно изволили слышать-с, по просьбе вашей мамаши, чрез нашу контору вам перевод-с, —
начал артельщик, прямо
обращаясь к Раскольникову. — В случае если уже вы состоите в понятии-с — тридцать пять рублей вам вручить-с, так как Семен Семенович от Афанасия Ивановича, по просьбе вашей мамаши, по прежнему манеру о том уведомление получили. Изволите знать-с?
— Der Herr scheint des Deutschen mächtig zu sein, [Сударь, по-видимому, владеет немецким языком (нем.).] —
начал новый питомец Эскулапа,
обращаясь к Василию Ивановичу.
— Это именно так, как вы сказали! —
обратился я вдруг
к нему, разбивая лед и
начиная вдруг говорить.
Пропев, он
обратился было
к своим мирным занятиям,
начал искать около себя на полу, чего бы поклевать, и поскреб раза два землю ногой.
— Екатерина Маслова, —
начал председатель,
обращаясь к третьей подсудимой, — вы обвиняетесь в том, что, приехав из публичного дома в номер гостиницы «Мавритания» с ключом от чемодана купца Смелькова, вы похитили из этого чемодана деньги и перстень, — говорил он, как заученный урок, склоняя между тем ухо
к члену слева, который говорил, что пo списку вещественных доказательств недостает склянки.
Теперь должна она
обратиться к положительным
началам,
к абсолютным святыням, чтобы возродить Россию.
С моей стороны я желаю доброму и даровитому юноше всего лучшего, желаю, чтоб его юное прекраснодушие и стремление
к народным
началам не
обратилось впоследствии, как столь часто оно случается, со стороны нравственной в мрачный мистицизм, а со стороны гражданской в тупой шовинизм — два качества, грозящие, может быть, еще большим злом нации, чем даже раннее растление от ложно понятого и даром добытого европейского просвещения, каким страдает старший брат его».
— А пожалуй; вы в этом знаток. Только вот что, Федор Павлович, вы сами сейчас изволили упомянуть, что мы дали слово вести себя прилично, помните. Говорю вам, удержитесь. А
начнете шута из себя строить, так я не намерен, чтобы меня с вами на одну доску здесь поставили… Видите, какой человек, —
обратился он
к монаху, — я вот с ним боюсь входить
к порядочным людям.
— Дмитрий Федорович, слушай, батюшка, —
начал,
обращаясь к Мите, Михаил Макарович, и все взволнованное лицо его выражало горячее отеческое почти сострадание
к несчастному, — я твою Аграфену Александровну отвел вниз сам и передал хозяйским дочерям, и с ней там теперь безотлучно этот старичок Максимов, и я ее уговорил, слышь ты? — уговорил и успокоил, внушил, что тебе надо же оправдаться, так чтоб она не мешала, чтоб не нагоняла на тебя тоски, не то ты можешь смутиться и на себя неправильно показать, понимаешь?
Никитушка, ты мой Никитушка, ждешь ты меня, голубчик, ждешь! —
начала было причитывать баба, но старец уже
обратился к одной старенькой старушонке, одетой не по-страннически, а по-городски.
— Я имею
к вам одну большую просьбу, Алексей Федорович, —
начала она, прямо
обращаясь к Алеше по-видимому спокойным и ровным голосом, точно и в самом деле ничего сейчас не случилось.
— Это что же он в ноги-то, это эмблема какая-нибудь? — попробовал было разговор
начать вдруг почему-то присмиревший Федор Павлович, ни
к кому, впрочем, не осмеливаясь
обратиться лично. Они все выходили в эту минуту из ограды скита.
— Простите меня… —
начал Миусов,
обращаясь к старцу, — что я, может быть, тоже кажусь вам участником в этой недостойной шутке. Ошибка моя в том, что я поверил, что даже и такой, как Федор Павлович, при посещении столь почтенного лица захочет понять свои обязанности… Я не сообразил, что придется просить извинения именно за то, что с ним входишь…
— Я, батюшка, останусь здесь со свечой и буду ловить мгновение. Пробудится, и тогда я
начну… За свечку я тебе заплачу, —
обратился он
к сторожу, — за постой тоже, будешь помнить Дмитрия Карамазова. Вот только с вами, батюшка, не знаю теперь как быть: где же вы ляжете?
— Да, вот кто мог убить… —
начал было следователь, но прокурор Ипполит Кириллович (товарищ прокурора, но и мы будем его называть для краткости прокурором), переглянувшись со следователем, произнес,
обращаясь к Мите...
— Ну что ж теперь, пороть розгами, что ли, меня
начнете, ведь больше-то ничего не осталось, — заскрежетал он,
обращаясь к прокурору.
К Николаю Парфеновичу он и повернуться уже не хотел, как бы и говорить с ним не удостоивая. «Слишком уж пристально мои носки осматривал, да еще велел, подлец, выворотить, это он нарочно, чтобы выставить всем, какое у меня грязное белье!»
А факт был тот, что Верочка, слушавшая Лопухова сначала улыбаясь, потом серьезно, думала, что он говорит не с Марьей Алексевною, а с нею, и не шутя, а правду, а Марья Алексевна, с самого
начала слушавшая Лопухова серьезно,
обратилась к Верочке и сказала: «друг мой, Верочка, что ты все такой букой сидишь?
К утру канцелярия
начала наполняться; явился писарь, который продолжал быть пьяным с вчерашнего дня, — фигура чахоточная, рыжая, в прыщах, с животно-развратным выражением в лице. Он был во фраке кирпичного цвета, прескверно сшитом, нечистом, лоснящемся. Вслед за ним пришел другой, в унтер-офицерской шинели, чрезвычайно развязный. Он тотчас
обратился ко мне с вопросом...
Обрадованный таким благосклонным вниманием, кузнец уже хотел было расспросить хорошенько царицу о всем: правда ли, что цари едят один только мед да сало, и тому подобное; но, почувствовав, что запорожцы толкают его под бока, решился замолчать; и когда государыня,
обратившись к старикам,
начала расспрашивать, как у них живут на Сечи, какие обычаи водятся, — он, отошедши назад, нагнулся
к карману, сказал тихо: «Выноси меня отсюда скорее!» — и вдруг очутился за шлагбаумом.
Так же Мальчик и амбар грачевский очистил… Стали
к Грачеву
обращаться соседи — и Мальчик
начал отправляться на гастроли, выводить крыс в лавках. Вслед за Грачевым завели фокстерьеров и другие торговцы, чтобы охранять первосортные съестные припасы, которых особенно много скоплялось перед большими праздниками, когда богатая Москва швырялась деньгами на праздничные подарки и обжорство.
В каждом классе у Кранца были избранники, которых он мучил особенно охотно… В первом классе таким мучеником был Колубовский, маленький карапуз, с большой головой и толстыми щеками… Входя в класс, Кранц обыкновенно корчил примасу и
начинал брезгливо водить носом. Все знали, что это значит, а Колубовский бледнел. В течение урока эти гримасы становились все чаще, и, наконец, Кранц
обращался к классу...
Один из лучших учителей, каких я только знал, Авдиев (о котором я скажу дальше), в
начале своего второго учебного года на первом уроке
обратился к классу с шутливым предложением...
Галактион посмотрел на нее такими безумными глазами, что она сейчас же с детскою торопливостью
начала прощаться с хозяевами. Когда они выходили из столовой, Стабровский поднял брови и сказал,
обращаясь к жене...
Любовный элемент играет в их печальном существовании роковую роль и до суда, и после суда. Когда их везут на пароходе в ссылку, то между ними
начинает бродить слух, что на Сахалине их против воли выдадут замуж. И это волнует их. Был случай, когда они
обратились к судовому начальству с просьбой походатайствовать, чтобы их не выдавали насильно.
— Смотри-ка, Аннуся, —
обратился он
к сестре с странною улыбкой, — наш Петр
начинает заводить самостоятельные знакомства. И ведь согласись, Аня… несмотря на то, что он слеп, он все же сумел сделать недурной выбор, не правда ли?
Когда поднялась в обществе волна «народолюбия», заставшая юношей в высших классах гимназии, они
обратились к изучению родного народа, но
начали это изучение с книжек.
Буллу свою
начинает он жалобою на диавола, который куколь сеет во пшенице, и говорит: «Узнав, что посредством сказанного искусства многие книги и сочинения, в разных частях света, наипаче в Кельне, Майнце, Триере, Магдебурге напечатанные, содержат в себе разные заблуждения, учения пагубные, христианскому закону враждебные, и ныне еще в некоторых местах печатаются, желая без отлагательства предварить сей ненавистной язве, всем и каждому сказанного искусства печатникам и
к ним принадлежащим и всем, кто в печатном деле
обращается в помянутых областях, под наказанием проклятия и денежныя пени, определяемой и взыскиваемой почтенными братиями нашими, Кельнским, Майнцким, Триерским и Магдебургским архиепископами или их наместниками в областях, их, в пользу апостольской камеры, апостольскою властию наистрожайше запрещаем, чтобы не дерзали книг, сочинений или писаний печатать или отдавать в печать без доклада вышесказанным архиепископам или наместникам и без их особливого и точного безденежно испрошенного дозволения; их же совесть обременяем, да прежде, нежели дадут таковое дозволение, назначенное
к печатанию прилежно рассмотрят или чрез ученых и православных велят рассмотреть и да прилежно пекутся, чтобы не было печатано противного вере православной, безбожное и соблазн производящего».
Не дошли еще до последнего края беспрепятственного вольномыслия, но многие уже
начинают обращаться к суеверию.
Князь выслушал, казалось, в удивлении, что
к нему
обратились, сообразил, хотя, может быть, и не совсем понял, не ответил, но, видя, что она и все смеются, вдруг раздвинул рот и
начал смеяться и сам. Смех кругом усилился; офицер, должно быть, человек смешливый, просто прыснул со смеху. Аглая вдруг гневно прошептала про себя...
— Господа, я никого из вас не ожидал, —
начал князь, — сам я до сего дня был болен, а дело ваше (
обратился он
к Антипу Бурдовскому) я еще месяц назад поручил Гавриле Ардалионовичу Иволгину, о чем тогда же вас и уведомил. Впрочем, я не удаляюсь от личного объяснения, только согласитесь, такой час… я предлагаю пойти со мной в другую комнату, если ненадолго… Здесь теперь мои друзья, и поверьте…
— Знаю, князь, знаю, то есть знаю, что, пожалуй, и не выполню; ибо тут надо сердце такое, как ваше, иметь. Да
к тому же и сам раздражителен и повадлив, слишком уж он свысока стал со мной иногда теперь
обращаться; то хнычет и обнимается, а то вдруг
начнет унижать и презрительно издеваться; ну, тут я возьму, да нарочно полу-то и выставлю, хе-хе! До свиданья, князь, ибо очевидно задерживаю и мешаю, так сказать, интереснейшим чувствам…
— Да, тех, тех самых, — быстро и с невежливым нетерпением перебил его черномазый, который вовсе, впрочем, и не
обращался ни разу
к угреватому чиновнику, а с самого
начала говорил только одному князю.
— Вот-вот, — подхватила нетерпеливая Лизавета Прокофьевна,
обращаясь к дочерям, —
начал же.
— Что же вы про тех-то не скажете? — нетерпеливо
обратилась Вера
к отцу. — Ведь они, коли так, сами войдут: шуметь
начали. Лев Николаевич, —
обратилась она
к князю, который взял уже свою шляпу, — там
к вам давно уже какие-то пришли, четыре человека, ждут у нас и бранятся, да папаша
к вам не допускает.
— Вы не станете, конечно, отрицать, —
начал Гаврила Ардалионович, — прямо
обращаясь к слушавшему его изо всех сил Бурдовскому, выкатившему на него от удивления глаза и, очевидно, бывшему в сильном смятении, — вы не станете, да и не захотите, конечно, отрицать серьезно, что вы родились ровно два года спустя после законного брака уважаемой матушки вашей с коллежским секретарем господином Бурдовским, отцом вашим.
Но только что Нина Александровна успела было
начать о своем «особенном удовольствии», как Настасья Филипповна, не дослушав ее, быстро
обратилась к Гане, и, садясь (без приглашения еще) на маленький диванчик, в углу у окна, вскричала...
После этого приступа старец Кирилл точно изнемог и несколько времени тоже молчал, а потом
начал говорить, не
обращаясь ни
к кому, точно Аглаиды и не было совсем.
Мы стали ходить два раза в неделю в гусарский манеж, где на лошадях запасного эскадрона учились у полковника Кнабенау, под главным руководством генерала Левашова, который и прежде того, видя нас часто в галерее манежа во время верховой езды своих гусар,
обращался к нам с приветом и вопросом: когда мы
начнем учиться ездить?
Меня удивил твой вопрос о Барятинском и Швейковском. И тот и другой давно не существуют. Один кончил жизнь свою в Тобольске, а другой — в Кургане. Вообще мы не на шутку заселяем сибирские кладбища. Редкий год, чтоб не было свежих могил. Странно, что ты не знал об их смерти. Когда я писал
к тебе, мне и не пришло в мысль
обратиться к некрологии, которая, впрочем, в нашем кругу
начинает заменять историю…
— Извините, —
начал он,
обращаясь к сидевшим на окне дамам, — мне сказали, что в эту квартиру переезжает одна моя знакомая, и я хотел бы ее видеть.
— Я много слисал о васем папеньке, —
начал,
обращаясь к ней, Сафьянос, — они много заботятся о просвисении, и завтра непременно хоцу
к ним визит сделать.
— Люба моя! —
начинал несколько раз Ревякин,
обращаясь к Мечниковой, но та каждую такую фамильярную попытку останавливала.
Долго находился я в совершенном изумлении, разглядывая такие чудеса и вспоминая, что я видел что-то подобное в детских игрушках; долго простояли мы в мельничном амбаре, где какой-то старик, дряхлый и сгорбленный, которого называли засыпкой, седой и хворый, молол всякое хлебное ухвостье для посыпки господским лошадям; он был весь белый от мучной пыли; я
начал было расспрашивать его, но, заметя, что он часто и задыхаясь кашлял, что привело меня в жалость, я
обратился с остальными вопросами
к отцу: противный Мироныч и тут беспрестанно вмешивался, хотя мне не хотелось его слушать.
— Вы говорите, —
начал он наконец,
обращаясь к Вихрову и придавая мыслящее выражение своему лицу, — что все это пишете затем, чтобы исправить нравы; но позвольте вас спросить,
начну в этом случае примером; заведу ли я на улицах чистоту и порядок, если стану всю грязь, которая у меня дома, выносить и показывать всем публично?
— Я
к вам с довольно неприятным для вас поручением, —
начал Вихров,
обращаясь к нему, — вашу моленную вышло решение сломать.