Неточные совпадения
Артемий Филиппович (в сторону).Эка, черт возьми, уж и в
генералы лезет! Чего доброго, может, и будет
генералом. Ведь у него важности, лукавый не взял бы его, довольно. (
Обращаясь к нему.)Тогда, Антон Антонович, и нас не позабудьте.
Тентетникову показалось, что с самого дня приезда их
генерал стал
к нему как-то холоднее, почти не замечал его и
обращался как с лицом бессловесным или с чиновником, употребляемым для переписки, самым мелким.
— Петр Петрович! — закричала она, — защитите хоть вы! Внушите этой глупой твари, что не смеет она так
обращаться с благородной дамой в несчастии, что на это есть суд… я
к самому генерал-губернатору… Она ответит… Помня хлеб-соль моего отца, защитите сирот.
— «Армия спасения». Знаете:
генерал Бутс и старые девы поют псалмы, призывая каяться в грехах… Я говорю — не так? — снова
обратился он
к Марине; она ответила оживленно и добродушно...
Paз в неделю старый
генерал по долгу службы обходил все казематы и спрашивал заключенных, не имеют ли они каких-либо просьб. Заключенные
обращались к нему с различными просьбами. Он выслушивал их спокойно, непроницаемо молча и никогда ничего не исполнял, потому что все просьбы были не согласны с законоположениями.
— Хотите водки? —
обратился он по-французски
к подошедшему англичанину. Англичанин выпил водки и рассказал, что посетил нынче собор и завод, но желал бы еще видеть большую пересыльную тюрьму, — Вот и отлично, — сказал
генерал,
обращаясь к Нехлюдову, — можете вместе. Дайте им пропуск, — сказал он адъютанту.
— Спроси, встала ли Анна Васильевна, — сказал
генерал денщику, — и подай еще чаю. Еще что-с? —
обратился генерал к Нехлюдову.
Александр содрогнулся и сказал,
обращаясь к Милорадовичу, который тогда был генерал-губернатором в Петербурге...
—
Генерала Жигалова? Гм!.. Сними-ка, Елдырин, с меня пальто… Ужас как жарко! Должно полагать, перед дождем… Одного только я не понимаю: как она могла тебя укусить? —
обращается Очумелов
к Хрюкину. — Нешто она достанет до пальца? Она маленькая, а ты ведь вон какой здоровила! Ты, должно быть, расковырял палец гвоздиком, а потом и пришла в твою голову идея, чтоб соврать. Ты ведь… известный народ! Знаю вас, чертей!
Генерал-губернатор
обратился к командиру с просьбой — дать переводчика немецкого языка.
Каторжные в течение трех лет корчевали, строили дома, осушали болота, проводили дороги и занимались хлебопашеством, но по отбытии срока не пожелали остаться здесь и
обратились к генерал-губернатору с просьбой о переводе их на материк, так как хлебопашество не давало ничего, а заработков не было.
— Очень может быть, хотя это и здесь куплено. Ганя, дайте князю бумагу; вот перья и бумага, вот на этот столик пожалуйте. Что это? —
обратился генерал к Гане, который тем временем вынул из своего портфеля и подал ему фотографический портрет большого формата, — ба! Настасья Филипповна! Это сама, сама тебе прислала, сама? — оживленно и с большим любопытством спрашивал он Ганю.
—
Генерал, кажется, по очереди следует вам, —
обратилась к нему Настасья Филипповна, — если и вы откажетесь, то у нас всё вслед за вами расстроится, и мне будет жаль, потому что я рассчитывала рассказать в заключение один поступок «из моей собственной жизни», но только хотела после вас и Афанасия Ивановича, потому что вы должны же меня ободрить, — заключила она, рассмеявшись.
— Ах,
генерал, — перебила его тотчас же Настасья Филипповна, только что он
обратился к ней с заявлением, — я и забыла! Но будьте уверены, что о вас я предвидела. Если уж вам так обидно, то я и не настаиваю и вас не удерживаю, хотя бы мне очень желалось именно вас при себе теперь видеть. Во всяком случае, очень благодарю вас за ваше знакомство и лестное внимание, но если вы боитесь…
— Князь, — резко и неподвижно
обратилась к нему вдруг Настасья Филипповна, — вот здесь старые мои друзья,
генерал да Афанасий Иванович, меня всё замуж выдать хотят. Скажите мне, как вы думаете: выходить мне замуж иль нет? Как скажете, так и сделаю.
Вместо Наполеона я
обращаюсь к Даву и говорю, как бы во вдохновении: «Улепетывайте-ка,
генерал, восвояси!» Проект был разрушен.
Мы стали ходить два раза в неделю в гусарский манеж, где на лошадях запасного эскадрона учились у полковника Кнабенау, под главным руководством
генерала Левашова, который и прежде того, видя нас часто в галерее манежа во время верховой езды своих гусар,
обращался к нам с приветом и вопросом: когда мы начнем учиться ездить?
— Э, нет! — воскликнул
генерал. — В корпусах другое дело. Вон в морском корпусе мальчишке скажут: «Марш, полезай на мачту!» — лезет! Или у нас в артиллерийском училище: «Заряжай пушки — пали!» — палит! Есперка, будешь палить? —
обратился он
к сынишке своему.
— У здешних мировых судей, —
обратился он
к Вихрову, — такое заведено правило, что если вы
генерал или вообще какой-нибудь порядочный человек, то при всяком разбирательстве вы виноваты; но если же вы пьяный лакей или, еще больше того, какой-нибудь пьяный пейзан, то, что бы вы ни наделали, вы правы!.. Такого правосудия, я думаю, и при Шемяке не бывало!
Почти беспрерывно он
обращался к отцу с требованием денег, и надо отдать справедливость
генералу, он редко отказывал.
Вот
к нему-то и
обратился генерал в настоящем случае.
Наконец
генерал надумался и
обратился к «батюшке». Отец Алексей был человек молодой, очень приличного вида и страстно любимый своею попадьей. Он щеголял шелковою рясой и возвышенным образом мыслей и пленил
генерала, сказав однажды, что"вера — главное, а разум — все равно что слуга на запятках: есть надобность за чем-нибудь его послать — хорошо, а нет надобности — и так простоит на запятках!"
Генерал перевел дух, посмотрел через очки на слушателей и, облокотившись рукой на кучку лежавших перед ним деловых бумаг,
обратился к набобу...
— Да, мы рассмотрим после, — проговорил
генерал,
обращаясь к стоявшим на коленях просителям. — Встаньте… Приходите ко мне послезавтра, тогда разберем ваше прошение, а теперь, как сами видите, барину некогда.
Но так как фабричным приходилось в самом деле туго, — а полиция,
к которой они
обращались, не хотела войти в их обиду, — то что же естественнее было их мысли идти скопом
к «самому
генералу», если можно, то даже с бумагой на голове, выстроиться чинно перед его крыльцом и, только что он покажется, броситься всем на колени и возопить как бы
к самому провидению?
Генерал часто
обращался к нему, и весьма вежливо.
— Excusez ma femme.] но все это пока в сторону, а теперь
к делу: бумага у меня для вас уже заготовлена; что вам там таскаться в канцелярию? только выставить полк, в какой вы хотите, — заключил он, вытаскивая из-за лацкана сложенный лист бумаги, и тотчас же вписал там в пробеле имя какого-то гусарского полка, дал мне подписать и, взяв ее обратно, сказал мне, что я совершенно свободен и должен только завтра же
обратиться к такому-то портному, состроить себе юнкерскую форму, а послезавтра опять явиться сюда
к генералу, который сам отвезет меня и отрекомендует моему полковому командиру.
Нехлюдов, недружелюбно посмотрев на самовар, на портрет
генерала и на полати, на которых торчал из-под какой-то ветошки конец трубки в медной оправе,
обратился к мужику.
— Вы сами меня
к нему послали, — заметил сквозь зубы
генерал и,
обратившись к Литвинову, спросил его по-русски: — Пользуется ли он баденскими водами?
Ратмиров поднес батистовый платок
к носу и грациозно умолк; снисходительный
генерал повторил:"Шалун! Шалун!"А"Вогis"
обратился к даме, кривлявшейся в пустом пространстве, и, не понижая голоса, не изменяя даже выражения лица, начал расспрашивать ее о том, когда же она"увенчает его пламя", так как он влюблен в нее изумительно и страдает необыкновенно.
— Это так-с, так!.. — согласился Елпидифор Мартыныч. — А она матерью себя почитает, и какой еще полновластной: «Если, говорит, князь не сделает этого для меня, так я
обращусь к генерал-губернатору, чтобы мне возвратили дочь».
— Скажите, пожалуйста! вы были свидетелем этого перехода? —
обратился к Прокопу один из
генералов.
Человек в сером сюртуке, окруженный толпою
генералов, вышел из Тайницких ворот. На угрюмом, но спокойном лице его незаметно было никакой тревоги. Он окинул быстрым взглядом все окружности Каменного моста и прошептал сквозь зубы: варвары! Скифы! Потом
обратился к польскому
генералу и, устремя на него свой орлиный взгляд, сказал отрывисто...
— Д-да! В наше, брат, время, — продолжал
генерал,
обращаясь сразу
к старику и ко мне, — все это делалось по-иному… Что?.. А?.. После церкви — на колени перед родителями… Потом — дым коромыслом… Поздравления, звон бокалов… Молодежь… веселье.
Вспомнив о заграничной, или, правильнее сказать, парижской, бульварной жизни и сравнивая ее с настоящей своей жизнью,
генерал впал в грустное настроение духа и, молча прислушиваясь
к своему пищеварению, продолжал сосать сигару, так что Янсутский, не любивший ни на минуту оставаться без какой-нибудь деятельности,
обратился с разговором
к Долгову.
Генерал потом
обратился к стоявшему невдалеке гарсону.
— Не знаю, я что-то там с ним не встречался! — отвечал Бегушев. — Не правда ли, кузен, мы не встречались в Париже с спиритизмом! —
обратился он
к генералу.
В продолжение всего этого разговора
генерал с золотым аксельбантом не спускал бинокля с ложи бабочке подобной дамы, и, когда Янсутский ушел от нее, он
обратился к стоявшему около него молодому офицеру в адъютантской форме...
По окончании первого акта, когда статский встал с своего места и обернулся лицом
к публике,
к нему
обратился с разговором широкоплечий
генерал с золотым аксельбантом и начал рассказывать, по мнению
генерала, вероятно, что-нибудь очень смешное.
— И в кого такая уродина, — сказал он, —
генерал его теперь не оставит в заводе. Эх, Баба, посадила ты меня, —
обратился он
к моей матери. — Хоть бы лысого ожеребила, а то вовсе пегого!
— Какие пустяки… Бог знает что! Вам что угодно? —
обратился генерал к следующему просителю.
Сочувствующие, желающие поживиться, теснились, толкали друг друга, бросали кругом завистливые взгляды, так что
генерал, чтобы предотвратить несчастие, должен был сказать: «Господа! не торопитесь! всем будет место! мне люди нужны!» И затем,
обращаясь к одному из приближенных, продолжал: «Какой, однако, прекрасный наплыв чувств!»
— Это зачем ты воспротивился? — опять
обратилась бабушка
к генералу. ( — А ты, батюшка, ступай, придешь, когда позовут, —
обратилась она тоже и
к обер-кельнеру, — нечего разиня-то рот стоять. Терпеть не могу эту харю нюрнбергскую!) — Тот откланялся и вышел, конечно не поняв комплимента бабушки.
— Немного. Пятьдесят фридрихсдоров я тебе дам взаймы, если хочешь. Вот этот самый сверток и бери, а ты, батюшка, все-таки не жди, тебе не дам! — вдруг
обратилась она
к генералу.
— О, глаза опустила, манерничает и церемонничает; сейчас видна птица; актриса какая-нибудь. Я здесь в отеле внизу остановилась, —
обратилась она вдруг
к генералу, — соседка тебе буду; рад или не рад?
— И ты, слюняй, позволил так
обращаться с своим учителем, —
обратилась она вдруг
к генералу, — да еще его с места прогнал! Колпаки вы, — все колпаки, как я вижу.
— Но барону я спустить не намерен, — продолжал я с полным хладнокровием, нимало не смущаясь смехом m-r Де-Грие, — и так как вы,
генерал, согласившись сегодня выслушать жалобы барона и войдя в его интерес, поставили сами себя как бы участником во всем этом деле, то я честь имею вам доложить, что не позже как завтра поутру потребую у барона, от своего имени, формального объяснения причин, по которым он, имея дело со мною,
обратился мимо меня
к другому лицу, — точно я не мог или был недостоин отвечать ему сам за себя.
— То-то, не люблю теперешней глупой моды. Хороша ты очень. Я бы в тебя влюбилась, если б была кавалером. Чего замуж-то не выходишь? Но, однако, пора мне. И погулять хочется, а то все вагон да вагон… Ну, что ты, все еще сердишься? —
обратилась она
к генералу.
Генерал занял место за столом знакомых ему офицеров, поклонился всем вставшим при его приходе и громко сказал: «Садитесь, господа!» — что относилось
к нижним чинам. Мы молча кончили обед; Иван Платоныч приказал подать красного румынского вина и после второй бутылки, когда лицо у него повеселело и щеки и нос приняли яркий оттенок,
обратился ко мне...
— Чему ты, милый мой, учишься? — сказал
генерал,
обращаясь к ребенку.