Неточные совпадения
— Пришел я из Песочного…
Молюсь за Дему бедного,
За все страдное русское
Крестьянство я молюсь!
Еще молюсь (не
образуТеперь Савелий кланялся),
Чтоб сердце гневной
материСмягчил Господь… Прости...
Есаулы привезли сыновьям Тараса благословенье от старухи
матери и каждому по кипарисному
образу из Межигорского киевского монастыря.
Надели на себя святые
образа оба брата и невольно задумались, припомнив старую
мать.
Она слышала от самой Амалии Ивановны, что
мать даже обиделась приглашением и предложила вопрос: «Каким
образом она могла бы посадить рядом с этой девицейсвою дочь?» Соня предчувствовала, что Катерине Ивановне как-нибудь уже это известно, а обида ей, Соне, значила для Катерины Ивановны более, чем обида ей лично, ее детям, ее папеньке, одним словом, была обидой смертельною, и Соня знала, что уж Катерина Ивановна теперь не успокоится, «пока не докажет этим шлепохвосткам, что они обе» и т. д. и т. д.
Вдали ему опять улыбался новый
образ, не эгоистки Ольги, не страстно любящей жены, не матери-няньки, увядающей потом в бесцветной, никому не нужной жизни, а что-то другое, высокое, почти небывалое…
Мать осыпала его страстными поцелуями, потом осмотрела его жадными, заботливыми глазами, не мутны ли глазки, спросила, не болит ли что-нибудь, расспросила няньку, покойно ли он спал, не просыпался ли ночью, не метался ли во сне, не было ли у него жару? Потом взяла его за руку и подвела его к
образу.
Андрей подъехал к ней, соскочил с лошади, обнял старуху, потом хотел было ехать — и вдруг заплакал, пока она крестила и целовала его. В ее горячих словах послышался ему будто голос
матери, возник на минуту ее нежный
образ.
— Вы у нас, — продолжал неумолимый Нил Андреич, — образец
матерям и дочерям: в церкви стоите, с
образа глаз не отводите, по сторонам не взглянете, молодых мужчин не замечаете…
Но вот два дня прошли тихо; до конца назначенного срока, до недели, было еще пять дней. Райский рассчитывал, что в день рождения Марфеньки, послезавтра, Вере неловко будет оставить семейный круг, а потом, когда Марфенька на другой день уедет с женихом и с его
матерью за Волгу, в Колчино, ей опять неловко будет оставлять бабушку одну, — и таким
образом неделя пройдет, а с ней минует и туча. Вера за обедом просила его зайти к ней вечером, сказавши, что даст ему поручение.
Между тем накануне
мать, шепчась с сестрой, тихонько от Версилова («чтобы не огорчить Андрея Петровича»), намеревалась снести в заклад из киота
образ, почему-то слишком ей дорогой.
Версилов к
образам, в смысле их значения, был очевидно равнодушен и только морщился иногда, видимо сдерживая себя, от отраженного от золоченой ризы света лампадки, слегка жалуясь, что это вредит его зрению, но все же не мешал
матери зажигать.
В этой же комнате в углу висел большой киот с старинными фамильными
образами, из которых на одном (всех святых) была большая вызолоченная серебряная риза, та самая, которую хотели закладывать, а на другом (на
образе Божьей
Матери) — риза бархатная, вышитая жемчугом.
Так точно было и с ним: он запомнил один вечер, летний, тихий, отворенное окно, косые лучи заходящего солнца (косые-то лучи и запомнились всего более), в комнате в углу
образ, пред ним зажженную лампадку, а пред
образом на коленях рыдающую как в истерике, со взвизгиваниями и вскрикиваниями,
мать свою, схватившую его в обе руки, обнявшую его крепко до боли и молящую за него Богородицу, протягивающую его из объятий своих обеими руками к
образу как бы под покров Богородице… и вдруг вбегает нянька и вырывает его у нее в испуге.
Может быть, подействовали и косые лучи заходящего солнца пред
образом, к которому его протягивала его кликуша-мать.
Он поклялся на коленях пред
образом и поклялся памятью отца, как потребовала сама госпожа Красоткина, причем «мужественный» Коля сам расплакался, как шестилетний мальчик, от «чувств», и
мать и сын во весь тот день бросались друг другу в объятия и плакали сотрясаясь.
Сверх дня рождения, именин и других праздников, самый торжественный сбор родственников и близких в доме княжны был накануне Нового года. Княжна в этот день поднимала Иверскую божию
матерь. С пением носили монахи и священники
образ по всем комнатам. Княжна первая, крестясь, проходила под него, за ней все гости, слуги, служанки, старики, дети. После этого все поздравляли ее с наступающим Новым годом и дарили ей всякие безделицы, как дарят детям. Она ими играла несколько дней, потом сама раздаривала.
Не вынес больше отец, с него было довольно, он умер. Остались дети одни с
матерью, кой-как перебиваясь с дня на день. Чем больше было нужд, тем больше работали сыновья; трое блестящим
образом окончили курс в университете и вышли кандидатами. Старшие уехали в Петербург, оба отличные математики, они, сверх службы (один во флоте, другой в инженерах), давали уроки и, отказывая себе во всем, посылали в семью вырученные деньги.
Тогда больная, припав к
матери, с горькими слезами просила сходить за барышней, чтоб она пришла сама благословить ее
образом на тот свет.
Он не обедал в этот день и не лег по обыкновению спать после обеда, а долго ходил по кабинету, постукивая на ходу своей палкой. Когда часа через два
мать послала меня в кабинет посмотреть, не заснул ли он, и, если не спит, позвать к чаю, — то я застал его перед кроватью на коленях. Он горячо молился на
образ, и все несколько тучное тело его вздрагивало… Он горько плакал.
Таким
образом жизнь моей
матери в самом начале оказалась связанной с человеком старше ее больше чем вдвое, которого она еще не могла полюбить, потому что была совершенно ребенком, который ее мучил и оскорблял с первых же дней и, наконец, стал калекой…
Из всех девушек веселилась, главным
образом, Харитина, на которую теперь
мать почему-то особенно ворчала и не давала прохода.
На столе горела, оплывая и отражаясь в пустоте зеркала, сальная свеча, грязные тени ползали по полу, в углу перед
образом теплилась лампада, ледяное окно серебрил лунный свет.
Мать оглядывалась, точно искала чего-то на голых стенах, на потолке.
Прежде всего меня очень поразила ссора бабушки с
матерью: в тесноте комнаты бабушка, черная и большая, лезла на
мать, заталкивая ее в угол, к
образам, и шипела...
Порой это ощущение определялось: к нему присоединялся голос Эвелины и
матери, «у которых глаза, как небо»; тогда возникающий
образ, выплывший из далекой глубины воображения и слишком определившийся, вдруг исчезал, переходя в другую область.
Таким
образом, доля самодурства Брускова переходит и к жене его, хоть на словах только, — и Андрюша, при всей своей любви к знанию и при всех природных способностях, должен вырасти неучем, для того чтобы сохранить уважение к отцу и
матери.
Положив начал перед
образами и поклонившись в ноги
матерям, Аглаида вполголоса начала читать свое скитское правило, откладывая поклоны по лестовке.
Мать Енафа и инок Кирилл положили «начал» перед
образами и раскланялись на все четыре стороны, хотя в избе, кроме больной, оставалась одна Нюрочка. Потом
мать Енафа перевернула больную вниз лицом и покрыла шелковою пеленой с нашитым на ней из желтого позумента большим восьмиконечным раскольничьим крестом.
Эта ревность сводилась, главным
образом, на то, чтобы подкузьмить
мать Фаину с ее рябою головщицей.
Мать ее благословила меня
образом и обещала непременно скоро с вами повидаться в Петербурге.
Ребенок был очень благонравен, добр и искренен. Он с почтением стоял возле
матери за долгими всенощными в церкви Всех Скорбящих; молча и со страхом вслушивался в громовые проклятия, которые его отец в кругу приятелей слал Наполеону Первому и всем роялистам; каждый вечер повторял перед
образом: «но не моя, а твоя да совершится воля», и засыпал, носясь в нарисованном ему мире швейцарских рыбаков и пастухов, сломавших несокрушимою волею железные цепи несносного рабства.
Сусанна росла недовольною Коринной у одной своей тетки, а Вениамин, обличавший в своем характере некоторую весьма раннюю нетерпимость, получал от родительницы каждое первое число по двадцати рублей и жил с некоторыми военными людьми в одном казенном заведении. Он оттуда каким-то
образом умел приходить на университетские лекции, но к
матери являлся только раз в месяц. Да, впрочем, и сама
мать стеснялась его посещениями.
Мать не могла зимой ездить в закрытом экипаже: ей делалось тошно и дурно; даже в кибитке она сидела каким-то особенным
образом, вся наружи, так что воздух обхватывал ее со всех сторон.
Правду сказать, настоящим-то
образом разгавливались бабушка, тетушки и отец:
мать постничала одну Страстную неделю (да она уже и пила чай со сливками), а мы с сестрицей — только последние три дня; но зато нам было голоднее всех, потому что нам не давали обыкновенной постной пищи, а питались мы ухою из окуней, медом и чаем с хлебом.
Дождь лил как из ведра, так что на крыльцо нельзя было выйти; подъехала карета, в окошке мелькнул
образ моей
матери — и с этой минуты я ничего не помню…
Постоянное присутствие
матери сливается с каждым моим воспоминанием. Ее
образ неразрывно соединяется с моим существованьем, и потому он мало выдается в отрывочных картинах первого времени моего детства, хотя постоянно участвует в них.
Самые первые предметы, уцелевшие на ветхой картине давно прошедшего, картине, сильно полинявшей в иных местах от времени и потока шестидесятых годов, предметы и
образы, которые еще носятся в моей памяти, — кормилица, маленькая сестрица и
мать; тогда они не имели для меня никакого определенного значенья и были только безыменными
образами.
Пришел отец, сестрица с братцем, все улыбались, все обнимали и целовали меня, а
мать бросилась на колени перед кивотом с
образами, молилась и плакала.
Приносили из церкви большой местный
образ Иверской Божьей
Матери и служили молебен у маменьки в спальне.
В тот же день, ложась спать в нашей отдельной комнате, я пристал к своей
матери со множеством разных вопросов, на которые было очень мудрено отвечать понятным для ребенка
образом.
Сначала смешанною толпою новых предметов,
образов и понятий роились у меня в голове: Дема, ночевка в Чувашах, родники, мельница, дряхлый старичок-засыпка и ржаное поле со жницами и жнецами, потом каждый предмет отделился и уяснился, явились темные, не понимаемые мной места или пятна в этих картинах; я обратился к отцу и
матери, прося объяснить и растолковать их мне.
Я заснул в обыкновенное время, но вдруг отчего-то ночью проснулся: комната была ярко освещена, кивот с
образами растворен, перед каждым
образом, в золоченой ризе, теплилась восковая свеча, а
мать, стоя на коленях, вполголоса читала молитвенник, плакала и молилась.
Не знаю, сколько времени я спал, но, проснувшись, увидел при свете лампады, теплившейся перед
образом, что отец лежит на своем канапе, а
мать сидит подле него и плачет.
Как ни хотелось моему отцу исполнить обещание, данное
матери, горячо им любимой, как ни хотелось ему в Багрово, в свой дом, в свое хозяйство, в свой деревенский
образ жизни, к деревенским своим занятиям и удовольствиям, но мысль ослушаться Прасковьи Ивановны не входила ему в голову.
Идя в чаще елок, на вершины которых Иван внимательнейшим
образом глядел, чтобы увидеть на них рябчика или тетерева, Вихров невольно помышлял о том, что вот там идет слава его произведения, там происходит война, смерть, кровь, сколько оскорбленных самолюбий, сколько горьких слез
матерей, супруг, а он себе, хоть и грустный, но спокойный, гуляет в лесу.
Женичка дома не жил:
мать отдала его в один из лучших пансионов и сама к нему очень часто ездила, но к себе не брала; таким
образом Вихров и Мари все почти время проводили вдвоем — и только вечером, когда генерал просыпался, Вихров садился с ним играть в пикет; но и тут Мари или сидела около них с работой, или просто смотрела им в карты.
Она поняла, что он нашел его, обрадовался своей находке и, может быть, дрожа от восторга, ревниво спрятал его у себя от всех глаз; что где-нибудь один, тихонько от всех, он с беспредельною любовью смотрел на личико своего возлюбленного дитяти, — смотрел и не мог насмотреться, что, может быть, он так же, как и бедная
мать, запирался один от всех разговаривать с своей бесценной Наташей, выдумывать ее ответы, отвечать на них самому, а ночью, в мучительной тоске, с подавленными в груди рыданиями, ласкал и целовал милый
образ и вместо проклятий призывал прощение и благословение на ту, которую не хотел видеть и проклинал перед всеми.
— Но
матери кажется, что Коронат, поступая таким
образом, выходит из повиновения родительской власти, что если она раз, по каким-то необъяснимым соображениям, сказала себе, что ее сын будет юристом, то он и должен быть таковым. Одним словом, что он — непочтительный.
— Следовательно, — продолжал между тем Коронат, — если вы желаете мне быть полезным, то этого можно достигнуть следующим
образом: вы съездите в Березники и убедите
мать, чтоб она не глупила.
Строго обдуманной теории у него нет; он никогда не пробовал доказать себе необходимость и пользу обуздания; он не знает, откуда оно пришло и как сложилось; для него это просто modus vivendi, [
образ жизни (лат.)] который он всосал себе вместе с молоком
матери.
— Вот так, да! — воскликнул Рыбин, стукнув пальцами по столу. — Они и бога подменили нам, они все, что у них в руках, против нас направляют! Ты помни,
мать, бог создал человека по
образу и подобию своему, — значит, он подобен человеку, если человек ему подобен! А мы — не богу подобны, но диким зверям. В церкви нам пугало показывают… Переменить бога надо,
мать, очистить его! В ложь и в клевету одели его, исказили лицо ему, чтобы души нам убить!..