Неточные совпадения
У него два лика: один обращен к охранению, к закрепощению национально-религиозного быта, выдаваемого за подлинное
бытие, —
образ духовной сытости, а другой лик — пророческий, обращенный к граду грядущему, —
образ духовного голода.
Но главное в том, что они никогда не пробовали объяснить, каким
образом материальное
бытие может переходить в сознание, в мысль.
Он предлагает новое антропологическое доказательство
бытия Божьего. «Идея Бога действительно дана человеку, но только она дана ему не откуда-нибудь извне, в качестве мысли о Боге, а предметно-фактически осуществлена в нем природою его личности, как нового
образа Бога.
Начало зла и
образ диавола не есть самобытная сила, конкурирующая с Богом, а — карикатура
бытия, дух небытия.
Так превращается первоначальное сознание греховности в злобную обиду на мир, в претензию получать все богатства
бытия, не заслужив их, в желание отделаться внешним
образом от зла, не вырвав корней его.
Баадер разгадку всякого
бытия, всякой полноты и совершенства,
образа и подобия Бога.
Полицейская философия роковым
образом разрывает с корнями жизни, как и полицейское государство; полицейская философия неизбежно лишена реализма и превращает
бытие в призрак.
Но странным
образом этот всевластный опыт нисколько не сближает познания с
бытием, субъект остается оторванным от объекта, действительность продолжает отсутствовать в познании, самой жизни нет в опыте.
Первое: вы должны быть скромны и молчаливы, аки рыба, в отношении наших обрядов,
образа правления и всего того, что будут постепенно вам открывать ваши наставники; второе: вы должны дать согласие на полное повиновение, без которого не может существовать никакое общество, ни тайное, ни явное; третье: вам необходимо вести добродетельную жизнь, чтобы, кроме исправления собственной души, примером своим исправлять и других, вне нашего общества находящихся людей; четвертое: да будете вы тверды, мужественны, ибо человек только этими качествами может с успехом противодействовать злу; пятое правило предписывает добродетель, каковою, кажется, вы уже владеете, — это щедрость; но только старайтесь наблюдать за собою, чтобы эта щедрость проистекала не из тщеславия, а из чистого желания помочь истинно бедному; и, наконец, шестое правило обязывает масонов любить размышление о смерти, которая таким
образом явится перед вами не убийцею всего вашего
бытия, а другом, пришедшим к вам, чтобы возвести вас из мира труда и пота в область успокоения и награды.
В Греции идея уже получает конечную форму и определение; человеческое начало выступает и выражает свободно идею в определенных прекрасных
образах и созданиях, то есть для себя
бытие идеи, fur sich sein, в области идеального созерцания и творчества.
Даже если мышление соединяет
бытие субстанции с собою и непосредственное воззрение (das Anschauen) постигает как мышление, то и тут все зависит от того, не впадает ли это умозрение в ленивое однообразие и не представится ли действительность недействительным
образом.
Беспрестанное устремление мыслей к одному, наконец, взяло такую власть над всем
бытием его и воображением, что желанный
образ являлся ему почти каждый день, всегда в положении противуположном действительности, потому что мысли его были совершенно чисты, как мысли ребенка.
Эта филоновская идея, получившая большое распространение и в христианском богословии, является в известном смысле чистейшим недоразумением: если отрицательное богословие ничего не может утверждать о Боге, то, ясным
образом, не может утверждать и Его
бытия.
Античная философия, хотя и умела подсмотреть ничто как скрытую подоснову
бытия, но оставалась бессильна перед задачей объяснить: каким
образом ничто становится χώρα, или ουκ öv превращается в μη öv, иначе говоря, как возникает мир явлений?
«Я прошу вас, — резюмирует Шеллинг, — считать установленным следующее: 1) Существо того, что Н. 3. называет Сыном, есть вечно в Боге и как поглощенное в actus purissimus божественной жизни, само с Богом, θεός. 2) С того момента (von da), как Отец усматривает в
образах своего
бытия возможность другого
бытия, или того момента, как ему эти
образы являются как потенции, т. е., стало быть, от вечности, с того момента как он есть Отец, вторая потенция представляется ему как будущий Сын, он, стало быть, уже имеет в ней будущего Сына, которого он в ней наперед познает, в котором он собственно принимает план (Vorsatz) мира.
В действительности мы знаем, что эта философская дедукция земли и неба совершается посредством фактических позаимствований у эмпирического
бытия, которое отнюдь не соглашается быть только понятием [Совершенно справедливо замечает А. Древе в своих примечаниях к гегелевской философии религии: «Гегель отожествляет сознательное
бытие не с сознательной стороной
бытия (Bewusst-Sein) или идеальным
бытием, но непосредственно с реальным и приходит, таким
образом, к чудовищному утверждению, что можно посредством конечного, дискурсивного, сознательного
бытия продумать процесс абсолютного, вечного, досознательного и сверхсознательного мышления непосредственно как таковой.
Благодаря нашему чувству пространственности связанность
бытия ощущается слабее, чем его разделение: непроницаемость пространства поэтому становится аксиомой для эмпирического сознания (этим объясняются, напр., недоумения о том, каким
образом разновременно или одновременно во многих местах совершается одна и та же евхаристическая жертва, причем всякий раз Господь всецело сообщает Себя каждому причащающемуся).
Союз жены и мужа перестал быть чистым
образом Христа и Церкви, человек утратил внутреннюю норму своего
бытия, и тогда открылась людям их нагота, не только тела, но и духа, лишенного уже цельности.
В первом смысле, чрез выражение μη δν, отрицается только положение, действительное полагание
бытия, но то, относительно чего делается отрицание, должно все-таки известным
образом существовать.
Значение веры в этом смысле выдвинуто было в полемике с Кантом уже Якоби, который считал областью веры не только
бытие божественного мира, но и эмпирического, и таким
образом профанировал или, так сказать, секуляризировал понятие веры [«Durch den Glauben wissen wir, dass wir einen Körper haben (!) und dass ausser uns andere Körper und andere denkende Wesen vorhanden sind.
Разумеется, и творческое «да будет» Fiat, которое так часто встречается у Беме, получает соответствующее истолкование не в смысле повеления (Fürsatz), но в смысле — силы Божества, его природной мощи, потенции
бытия и в таком смысле в разных выражениях определяется оно во многих местах: «вожделение (Begierde) из вечной воли безосновности есть первый
образ (Gestalt) и есть Fiat или Schuf [Создание, творение (нем.).].
В ней подлинно софийно не это универсальное, логическое, трансцендентальное сознание или мышление, которое есть лишь провизорное средство выразить мир, его ассимилировать мыслью в данном разрезе
бытия, в
образах логических понятий, но именно самая φιλία, эрос [Отождествление «эроса» и «филиа» не вполне правомерно.
Каким
образом возникает мир, т. е. это смешение
бытия и небытия, каким
образом вообще создается
бытие и сверхбытийные семена
бытия погружаются в ничто?
Уже самым фактом своего существования они свидетельствуют об «умном видении» идейных сущностей
бытия, причем они доступны человечеству под разными
образами в форме конкретно-мифологической или же логически-отвлеченной.
Господь Иисус есть Бог, Второе Лицо Пресвятой Троицы, в Нем «обитает вся полнота Божества телесно» [Кол. 2:9.]; как Бог, в абсолютности Своей Он совершенно трансцендентен миру, премирен, но вместе с тем Он есть совершенный Человек, обладающий всей полнотой тварного, мирового
бытия, воистину мирочеловек, — само относительное, причем божество и человечество, таинственным и для ума непостижимым
образом, соединены в Нем нераздельно и неслиянно [Это и делает понятной, насколько можно здесь говорить о понятности, всю чудовищную для разума, прямо смеющуюся над рассудочным мышлением парадоксию церковного песнопения: «Во гробе плотски, во аде же с душею, яко Бог, в рай же с разбойником и на престоле сущий со Отцем и Духом, вся исполняя неописанный» (Пасхальные часы).].
Образ Божий дан человеку, он вложен в него как неустранимая основа его
бытия, подобие же есть то, что осуществляется человеком на основе этого
образа, как задача его жизни [Различие между
образом и подобием Божьим было сделано уже Оригеном: «Моисей, когда рассказывает о первом сотворении человека, говорит: и рече Бог: сотворим человека по
образу нашему и по подобию.
Но он под этим центральным единством никоим
образом не понимает его неразвитого или не распространившегося в себе
бытия, но утверждает, что оно исключает и выключает из себя помощью этого внутреннего самоопределения все, что не есть оно само» (2, 351.
Григорий Нисский отрицает изначальную двуполость человека, подвергая своеобразной экзегезе текст
Бытия 1:27: «Сказано: сотвори Бог человека, по
образу Божию сотвори его; творение созданного по
образу приводится к окончанию.
Словом праздна, по мнению св. Григория Нисского, выражается, что «не была еще в действительности, имела же
бытие в одной только возможности, а словом безразлична — что качества еще не были отделены одно от другого и не могли быть познаваемы каждое в особенности и само по себе, но все представлялось взору в каком-то слитном и безраздельном качестве, не усматривалось в подлежащем ни цвета, ни
образа, ни объема, ни тяжести, ни количества, ни чего-либо иного ему подобного, отдельно в себе самом взятого» (Творения св. Григория епископа Нисского, часть 1.
(Это же он косвенно подтвердил и в «Пармениде», показав, каким
образом мысль запутывается в неизбежных диалектических противоречиях при анализе понятия бытия-небытия, и в этом смысле «Парменид» есть диалектическое prooemium [Введение, предисловие (греч.).] к «Тимею».)
Всякая попытка выразить эту тайну в понятиях
бытия, измерить неизмеримую пучину Божества — роковым
образом безнадежна, как бессильна волна своим порывом подняться к небу, как бы она к нему ни вздымалась.
Антиномия здесь подменяется диалектическим противоречием: в силу внутренней необходимости, диалектики самого абсолютного, некоей метафизической причинности выявляются последовательные звенья
бытия, и торжествует, таким
образом, начало непрерывной закономерности и соответствующей ему непрерывности в мышлении.
«Второй
образ (Gestalt) божественного
бытия, чрез то, что он выделяется из этого
бытия, получает возможность быть особой личностью в себе» (333).
Следовательно, чтобы не быть, оно должно связываться в небытии
бытием небытия (δεσμόν εχειν του μη εϊναι το είναι, μη ον), подобно тому как существующее, чтобы вполне быть, должно связываться в
бытии небытием небытия (το öv το μη δν εχειν μη εϊναι), таким-то
образом, существующее в наибольшей степени будет, не существующее же не будет, когда существующее будет причастно сущности быть существующим, но не будет причастно сущности быть не существующим (μετέχοντα το μεν δν ουσίας του είναι δν, μη οΰσίασ δε του εϊναι μη ον), если уж вполне быть имеет, и когда не существующее не будет причастно сущности не быть не существующим (το δε μη öv ουσίας μεν του μη εϊναι μη δν), но будет причастно сущности быть не существующим (ουσίας δε του εϊναι μη δν), если уж и не существующее имеет вполне не быть.
София, хотя не есть Абсолютное или Бог, но имеет то, что имеет, непосредственно от Бога или абсолютным
образом, она свободна от погруженности в ничто, свойственной мировому
бытию.
Однако в этом единении с миром для человека таится и опасность, которая может угрожать ему даже и смертью, хотя «Бог и не сотворил смерти», но «создал человека для нетления и соделал его
образом вечного
бытия Своего» (Прем.
И Единство зовется поэтому Ничто, ибо дух не может найти временного
образа того, что он есть; но дух хорошо чувствует, что он поддерживается другим, чем он сам; потому то, что его поддерживает, собственно есть скорее нечто, чем ничто; но для духа оно, конечно, есть ничто по
образу своего
бытия» (I, 161–162).
Таким
образом, возможность зла и греха, как актуализации ничто, была заранее дана в мироздании: благость и любовь, проявившиеся в творении мира, не остановились и перед тем, чтобы смириться, дав место бунтующему, хаотическому ничто, которое возможность самоутверждения получает лишь благодаря всему, как тьма и тень получают свое
бытие только от света, хотя и стремятся с ним соперничать.
Ибо Отец, Который сделал себя недоступным для внебожественного
бытия, внешним
образом также отошел в сознание небольшого, невидного, в закоулок мира оттиснутого народа…
Напротив, личность обозначает такой
образ духа, когда он показывает себя сообразно своему существу и сознательно стремится к осуществлению его как определению своего
бытия.
Но мир есть
бытие не самобытное, а то, что сотворено Богом, не может быть таким, каков сам Творец: in his enim, quae auoaue modo sint, et non sunt quod Deus est, a quo facta sunt»» [В здешних вещах да будет свой собственный
образ, а не Божий, от которого все они происходят (лат.).] [De civ. Dei, XIV, 13, 11 (Писарев, 103).].
Только через то, что она несказанным
образом нисходит в сущее, становится она постижима для духовного ока как таковая, и она же одна обретается во всем как
бытие, есть, была и будет быть.
Каждое существо имеет свою идею-норму, оно ищет и творит себя по определенному, ему одному, его идее свойственному
образу, но это потому, что оно в сверхвременной природе своей имеет эту идею как единственное подлинное
бытие свое, το όντως öv, как свою неповторяемую и ни с чем не смешиваемую индивидуальность.
«Единый, безначальный, непостижимый, вполне имеющий всю мощь
бытия, исключает всякую мысль о времени и
образе, как недоступный ни для кого и непознаваемый ничем из сущего в природных представлениях.
Таким
образом, Дионис, точно так же, как Аполлон, убеждает нас в вечной радостности
бытия; только эту радостность нам надлежит искать не в явлении, а позади явлений.
Человек, — заключает Ницше, — это диссонанс в человеческом
образе. Для возможности жить этому диссонансу требуется прекрасная иллюзия, облекающая покровом красоты его собственное существо.
Бытие и мир являются оправданными лишь в качестве эстетического феномена.
В результате долгого духовного и умственного пути я с особенной остротой сознал, что всякая человеческая личность, личность последнего из людей, несущая в себе
образ высшего
бытия, не может быть средством ни для чего, в себе имеет экзистенциальный центр и имеет право не только на жизнь, отрицаемое современной цивилизацией, но и на обладание универсальным содержанием жизни.
Но сознавать себя, как целое, противящееся со всех сторон объективированному миру, может только целостная личность,
образ высшего
бытия.
В личности отображается
образ безусловного
бытия, и вместе с тем личность поставлена в условия ограниченного
бытия.
Победа над грехом эгоцентризма, приобретение духовности, раскрытие в себе
образа и подобия Божьего есть возврат в реальный мир, в
бытие.