Неточные совпадения
Через полчаса нищий сидел в трактире за столом с дюжиной рыбаков. Сзади их, то дергая мужей за рукав, то снимая через их плечо стакан с водкой, — для себя, разумеется, — сидели рослые
женщины с густыми бровями и руками круглыми, как булыжник. Нищий, вскипая
обидой, повествовал...
О
женщинах невозможно было думать, не вспоминая Лидию, а воспоминание о ней всегда будило ноющую грусть, уколы
обиды.
Это была вторая
обида. Позволить себя, взрослого юношу, мыть
женщине… это уж ни на что не похоже!
Дело доходило до того, что, уезжая, он запирал жену на замок, и молодая
женщина, почти ребенок, сидя взаперти, горько плакала от детского огорчения и тяжкой женской
обиды…
— Келлер! Поручик в отставке, — отрекомендовался он с форсом. — Угодно врукопашную, капитан, то, заменяя слабый пол, к вашим услугам; произошел весь английский бокс. Не толкайтесь, капитан; сочувствую кровавой
обиде, но не могу позволить кулачного права с
женщиной в глазах публики. Если же, как прилично блага-ароднейшему лицу, на другой манер, то — вы меня, разумеется, понимать должны, капитан…
У Варвары Алексеевны было десять или двенадцать каморочек, весьма небольших, но довольно чистеньких, сухих, теплых и светлых; да и сама Варвара Алексеевна была
женщина весьма теплая и весьма честная: обращалась с своими квартирантками весьма ласково, охраняла их от всяких
обид; брала с них по двенадцати рублей со всем: со столом, чаем и квартирой и вдобавок нередко еще «обжидала» деньжонки.
Несколько мужчин и несколько
женщин (в числе последних и Лиза Бахарева) решились сойтись жить вместе, распределив между собою обязанности хозяйственные и соединивши усилия на добывание работ и составление общественной кассы, при которой станет возможно достижение высшей цели братства: ограждение работающего пролетариата от произвола,
обид и насилий тучнеющего капитала и разубеждение слепотствующего общества живым примером в возможности правильной организации труда, без антрепренеров — капиталистов.
— Да ведь это, батюшка, мало ли что: не то что про какую-нибудь девку, а и про священника, пожалуй, наболтают невесть чего, — возразил мужик с обыкновенной наружностью: он, видно, был рыцарских чувств и не любил
женщин давать в
обиду.
У
женщины, например, бывает иногда потребность чувствовать себя несчастною, обиженною, хотя бы не было ни
обид, ни несчастий.
В мирное время управители-князьки были заняты мелкими междоусобиями, личными счетами и копеечными интригами; подкопаться под врага, подставить ножку при удобном случае своему приятелю, запустить шпильку, отплатить за старую
обиду, — из этих мелочей составлялся почти безвыходный круг, в котором особенно деятельное участие принимали
женщины.
Его тесно окружили мужчины и
женщины, что-то говорили ему, размахивая руками, волнуясь, отталкивая друг друга. Перед глазами матери мелькали бледные, возбужденные лица с трясущимися губами, по лицу одной
женщины катились слезы
обиды…
«Я знаю, что мне теперь делать! — говорилось в письме. — Если только я не умру на чахотку от вашего подлого поведения, то, поверьте, я жестоко отплачу вам. Может быть, вы думаете, что никто не знает, где вы бываете каждый вечер? Слепец! И у стен есть уши. Мне известен каждый ваш шаг. Но, все равно, с вашей наружностью и красноречием вы там ничего не добьетесь, кроме того, что N вас вышвырнет за дверь, как щенка. А со мною советую вам быть осторожнее. Я не из тех
женщин, которые прощают нанесенные
обиды.
Он везде — был, со всеми
женщинами на своем пути имел грех; он рассказывал обо всем беззлобно, спокойно, как будто никогда в жизни своей не испытал ни
обиды, ни поругания. Через минуту его речь звучала где-то на корме.
Когда я сказал ей, что не успел прочитать книгу и что мне запрещают читать, у меня от
обиды и от радости видеть эту
женщину глаза налились слезами.
«Было, — говорю, — сие так, что племянница моя, дочь брата моего, что в приказные вышел и служит советником, приехав из губернии, начала обременять понятия моей жены, что якобы наш мужской пол должен в скорости обратиться в ничтожество, а женский над нами будет властвовать и господствовать; то я ей на это возразил несколько апостольским словом, но как она на то начала, громко хохоча, козлякать и брыкать, книги мои без толку порицая, то я, в книгах нового сочинения достаточной практики по бедности своей не имея, а чувствуя, что стерпеть сию
обиду всему мужскому колену не должен, то я, не зная, что на все ее слова ей отвечать, сказал ей: „Буде ты столь превосходно умна, то скажи, говорю, мне такое поучение, чтоб я признал тебя в чем-нибудь наученною“; но тут, владыко, и жена моя, хотя она всегда до сего часа была
женщина богобоязненная и ко мне почтительная, но вдруг тоже к сей племяннице за женский пол присоединилась, и зачали вдвоем столь громко цокотать, как две сороки, „что вас, говорят, больше нашего учат, а мы вас все-таки как захотим, так обманываем“, то я, преосвященный владыко, дабы унять им оное обуявшее их бессмыслие, потеряв спокойствие, воскликнул...
Несчастливцев. Вы ошиблись, тут деньги. Злато, злато! Сколько через тебя зла-то! Ну, мы пока ее закроем. (Закрывает коробку.) Был один актер провинциальный, оскорбила его
женщина, жена антрепренера, — он смолчал, но не забыл
обиды. Всю зиму он терпел; в последнее воскресенье на масленице у антрепренера был прощальный вечер для артистов. Слушайте, тетушка!
Тогда соседи сказали ей, что, конечно, они понимают, как стыдно
женщине быть матерью урода; никому, кроме мадонны, не известно, справедливо ли наказана она этой жестокой
обидой, однако ребенок не виноват ни в чем и она напрасно лишает его солнца.
Её речи, её жалобы возбудили в нём горячее, светлое чувство к этой
женщине. Её горе как бы слилось с его несчастием в одно целое и породнило их. Крепко обняв друг друга, они долго тихими голосами рассказывали один другому про свои
обиды.
Илья учился у неё этой неуклонной твёрдости в достижении цели своей. Но порой, при мысли, что она даёт ласки свои другому, он чувствовал
обиду, тяжёлую, унижавшую его. И тогда пред ним с особенною яркостью вспыхивала мечта о лавочке, о чистой комнате, в которой он стал бы принимать эту
женщину. Он не был уверен, что любит её, но она была необходима ему. Так прошло месяца три.
Тем бы я утешался, что уж очень у нас
женщины в
обиде и во всяком забвении живут, — нет такого ничтожного, последнего мужичонка, который бы не считал бабу ниже себя.
Иногда глупый попрек
женщины тяжелее всякой
обиды.
Припоминая позорные для
женщины слова, он покрывал ими стройную высокую фигуру Ольги, желая испачкать грязью всю её, затемнить с ног до головы. Но ругательства не приставали к ней, и хотя Евсей упорно будил в себе злость, но чувствовал только
обиду.
Покорский был на вид тих и мягок, даже слаб — и любил
женщин до безумия, любил покутить и не дался бы никому в
обиду.
Двое мужчин и
женщина, плечи которой казались сзади в этот момент пригнутыми резким ударом, обменялись вполголоса немногими словами и, не взглянув ни на кого, поспешно ушли. Они больше не казались живыми существами. Они были убиты на моих глазах выстрелом из чековой книжки. Через дверь самое далекое зеркало повторило движения удаляющихся фигур, и я, бросившись на стул, неудержимо заплакал, как от смертельной
обиды, среди волнения потрясенной толпы, спешившей разойтись.
…Наталья проснулась скоро, ей показалось, что её разбудили жалость к матери и
обида за неё. Босая, в одной рубахе, она быстро сошла вниз. Дверь в комнату матери, всегда запертая на ночь, была приоткрыта, это ещё более испугало
женщину, но, взглянув в угол, где стояла кровать матери, она увидала под простыней белую глыбу и тёмные волосы, разбросанные по подушке.
В эти две-три минуты Яков испытал, как сквозь него прошли горячие токи
обиды, злости, прошли и оставили в нём подавляющее, почти горестное сознание, что маленькая
женщина эта необходима ему так же, как любая часть его тела, и что он не может позволить оторвать её от него. От этого сознания к нему вновь возвратился гнев, он похолодел, встал, сунув руку в карман.
— Что это, батюшка Владимир Андреич? Да я-то на что? Худа ли, хороша ли, все-таки сваха. В этом-то теперь и состоит мое дело, чтобы все было прилично: на родных-то нечего надеяться. Перепетуя Петровна вышла гадкая
женщина, просто ехидная: я только говорить не хочу, а много я
обид приняла за мое что называется расположение.
С потолка лило, некоторые из гостей уже плакали, ударяя себя в грудь, другие с кровавыми глазами ссорились из-за
женщин и из-за прежних
обид и лезли друг на друга, удерживаемые более трезвыми соседями, чаще всего прихлебателями.
Цыплунов. О, вздор какой! Можно ли сердиться на
женщину, когда она взволнована и не владеет собой! Но если хотите считаться, так
обида за
обиду, мы квиты. Мне кажется, вы должны быть довольны нашим объяснением и можете теперь успокоиться. Прощайте!
Женщина, вздрагивая от холода, придерживая руками изорванную рубаху и спадавшую юбку, тихонько двигалась к крыльцу; в груди у нее разгоралась
обида, сменяя испуг.
Но иногда поспешные, милостивые и тепленькие ласки его возлюбленной поднимали в груди юноши тошное ощущение
обиды, он вспоминал торопливые слова
женщины, деловые движения ее тела и с унылою горечью думал...
Женщина, вспоминая множество
обид, нанесенных ей этим человеком и другими, всё говорила, чувствуя в груди неиссякаемый прилив силы и бесстрашия. Развалившееся по стулу жидкое тело с каждой минутой словно всё более расплывалось, теряя очертания человеческой фигуры. Глаза Лодки стали светлыми, и голос звенел всё яснее.
Антрыгина. Что ж из этого? Коли я вижу, что все в жизни обман, что никому поверить нельзя, что на свете только суета одна, — что я должна делать? Я должна удаляться от света. С хитростью, с политикой
женщина может жить в свете; а с чувством, с нежным сердцем должна только страдать. Следовательно, я лучше буду жить как отшельница, чем за все свое расположение и за свое добро видеть от людей
обиду или насмешку.
Женщины замолчали, слышнее стал зовущий на волю звон воды — потом старуха Рогачёва тихонько и как бы с некоторой
обидой сказала...
— Видишь ты, Егор Петров, знаю я это, как ночами от
обиды не спится, тяжело это человеку, брат! Конечно, мне Кузьму нисколько не жаль, а при чём тут
женщина эта? Однако и на неё позор падает — за что? Не сама она себе отца выбрала…
Но представился случай, где его достоинство особенно больно было поражено, — в столкновении с
женщиной, которая ему нравилась и которой положение он считал равным своему; горечь
обиды пробудила в нем сознание; а раз подумавши о своем унижении, почувствовав его, он со всей энергией своей натуры устремился к тому, чтобы поднять свое достоинство.
В голодный год во многих местах этим людям сделали страшную
обиду: «сняли их с мучной месячины на печеный отвес», то есть стали давать им по 3 ф. хлеба в день на мужчину и по 2 ф. на
женщину, а мальчикам и девочкам по полтора фунта.
Будто мы тем и виноваты, что мы родимся мужчинами, и за то
женщины имеют привилегию на всеобщее послабление к нашим
обидам, меж тем как мы даже вопроса о себе поднять не можем нигде, кроме духовных журналов, которых никто не читает…
— Они обидели меня клеветой, но это бы я снес; но
обиды бедной Ларе, но
обиды этой другой святой
женщине я снесть не могу! Я впрочем… с большим удовольствием умру, потому что стыдно сознаться, а я разочарован в жизни; не вижу в ней смысла и… одним словом, мне все равно!
Но и тут доля этих обоих воспитателей была еще не одинакова: гувернантка терпела более, потому что дочь, глядя на жестокое обращение с ее руководительницею, не только не сострадала ей, но еще сама прилагала тяжесть к
обидам этой несчастной
женщины, а мальчик вел себя лучше.
Сотоварищем в терпении
обид Провидение послало Исмайлову очень хорошую, по его словам,
женщину, «гувернантку и воспитательницу» дочери генерала. Этой даме приходилось терпеть от невоспитанного сановника еще более, чем духовному магистру. Впрочем, иногда генерал как бы и сам чувствовал свою несправедливость в отношениях к гувернантке и магистру, и тогда он их уравнивал, бросая обоим им на пол то, что следовало бы подать нечеловечески в руки.
И к обычному тайному мужскому презрению к
женщине примешивалось чувство
обиды: как она ни скромничает, а выходит, как будто она лучше всех, лучше судей, лучше присяжных заседателей и публики.
Застали еще старика при последних минутах. Он успел только благословить сыновей своих, невесток и внучек. Похороны были великолепные; два дня таскали из кладовой мешки с медной монетой, которую раздавали нищим, запрудившим улицу. Раздел между сыновьями совершился полюбовно, как сделали бы его промеж себя Орест и Пилад. Что хотелось одному, того не желал другой.
Женщину, бывшую при старике и не носившую названия своей должности, выпроводили со двора без уважения, но и без
обиды, со всем ее скарбом.
Григорий Александрович вспомнил, сколько раз обливала эта несчастная
женщина его прижатую к ее груди белокурую головку горячими слезами несправедливой
обиды.
Козлом отпущения этого состояния его черной души были не только те несчастные, созданные по большей части им самим «изменники», в измышлении новых ужасных, леденящих кровь пыток для которых он находил забвение своей кровавой
обиды, но и его домашние: жена, забитая, болезненная, преждевременно состарившаяся
женщина, с кротким выражением сморщенного худенького лица, и младшая дочь, Марфа, похожая на мать, девушка лет двадцати, тоже с симпатичным, но некрасивым лицом, худая и бледная.