Неточные совпадения
Хитер солдат! по времени
Слова придумал
новые,
И ложки в ход пошли.
К удивлению, бригадир не только не обиделся этими
словами, но, напротив того, еще ничего не видя, подарил Аленке вяземский пряник и банку помады. Увидев эти дары, Аленка как будто опешила; кричать — не кричала, а только потихоньку всхлипывала. Тогда бригадир приказал принести свой
новый мундир, надел его и во всей красе показался Аленке. В это же время выбежала в дверь старая бригадирова экономка и начала Аленку усовещивать.
В сущности, пожар был не весьма значителен и мог бы быть остановлен довольно легко, но граждане до того были измучены и потрясены происшествиями вчерашней бессонной ночи, что достаточно было
слова:"пожар!", чтоб произвести между ними
новую общую панику.
После обычных вопросов о желании их вступить в брак, и не обещались ли они другим, и их странно для них самих звучавших ответов началась
новая служба. Кити слушала
слова молитвы, желая понять их смысл, но не могла. Чувство торжества и светлой радости по мере совершения обряда всё больше и больше переполняло ее душу и лишало ее возможности внимания.
Анна, отведя глаза от лица друга и сощурившись (это была
новая привычка, которой не знала за ней Долли), задумалась, желая вполне понять значение этих
слов. И, очевидно, поняв их так, как хотела, она взглянула на Долли.
Она чувствовала, что в эту минуту не могла выразить
словами того чувства стыда, радости и ужаса пред этим вступлением в
новую жизнь и не хотела говорить об этом, опошливать это чувство неточными
словами.
Он всё лежал, стараясь заснуть, хотя чувствовал, что не было ни малейшей надежды, и всё повторял шопотом случайные
слова из какой-нибудь мысли, желая этим удержать возникновение
новых образов. Он прислушался — и услыхал странным, сумасшедшим шопотом повторяемые
слова: «не умел ценить, не умел пользоваться; не умел ценить, не умел пользоваться».
В этих
словах Агафьи Михайловны Левин прочел развязку драмы, которая в последнее время происходила между Агафьей Михайловной и Кити. Он видел, что, несмотря на все огорчение, причиненное Агафье Михайловне
новою хозяйкой, отнявшею у нее бразды правления, Кити все-таки победила ее и заставила себя любить.
Это повторение
слов удерживало возникновение
новых образов и воспоминаний, которые, он чувствовал, толпились в его голове.
Несмотря на то, что в этих
словах было то умиление пред своими высокими чувствами и было то, казавшееся Алексею Александровичу излишним,
новое, восторженное, недавно распространившееся в Петербурге мистическое настроение, Алексею Александровичу приятно было это слышать теперь.
Целый день нынче я должен был делать распоряжения, распоряжения по дому, вытекавшие (он налег на
слово вытекавшие) из моего
нового, одинокого положения.
Читали они учено, забросали слушателей множеством
новых терминов и
слов.
— Поверьте мне, это малодушие, — отвечал очень покойно и добродушно философ-юрист. — Старайтесь только, чтобы производство дела было все основано на бумагах, чтобы на
словах ничего не было. И как только увидите, что дело идет к развязке и удобно к решению, старайтесь — не то чтобы оправдывать и защищать себя, — нет, просто спутать
новыми вводными и так посторонними статьями.
Поверьте: моего стыда
Вы не узнали б никогда,
Когда б надежду я имела
Хоть редко, хоть в неделю раз
В деревне нашей видеть вас,
Чтоб только слышать ваши речи,
Вам
слово молвить, и потом
Всё думать, думать об одном
И день и ночь до
новой встречи.
Княгиня очень много говорила и по своей речивости принадлежала к тому разряду людей, которые всегда говорят так, как будто им противоречат, хотя бы никто не говорил ни
слова: она то возвышала голос, то, постепенно понижая его, вдруг с
новой живостью начинала говорить и оглядывалась на присутствующих, но не принимающих участия в разговоре особ, как будто стараясь подкрепить себя этим взглядом.
Долго еще находился Гриша в этом положении религиозного восторга и импровизировал молитвы. То твердил он несколько раз сряду: «Господи помилуй», но каждый раз с
новой силой и выражением; то говорил он: «Прости мя, господи, научи мя, что творить… научи мя, что творити, господи!» — с таким выражением, как будто ожидал сейчас же ответа на свои
слова; то слышны были одни жалобные рыдания… Он приподнялся на колени, сложил руки на груди и замолк.
Со смертью матери окончилась для меня счастливая пора детства и началась
новая эпоха — эпоха отрочества; но так как воспоминания о Наталье Савишне, которую я больше не видал и которая имела такое сильное и благое влияние на мое направление и развитие чувствительности, принадлежат к первой эпохе, скажу еще несколько
слов о ней и ее смерти.
На этот раз ему удалось добраться почти к руке девушки, державшей угол страницы; здесь он застрял на
слове «смотри», с сомнением остановился, ожидая
нового шквала, и действительно едва избег неприятности, так как Ассоль уже воскликнула: «Опять жучишка… дурак!..» — и хотела решительно сдуть гостя в траву, но вдруг случайный переход взгляда от одной крыши к другой открыл ей на синей морской щели уличного пространства белый корабль с алыми парусами.
Одним
словом, вы видите, что до сих пор тут нет ничего особенно
нового.
Нового шага,
нового собственного
слова они всего больше боятся…
На тревожный же и робкий вопрос Пульхерии Александровны, насчет «будто бы некоторых подозрений в помешательстве», он отвечал с спокойною и откровенною усмешкой, что
слова его слишком преувеличены; что, конечно, в больном заметна какая-то неподвижная мысль, что-то обличающее мономанию, — так как он, Зосимов, особенно следит теперь за этим чрезвычайно интересным отделом медицины, — но ведь надо же вспомнить, что почти вплоть до сегодня больной был в бреду, и… и, конечно, приезд родных его укрепит, рассеет и подействует спасительно, — «если только можно будет избегнуть
новых особенных потрясений», прибавил он значительно.
Спастись во всем мире могли только несколько человек, это были чистые и избранные, предназначенные начать
новый род людей и
новую жизнь, обновить и очистить землю, но никто и нигде не видал этих людей, никто не слыхал их
слова и голоса.
Одним
словом, у меня все равносильное право имеют, и — vive la guerre éternélle, [да здравствует вековечная война (фр.).] — до
Нового Иерусалима, разумеется!
Она теперь в Гейдельберге и изучает уже не естественные науки, но архитектуру, в которой, по ее
словам, она открыла
новые законы.
Солнечный свет, просеянный сквозь кисею занавесок на окнах и этим смягченный, наполнял гостиную душистым теплом весеннего полудня. Окна открыты, но кисея не колебалась, листья цветов на подоконниках — неподвижны. Клим Самгин чувствовал, что он отвык от такой тишины и что она заставляет его как-то по-новому вслушиваться в
слова матери.
Похвастался отлично переплетенной в зеленый сафьян, тисненный золотом, книжкой Шишкова «Рассуждение о старом и
новом слоге» с автографом Дениса Давыдова и чьей-то подписью угловатым почерком, начало подписи было густо зачеркнуто, остались только
слова: «…за сие и был достойно наказан удалением в армию тысяча восемьсот четвертого году».
«Жалеть — нечего», — полувопросительно повторил он, рассматривая свои мысли как бы издали, со стороны и глазами какой-то
новой мысли, не оформленной
словом.
«Вот как?» — подумал Самгин, чувствуя что-то
новое в
словах юноши. — Что же вы — намерены привлечь Пермякова к суду, да?
Но на этот раз знакомые
слова прозвучали по-новому бесцветно. Маргарита только что пришла из бани, сидела у комода, перед зеркалом, расчесывая влажные, потемневшие волосы. Красное лицо ее казалось гневным.
Но она не договорила фразу, должно быть, не нашла точного
слова и
новым тоном сказала...
Клим подумал:
нового в ее улыбке только то, что она легкая и быстрая. Эта женщина раздражала его. Почему она работает на революцию, и что может делать такая незаметная, бездарная? Она должна бы служить сиделкой в больнице или обучать детей грамоте где-нибудь в глухом селе. Помолчав, он стал рассказывать ей, как мужики поднимали колокол, как они разграбили хлебный магазин. Говорил насмешливо и с намерением обидеть ее. Вторя его
словам, холодно кипел дождь.
Самгин согласно кивнул головой и стал слушать сиплые
слова внимательнее, чувствуя в рассказе Безбедова
новые ноты.
Наполненное шумом газет, спорами на собраниях, мрачными вестями с фронтов, слухами о том, что царица тайно хлопочет о мире с немцами, время шло стремительно, дни перескакивали через ночи с незаметной быстротой, все более часто повторялись
слова — отечество, родина, Россия, люди на улицах шагали поспешнее, тревожней, становились общительней, легко знакомились друг с другом, и все это очень и по-новому волновало Клима Ивановича Самгина. Он хорошо помнил, когда именно это незнакомое волнение вспыхнуло в нем.
Клим улыбнулся, внимательно следя за мягким блеском бархатных глаз; было в этих глазах нечто испытующее, а в тоне Прейса он слышал и раньше знакомое ему сознание превосходства учителя над учеником. Вспомнились
слова какого-то антисемита из «
Нового времени»: «Аристократизм древней расы выродился у евреев в хамство».
«Возможно, даже наверное, она безжалостна к людям и хитрит. Она — человек определенной цели. У нее есть оправдание: ее сектантство, желание создать какую-то
новую церковь. Но нет ничего, что намекало бы на неискренность ее отношения ко мне. Она бывает груба со мной на
словах, но она вообще грубовата».
Порою Самгин чувствовал, что он живет накануне открытия
новой, своей историко-философской истины, которая пересоздаст его, твердо поставит над действительностью и вне всех старых, книжных истин. Ему постоянно мешали домыслить, дочувствовать себя и свое до конца. Всегда тот или другой человек забегал вперед, формулировал настроение Самгина своими
словами. Либеральный профессор писал на страницах влиятельной газеты...
«Ни Фаусты, ни Дон-Кихоты, — думал он и замедлил шаг, доставая папиросу, взвешивая
слова Тагильского о Кутузове: —
Новый тип русского интеллигента?»
За кофе читал газеты. Корректно ворчали «Русские ведомости», осторожно ликовало «
Новое время», в «Русском
слове» отрывисто, как лает старый пес, знаменитый фельетонист скучно упражнялся в острословии, а на второй полосе подсчитано было количество повешенных по приговорам военно-полевых судов. Вешали ежедневно и усердно.
Через месяц Клим Самгин мог думать, что театральные
слова эти были заключительными
словами роли, которая надоела Варваре и от которой она отказалась, чтоб играть
новую роль — чуткой подруги, образцовой жены. Не впервые наблюдал он, как неузнаваемо меняются люди, эту ловкую их игру он считал нечестной, и Варвара, утверждая его недоверие к людям, усиливала презрение к ним. Себя он видел не способным притворяться и фальшивить, но не мог не испытывать зависти к уменью людей казаться такими, как они хотят.
Он сейчас же понял, что сказал это не так, как следовало, не теми
словами. Маргарита, надевая
новые ботинки, сидела согнувшись, спиною к нему. Она ответила не сразу и спокойно...
«Демократия, — соображал Клим Иванович Самгин, проходя мимо фантастически толстых фигур дворников у ворот каменных домов. — Заслуживают ли эти люди, чтоб я встал во главе их?» Речь Розы Грейман, Поярков, поведение Таисьи — все это само собою слагалось в нечто единое и нежелаемое. Вспомнились
слова кадета, которые Самгин мимоходом поймал в вестибюле Государственной думы: «Признаки
новой мобилизации сил, враждебных здравому смыслу».
Жизнь становилась все более щедрой событиями, каждый день чувствовался кануном
новой драмы. Тон либеральных газет звучал ворчливей, смелее, споры — ожесточенней, деятельность политических партий — лихорадочнее, и все чаще Самгин слышал
слова...
Еще недавно, на постройке железной дороги, Клим слышал «Дубинушку»; там ее пели лениво, унывно, для отдыха, а здесь бодрый ритм звучит властно командуя, знакомые
слова кажутся
новыми и почему-то возбуждают тревожное чувство.
Чего ж надеялся Обломов? Он думал, что в письме сказано будет определительно, сколько он получит дохода, и, разумеется, как можно больше, тысяч, например, шесть, семь; что дом еще хорош, так что по нужде в нем можно жить, пока будет строиться
новый; что, наконец, поверенный пришлет тысячи три, четыре, —
словом, что в письме он прочтет тот же смех, игру жизни и любовь, что читал в записках Ольги.
Она слушает неподвижно, но не проронит
слова, не пропустит ни одной черты. Он замолчит, она еще слушает, глаза еще спрашивают, и он на этот немой вызов продолжает высказываться с
новой силой, с
новым увлечением.
— Огорчил! — шептал, растерявшись совсем, Захар от этого
нового жалкого
слова. Он метал взгляды направо, налево и прямо, ища в чем-нибудь спасения, и опять замелькали перед ним и паутина, и пыль, и собственное отражение, и лицо барина.
Оно пришло. «Это, должно быть, силы играют, организм проснулся…» — говорила она его
словами, чутко вслушиваясь в небывалый трепет, зорко и робко вглядываясь в каждое
новое проявление пробуждающейся
новой силы.
Ответ принес Никита, тот самый, который, по
словам Анисьи, был главным виновником болтовни. Он принес от барышни
новые книги, с поручением от Ольги прочитать и сказать, при свидании, стоит ли их читать ей самой.
Часто погружались они в безмолвное удивление перед вечно
новой и блещущей красотой природы. Их чуткие души не могли привыкнуть к этой красоте: земля, небо, море — все будило их чувство, и они молча сидели рядом, глядели одними глазами и одной душой на этот творческий блеск и без
слов понимали друг друга.
Он сравнивал ее с другими, особенно «
новыми» женщинами, из которых многие так любострастно поддавались жизни по
новому учению, как Марина своим любвям, — и находил, что это — жалкие, пошлые и более падшие создания, нежели все другие падшие женщины, уступавшие воображению, темпераменту, и даже золоту, а те будто бы принципу, которого часто не понимали, в котором не убедились, поверив на
слово, следовательно, уступали чему-нибудь другому, чему простодушно уступала, например, жена Козлова, только лицемерно или тупо прикрывали это принципом!