Неточные совпадения
Более всего заботила его Стрелецкая слобода, которая и
при предшественниках его отличалась самым непреоборимым упорством. Стрельцы довели энергию бездействия почти до утонченности. Они не только не являлись на сходки по приглашениям Бородавкина, но, завидев его приближение, куда-то исчезали, словно сквозь землю проваливались. Некого было убеждать, не у кого было
ни о
чем спросить. Слышалось,
что кто-то где-то дрожит, но где дрожит и как дрожит — разыскать невозможно.
Как
ни велика была «нужа», но всем как будто полегчало
при мысли,
что есть где-то какой-то человек, который готов за всех «стараться».
Но здесь я увидел,
что напрасно понадеялся на свое усердие, ибо как
ни старался я выпавшие колки утвердить, но столь мало успел в своем предприятии,
что при малейшей неосторожности или простуде колки вновь вываливались, и в последнее время господин градоначальник могли произнести только „П-плю!“.
После помазания больному стало вдруг гораздо лучше. Он не кашлял
ни разу в продолжение часа, улыбался, целовал руку Кити, со слезами благодаря ее, и говорил,
что ему хорошо, нигде не больно и
что он чувствует аппетит и силу. Он даже сам поднялся, когда ему принесли суп, и попросил еще котлету. Как
ни безнадежен он был, как
ни очевидно было
при взгляде на него,
что он не может выздороветь, Левин и Кити находились этот час в одном и том же счастливом и робком, как бы не ошибиться, возбуждении.
Когда он был тут,
ни Вронский,
ни Анна не только не позволяли себе говорить о чем-нибудь таком,
чего бы они не могли повторить
при всех, но они не позволяли себе даже и намеками говорить то,
чего бы мальчик не понял.
— Я не нахожу, — уже серьезно возразил Свияжский, — я только вижу то,
что мы не умеем вести хозяйство и
что, напротив, то хозяйство, которое мы вели
при крепостном праве, не то
что слишком высоко, а слишком низко. У нас нет
ни машин,
ни рабочего скота хорошего,
ни управления настоящего,
ни считать мы не умеем. Спросите у хозяина, — он не знает,
что ему выгодно,
что невыгодно.
Он шел через террасу и смотрел на выступавшие две звезды на потемневшем уже небе и вдруг вспомнил: «Да, глядя на небо, я думал о том,
что свод, который я вижу, не есть неправда, и
при этом что-то я не додумал, что-то я скрыл от себя, — подумал он. — Но
что бы там
ни было, возражения не может быть. Стоит подумать, — и всё разъяснится!»
Оставшись в отведенной комнате, лежа на пружинном тюфяке, подкидывавшем неожиданно
при каждом движении его руки и ноги, Левин долго не спал.
Ни один разговор со Свияжским, хотя и много умного было сказано им, не интересовал Левина; но доводы помещика требовали обсуждения. Левин невольно вспомнил все его слова и поправлял в своем воображении то,
что он отвечал ему.
Раздражение, разделявшее их, не имело никакой внешней причины, и все попытки объяснения не только не устраняли, но увеличивали его. Это было раздражение внутреннее, имевшее для нее основанием уменьшение его любви, для него — раскаяние в том,
что он поставил себя ради ее в тяжелое положение, которое она, вместо того чтоб облегчить, делает еще более тяжелым.
Ни тот,
ни другой не высказывали причины своего раздражения, но они считали друг друга неправыми и
при каждом предлоге старались доказать это друг другу.
При пилюлях Сергея Ивановича все засмеялись, и в особенности громко и весело Туровцын, дождавшийся наконец того смешного,
чего он только и ждал, слушая разговор. Степан Аркадьич не ошибся, пригласив Песцова. С Песцовым разговор умный не мог умолкнуть
ни на минуту. Только
что Сергей Иванович заключил разговор своей шуткой, Песцов тотчас поднял новый.
Как
ни было это дурно, это было всё-таки лучше,
чем разрыв,
при котором она становилась в безвыходное, позорное положение, а он сам лишался всего,
что любил.
И в этой борьбе он видел,
что,
при величайшем напряжении сил с его стороны и безо всякого усилия и даже намерения с другой, достигалось только то,
что хозяйство шло
ни в чью, и совершенно напрасно портились прекрасные орудия, прекрасная скотина и земля.
Он не мог согласиться с этим, потому
что и не видел выражения этих мыслей в народе, в среде которого он жил, и не находил этих мыслей в себе (а он не мог себя ничем другим считать, как одним из людей, составляющих русский народ), а главное потому,
что он вместе с народом не знал, не мог знать того, в
чем состоит общее благо, но твердо знал,
что достижение этого общего блага возможно только
при строгом исполнении того закона добра, который открыт каждому человеку, и потому не мог желать войны и проповедывать для каких бы то
ни было общих целей.
Правда, часто, разговаривая с мужиками и разъясняя им все выгоды предприятия, Левин чувствовал,
что мужики слушают
при этом только пение его голоса и знают твердо,
что,
что бы он
ни говорил, они не дадутся ему в обман. В особенности чувствовал он это, когда говорил с самым умным из мужиков, Резуновым, и заметил ту игру в глазах Резунова, которая ясно показывала и насмешку над Левиным и твердую уверенность,
что если будет кто обманут, то уж никак не он, Резунов.
А мы, их жалкие потомки, скитающиеся по земле без убеждений и гордости, без наслаждения и страха, кроме той невольной боязни, сжимающей сердце
при мысли о неизбежном конце, мы не способны более к великим жертвам
ни для блага человечества,
ни даже для собственного счастия, потому,
что знаем его невозможность и равнодушно переходим от сомнения к сомнению, как наши предки бросались от одного заблуждения к другому, не имея, как они,
ни надежды,
ни даже того неопределенного, хотя и истинного наслаждения, которое встречает душа во всякой борьбе с людьми или с судьбою…
Страсти не
что иное, как идеи
при первом своем развитии: они принадлежность юности сердца, и глупец тот, кто думает целую жизнь ими волноваться: многие спокойные реки начинаются шумными водопадами, а
ни одна не скачет и не пенится до самого моря.
При ней как-то смущался недобрый человек и немел, а добрый, даже самый застенчивый, мог разговориться с нею, как никогда в жизни своей
ни с кем, и — странный обман! — с первых минут разговора ему уже казалось,
что где-то и когда-то он знал ее,
что случилось это во дни какого-то незапамятного младенчества, в каком-то родном доме, веселым вечером,
при радостных играх детской толпы, и надолго после того как-то становился ему скучным разумный возраст человека.
За советы Чичиков благодарил, говоря,
что при случае не преминет ими воспользоваться, а от конвоя отказался решительно, говоря,
что он совершенно не нужен,
что купленные им крестьяне отменно смирного характера, чувствуют сами добровольное расположение к переселению и
что бунта
ни в каком случае между ними быть не может.
При ней, бывало,
ни о
чем нельзя было говорить: она все находила неприличным.
Он шел скоро и твердо, и хоть чувствовал,
что весь изломан, но сознание было
при нем. Боялся он погони, боялся,
что через полчаса, через четверть часа уже выйдет, пожалуй, инструкция следить за ним; стало быть, во
что бы
ни стало надо было до времени схоронить концы. Надо было управиться, пока еще оставалось хоть сколько-нибудь сил и хоть какое-нибудь рассуждение… Куда же идти?
— Извините,
что я, может быть, прерываю, но дело довольно важное-с, — заметил Петр Петрович, как-то вообще и не обращаясь
ни к кому в особенности, — я даже и рад
при публике.
Но Лужин уже выходил сам, не докончив речи, пролезая снова между столом и стулом; Разумихин на этот раз встал, чтобы пропустить его. Не глядя
ни на кого и даже не кивнув головой Зосимову, который давно уже кивал ему, чтоб он оставил в покое больного, Лужин вышел, приподняв из осторожности рядом с плечом свою шляпу, когда, принагнувшись, проходил в дверь. И даже в изгибе спины его как бы выражалось
при этом случае,
что он уносит с собой ужасное оскорбление.
Но
при сем не могу не заявить,
что случаются иногда такие подстрекательные «немки»,
что, мне кажется, нет
ни единого прогрессиста, который бы совершенно мог за себя поручиться.
Но ведь вот
что при этом, добрейший Родион Романович, наблюдать следует: ведь общего-то случая-с, того самого, на который все юридические формы и правила примерены и с которого они рассчитаны и в книжки записаны, вовсе не существует-с, по тому самому,
что всякое дело, всякое, хоть, например, преступление, как только оно случится в действительности, тотчас же и обращается в совершенно частный случай-с; да иногда ведь в какой: так-таки
ни на
что прежнее не похожий-с.
— Нет, учусь… — отвечал молодой человек, отчасти удивленный и особенным витиеватым тоном речи, и тем,
что так прямо, в упор, обратились к нему. Несмотря на недавнее мгновенное желание хотя какого бы
ни было сообщества с людьми, он
при первом, действительно обращенном к нему, слове вдруг ощутил свое обычное неприятное и раздражительное чувство отвращения ко всякому чужому лицу, касавшемуся или хотевшему только прикоснуться к его личности.
Но тут случилось странное происшествие, нечто до того неожиданное,
при обыкновенном ходе вещей,
что уже, конечно,
ни Раскольников,
ни Порфирий Петрович на такую развязку и не могли рассчитывать.
— Как изволите видеть. Алексей Иваныч, конечно, человек умный, и хорошей фамилии, и имеет состояние; но как подумаю,
что надобно будет под венцом
при всех с ним поцеловаться…
Ни за
что!
ни за какие благополучия!
Я выслушал его молча и был доволен одним: имя Марьи Ивановны не было произнесено гнусным злодеем, оттого ли,
что самолюбие его страдало
при мысли о той, которая отвергла его с презрением; оттого ли,
что в сердце его таилась искра того же чувства, которое и меня заставляло молчать, — как бы то
ни было, имя дочери белогорского коменданта не было произнесено в присутствии комиссии.
Не знаю. А меня так разбирает дрожь,
И
при одной я мысли трушу,
Что Павел Афанасьич раз
Когда-нибудь поймает нас,
Разгонит, проклянёт!.. Да
что? открыть ли душу?
Я в Софье Павловне не вижу ничего
Завидного. Дай бог ей век прожить богато,
Любила Чацкого когда-то,
Меня разлюбит, как его.
Мой ангельчик, желал бы вполовину
К ней то же чувствовать,
что чувствую к тебе;
Да нет, как
ни твержу себе,
Готовлюсь нежным быть, а свижусь — и простыну.
Вот то-то-с, моего вы глупого сужденья
Не жалуете никогда:
Ан вот беда.
На
что вам лучшего пророка?
Твердила я: в любви не будет в этой прока
Ни во́ веки веков.
Как все московские, ваш батюшка таков:
Желал бы зятя он с звездами, да с чинами,
А
при звездах не все богаты, между нами;
Ну разумеется, к тому б
И деньги, чтоб пожить, чтоб мог давать он ба́лы;
Вот, например, полковник Скалозуб:
И золотой мешок, и метит в генералы.
И вдруг мы с нею оба обнялись и, ничего более не говоря друг другу, оба заплакали. Бабушка отгадала,
что я хотел все мои маленькие деньги извести в этот день не для себя. И когда это мною было сделано, то сердце исполнилось такою радостию, какой я не испытывал до того еще
ни одного раза. В этом лишении себя маленьких удовольствий для пользы других я впервые испытал то,
что люди называют увлекательным словом — полное счастие,
при котором ничего больше не хочешь.
— Ни-ко-гда-с! Допущение рабочих устанавливать расценки приемлемо только
при условии,
что они берут на себя и ответственность за убытки предприятия-с!
— Только, наверное, отвергнете, оттолкнете вы меня, потому
что я — человек сомнительный, слабого характера и с фантазией, а
при слабом характере фантазия — отрава и яд, как вы знаете. Нет, погодите, — попросил он, хотя Самгин
ни словом,
ни жестом не мешал ему говорить. — Я давно хотел сказать вам, — все не решался, а вот на днях был в театре, на модной этой пиесе, где показаны заслуженно несчастные люди и бормочут черт знает
что, а между ними утешительный старичок врет направо, налево…
— Камень — дурак. И дерево — дурак. И всякое произрастание —
ни к
чему, если нет человека. А ежели до этого глупого материала коснутся наши руки, — имеем удобные для жилья дома, дороги, мосты и всякие вещи, машины и забавы, вроде шашек или карт и музыкальных труб. Так-то. Я допрежде сектантом был, сютаевцем, а потом стал проникать в настоящую философию о жизни и — проник насквозь,
при помощи неизвестного человека.
Он слышал: террористы убили в Петербурге полковника Мина, укротителя Московского восстания, в Интерлакене стреляли в какого-то немца, приняв его за министра Дурново, военно-полевой суд не сокращает количества революционных выступлений анархистов, — женщина в желтом неутомимо и назойливо кричала, — но все, о
чем кричала она, произошло в прошлом,
при другом Самгине. Тот, вероятно, отнесся бы ко всем этим фактам иначе, а вот этот окончательно не мог думать
ни о
чем, кроме себя и Марины.
Преступление открыто
при таких обстоятельствах: обычно по воскресеньям М. П. Зотова закрывала свой магазин церковной утвари в два часа дня, но вчера торговцы Большой Торговой улицы были крайне удивлены тем,
что в обычное время магазин не закрыт, хотя
ни покупателей,
ни хозяйки не замечалось в нем.
«Мы», — вспомнил он горячее и веское словцо Митрофанова в пасхальную ночь. «Класс», — думал он, вспоминая,
что ни в деревне, когда мужики срывали замок с двери хлебного магазина,
ни в Нижнем Новгороде,
при встрече царя, он не чувствовал раскольничьей правды учения в классовой структуре государства.
— Вы подумайте — насколько безумное это занятие
при кратком сроке жизни нашей! Ведь вот какая штука, ведь жизни человеку в обрез дано. И все больше людей живет так,
что все дни ихней жизни — постные пятницы. И — теснота!
Ни вору,
ни честному — ногу поставить некуда, а ведь человек желает жить в некотором просторе и на твердой почве. Где она, почва-то?
Она
ни перед кем никогда не открывает сокровенных движений сердца, никому не поверяет душевных тайн; не увидишь около нее доброй приятельницы, старушки, с которой бы она шепталась за чашкой кофе. Только с бароном фон Лангвагеном часто остается она наедине; вечером он сидит иногда до полуночи, но почти всегда
при Ольге; и то они все больше молчат, но молчат как-то значительно и умно, как будто что-то знают такое,
чего другие не знают, но и только.
Он стал давать по пятидесяти рублей в месяц еще, предположив взыскать эти деньги из доходов Обломова третьего года, но
при этом растолковал и даже побожился сестре,
что больше
ни гроша не положит, и рассчитал, какой стол должны они держать, как уменьшить издержки, даже назначил, какие блюда когда готовить, высчитал, сколько она может получить за цыплят, за капусту, и решил,
что со всем этим можно жить припеваючи.
Ему представлялись даже знакомые лица и мины их
при разных обрядах, их заботливость и суета. Дайте им какое хотите щекотливое сватовство, какую хотите торжественную свадьбу или именины — справят по всем правилам, без малейшего упущения. Кого где посадить,
что и как подать, кому с кем ехать в церемонии, примету ли соблюсти — во всем этом никто никогда не делал
ни малейшей ошибки в Обломовке.
«Я старался и без тебя, как
при тебе, и служил твоему делу верой и правдой, то есть два раза играл с милыми „барышнями“ в карты, так
что братец их, Николай Васильевич, прозвал меня женихом Анны Васильевны и так разгулялся однажды насчет будущей нашей свадьбы,
что был вытолкан обеими сестрицами в спину и не получил
ни гроша субсидии, за которой было явился.
К бабушке он питал какую-то почтительную, почти благоговейную дружбу, но пропитанную такой теплотой,
что по тому только, как он входил к ней, садился, смотрел на нее, можно было заключить,
что он любил ее без памяти. Никогда,
ни в отношении к ней,
ни при ней, он не обнаружил, по своему обыкновению, признака короткости, хотя был ежедневным ее гостем.
Так или этак, а весьма может быть,
что и Анна Андреевна, даже и
при таком приступе, не смутилась
ни на минуту, а отлично сумела сдержать себя и выслушать шантажника, говорившего своим слогом — и все из «широкости».
— Кому? Ха-ха-ха! А скандал, а письмо покажем князю! Где отберут? Я не держу документов в квартире. Я покажу князю через третье лицо. Не упрямьтесь, барыня, благодарите,
что я еще не много прошу, другой бы, кроме того, попросил еще услуг… знаете каких… в которых
ни одна хорошенькая женщина не отказывает,
при стеснительных обстоятельствах, вот каких… Хе-хе-хе! Vous êtes belle, vous! [Вы же красивая женщина! (франц.)]
— Я, конечно, вас обижаю, — продолжал он как бы вне себя. — Это в самом деле, должно быть, то,
что называют страстью… Я одно знаю,
что я
при вас кончен; без вас тоже. Все равно без вас или
при вас, где бы вы
ни были, вы все
при мне. Знаю тоже,
что я могу вас очень ненавидеть, больше,
чем любить… Впрочем, я давно
ни об
чем не думаю — мне все равно. Мне жаль только,
что я полюбил такую, как вы…
— А
что именно, я и до сих пор не знаю. Но что-то другое, и, знаешь, даже весьма порядочное; заключаю потому,
что мне под конец стало втрое
при нем совестнее. Он на другой же день согласился на вояж, без всяких слов, разумеется не забыв
ни одной из предложенных мною наград.
При всем том выработал в себе нечто столь независимое,
чего уже
ни за
что в нем не передвинешь.
Я уже знал ее лицо по удивительному портрету, висевшему в кабинете князя; я изучал этот портрет весь этот месяц.
При ней же я провел в кабинете минуты три и
ни на одну секунду не отрывал глаз от ее лица. Но если б я не знал портрета и после этих трех минут спросили меня: «Какая она?» — я бы ничего не ответил, потому
что все у меня заволоклось.
Замечу еще,
что сама Анна Андреевна
ни на минуту не сомневалась,
что документ еще у меня и
что я его из рук еще не выпустил. Главное, она понимала превратно мой характер и цинически рассчитывала на мою невинность, простосердечие, даже на чувствительность; а с другой стороны, полагала,
что я, если б даже и решился передать письмо, например, Катерине Николаевне, то не иначе как
при особых каких-нибудь обстоятельствах, и вот эти-то обстоятельства она и спешила предупредить нечаянностью, наскоком, ударом.