Неточные совпадения
Интересы их были сосредоточены
на них самих, не перекрещивались и не соприкасались
ни с
чьими.
— Да, да, милая Ольга, — говорил он, пожимая ей обе руки, — и тем строже нам надо быть, тем осмотрительнее
на каждом шагу. Я хочу с гордостью вести тебя под руку по этой самой аллее, всенародно, а не тайком, чтоб взгляды склонялись перед тобой с уважением, а не устремлялись
на тебя смело и лукаво, чтоб
ни в
чьей голове не смело родиться подозрение, что ты, гордая девушка, могла, очертя голову, забыв стыд и воспитание, увлечься и нарушить долг…
— Я не мешаюсь
ни в
чьи дела, Татьяна Марковна, вижу, что вы убиваетесь горем, — и не мешаю вам: зачем же вы хотите думать и чувствовать за меня? Позвольте мне самому знать, что мне принесет этот брак! — вдруг сказал Тушин резко. — Счастье
на всю жизнь — вот что он принесет! А я, может быть, проживу еще лет пятьдесят! Если не пятьдесят, хоть десять, двадцать лет счастья!
— Нет. Именно я потому и выбран, что всякий другой
на моем месте отдал бы. Она не может остаться в ваших руках, потому что, по чрезвычайной важности ее содержания, характер которого мы определили, она не должна остаться
ни в
чьих руках. А вы захотели бы сохранить ее, если б я отдал ее. Потому, чтобы не быть принуждену отнимать ее у вас силою, я вам не отдам ее, а только покажу. Но я покажу ее только тогда, когда вы сядете, сложите
на колена ваши руки и дадите слово не поднимать их.
…Кроме швейцарской натурализации, я не принял бы в Европе никакой,
ни даже английской; поступить добровольно в подданство
чье бы то
ни было мне противно. Не скверного барина
на хорошего хотел переменить я, а выйти из крепостного состояния в свободные хлебопашцы. Для этого предстояли две страны: Америка и Швейцария.
Известно давно, что у всех арестантов в мире и во все века бывало два непобедимых влечения. Первое: войти во что бы то
ни стало в сношение с соседями, друзьями по несчастью; и второе — оставить
на стенах тюрьмы память о своем заключении. И Александров, послушный общему закону, тщательно вырезал перочинным ножичком
на деревянной стене: «26 июня 1889 г. здесь сидел обер-офицер Александров, по злой воле дикого Берди-Паши,
чья глупость — достояние истории».
Капитан при этом самодовольно обдергивал свой вицмундир, всегда у него застегнутый
на все пуговицы, всегда с выпущенною из-за борта, как бы аксельбант, толстою золотою часовою цепочкою, и просиживал у Зудченки до глубокой ночи, лупя затем от нее в Красные казармы пехтурой и не только не боясь, но даже желая, чтобы
на него напали какие-нибудь жулики, с которыми капитан надеялся самолично распорядиться, не прибегая
ни к
чьей посторонней помощи: силищи Зверев был действительно неимоверной.
Туда в конце тридцатых и начале сороковых годов заезжал иногда Герцен, который всякий раз собирал около себя кружок и начинал обыкновенно расточать целые фейерверки своих оригинальных, по тогдашнему времени, воззрений
на науку и политику, сопровождая все это пикантными захлестками; просиживал в этой кофейной вечера также и Белинский, горячо объясняя актерам и разным театральным любителям, что театр — не пустая забава, а место поучения, а потому каждый драматический писатель, каждый актер, приступая к своему делу, должен помнить, что он идет священнодействовать; доказывал нечто вроде того же и Михайла Семенович Щепкин, говоря, что искусство должно быть добросовестно исполняемо,
на что Ленский [Ленский Дмитрий Тимофеевич, настоящая фамилия Воробьев (1805—1860), — актер и драматург-водевилист.], тогдашний переводчик и актер, раз возразил ему: «Михайла Семеныч, добросовестность скорей нужна сапожникам, чтобы они не шили сапог из гнилого товара, а художникам необходимо другое: талант!» — «Действительно, необходимо и другое, — повторил лукавый старик, — но часто случается, что у художника
ни того,
ни другого не бывает!»
На чей счет это было сказано, неизвестно, но только все присутствующие, за исключением самого Ленского, рассмеялись.
И что это за человек, — продолжал боярин, глядя
на Годунова, — никогда не суется вперед, а всегда тут; никогда не прямит, не перечит царю, идет себе окольным путем,
ни в какое кровавое дело не замешан,
ни к
чьей казни не причастен.
Если б я когда полюбила женатого человека, так уж — слуга покорная —
чьи бы то
ни были, хоть бы самые законные старые права
на него, все бы у меня покончилось».
Она верно сообразила,
чьи пружины могли тут действовать, и потому-то прямо взяла утром
на допрос поставленного к ней в дом графом m-r Gigot, а не кого бы то
ни было другого.
Она приняла несколько человек, приехавших ее поздравить, и ко всем она была ласкова и приветлива, так что прием ее дышал даже особенною тихостью и теплотою; она, по-видимому,
ни в
чьих словах не слыхала никакой иронии и насмешки и всех только сдерживала
на сокращении благожеланий...
— Что ж
ни при чем? Вам тогда надобно будет немножко побольше характеру показать!.. Идти к князю
на дом, что ли, и просить его, чтобы он обеспечил судьбу внука. Он вашу просьбу должен в этом случае понять и оценить, и теперь, как ему будет угодно — деньгами ли выдать или вексель. Только
на чье имя?
На имя младенца делать глупо: умер он, — Елене Николаевне одни только проценты пойдут;
на имя ее — она не желает того, значит, прямо вам: умрете вы, не кому же достанется, как им!..
Приисковая тяга не миновала
ни чьей головы, а слабейшим членам семьи, как это случается всегда, доставалось всех труднее: они выносили
на своих плечах главный гнет.
Отрицать
чье бы то
ни было право
на еду невозможно.
Появилась
на стогнах Орла личность, которая
ни в
чьих глазах ничего не значила, но
на Голована заявляла могущественные права и обходилась с ним с невероятной наглостью.
Мы со Ксеньей
Об этом долго толковали; горько
Казалося и непонятно нам,
Что ты, отец, который столько раз
Нам говорил: я лишь дела караю,
Но
ни во
чью не вмешиваюсь мысль, —
Что начал ты доискиваться мыслей,
Что ты за мысль, за слово посылаешь
Людей
на казнь!
Горячо тебя полюблю, все, как теперь, любить буду, и за то полюблю, что душа твоя чистая, светлая, насквозь видна; за то, что как я взглянула впервой
на тебя, так тотчас опознала, что ты моего дома гость, желанный гость и недаром к нам напросился; за то полюблю, что, когда глядишь, твои глаза любят и про сердце твое говорят, и когда скажут что, так я тотчас же обо всем, что
ни есть в тебе, знаю, и за то тебе жизнь отдать хочется
на твою любовь, добрую волюшку, затем, что сладко быть и рабыней тому,
чье сердце нашла… да жизнь-то моя не моя, а чужая, и волюшка связана!
Знать, им не жаль
ни крови христианской,
Ни душ своих. Какая им корысть!
Самим тепло, а братию меньшую
Пусть враг сечет и рубит, да и души
Насильным крестным целованьем губит.
Просил я их со многими слезами,
Какую
ни на есть, придумать помощь, —
И слышать не хотят. Не их, вишь, дело!
Так
чье же?
Бургмейер(очень уже постаревший и совсем почти поседевший, сидит
на диване около маленького, инкрустацией выложенного столика, склонив голову
на руку). Такие приливы крови делаются к голове, что того и жду, что с ума сойду, а это хуже смерти для меня… В могилу ляжешь, по крайней мере, ничего чувствовать не будешь, а тут
на чье попеченье останусь?
На Евгению Николаевну много понадеяться нельзя!.. Я уж начинаю хорошо ее понимать: она, кроме своего собственного удовольствия,
ни о чем, кажется, не заботится…
— Ничего не забыла я
ни на капелечку, а только боязно мне, — молвила Марьюшка. — Ты осо́бь статья, тебе все с рук сойдет, матушка не выдаст, хоша бы и Патапу Максимычу… А мне-то где заступу искать, под
чью властную руку укрыться?..
Есть или, по крайней мере, были у нас
на Руси сострадательные барышни, одну из каковых автор вспоминает в эту минуту: в ее девической комнате постоянно можно было найти какую-нибудь калечку;
на окне, например, сидел цыпленок с переломленною, перевязанною в лубок ногой; в шляпной коробке помещался гадостный больной котенок; под комодом прыгал
на нитке упавший из гнезда желтоносый галчонок: все это подбиралось сюда откуда попало и воспитывалось здесь до поправления сил, без всякого расчета
на чью бы то
ни было благодарность.
— Гм…
Чьей фабрики сахар? Бобринского? То-то… А это чай? Воняет чем-то… Сардины какие-то… Помада
ни к селу
ни к городу… изюм с сором… Задобрить хочет, подлизывается… Не-ет-с, милый дружок! Нас не задобришь! А для чего это он цикорного кофею всунул? Я не пью. Кофей вредно пить…
На нервы действует… Хорошо, ступай! Кланяйся там!
И бешеный хохот по всему залу. Очень еще публика любила другую его русскую песню, — про Акулинина мужа. Пел он и чувствительные романсы, — «А из рощи, рощи темной, песнь любви несется…» Никогда потом
ни от
чьего пения, даже от пения Фигнера, не переживал я такой поднимающей волны поэзии и светлой тоски. Хотелось подойти к эстраде и поцеловать блестяще начищенный носок его сапога. Тульская публика тоже была в восторге от Славянского, и билеты
на его концерты брались нарасхват.
Но когда такого человека постигает страдание, выходящее за пределы видимой ему связи страдания и заблуждения, — как, когда он страдает от причин, бывших всегда вне его личной деятельности или когда последствия его страданий не могут быть
ни на что нужны
ни его,
ни чьей другой личности, — ему кажется, что его постигает то, чего не должно быть, и он спрашивает себя: зачем? за что? и, не находя предмета,
на который бы он мог направить свою деятельность, возмущается против страдания, и страдание его делается ужасным мучением.
На другой день в Заборье пир горой. Соберутся большие господа и мелкопоместные, торговые люди и приказные, всего человек, может, с тысячу, иной год и больше. У князя Алексея Юрьича таков был обычай: кто
ни пришел, не спрашивают,
чей да откуда, а садись да пей, а коли есть хочешь, пожалуй, и ешь, добра припасено вдосталь…
На поляне, позадь дому, столы поставлены, бочки выкачены. Музыка, песни, пальба, гульба день-деньской стоном стоят. Вечером потешные огни да бочки смоляные, хороводы в саду.
И хочешь ли знать, кого я боялся? Мне страшно было не одних тех воров, что ходят и крадут, а я боялся и того вора, что жил вечно со мной в моем сердце. Я не хотел знать
ни о
чьем несчастье, чтобы оно не лишило меня той твердости, которая нужна человеку, желающему исправить путь своей собственной жизни, не обращая внимания
на то, что где-нибудь делается с другими. Я не виноват в их несчастиях.
— Стану я с ним разговаривать, я
на него давно махнул рукой, да и показания его для меня безразличны — он стал совсем идиотом. Кто ему поверит, в
чью бы пользу он
ни показывал! Вы — другое дело.
— Напрасно, княжна, вы так швыряетесь друзьями! — хладнокровно заметил он, когда она
на его предложение помочь ей в устройстве дел отвечала, что не нуждается
ни в
чьих услугах.
— Пожалуй, обратите ваш колокол в трон, и воссядет
на нем князь наш, и начнет править вами мудро и законно, и хотя не попустит
ни чьей вины пред собою, зато и не даст в обиду врагам. Скажите это землякам вашим — и меч наш в ножнах, а кубок в руках, — сказал князь Иван.
О! я не дожидалась толчка извне, я не стала спрашивать,
на чьей обязанности лежит помощь собрату, избавление узника, — голос ее смягчился как бы слезами — нет, ничего этого не хотела знать я, бедная женщина, не имеющая
ни капиталов,
ни верного положения; я отыскала этого гнусного жидка…
Безграмотная, темная масса солдат, отвыкших от всякого труда, тех самых солдат,
на чьи штыки недавно еще опиралось старое самовластье,
ни с какой точки зрения не есть социалистически мыслящий и социалистически чувствующий рабочий класс.
Самое бестолковое изложение этого обстоятельства для меня было вполне достаточно, чтобы понять всю горечь отчаяния рассказчика и всю невозможность какой бы то
ни было для него надежды
на чье бы то
ни было заступление и помощь. Но в деле этом были еще осложнения, силу и значение которых мог настоящим образом понимать только человек, не совсем чуждый некоторым общественным комбинациям.
«
Чья смерть? — Моя! — Да, я стою ему
на дороге. Сколько бы я
ни давал ему, ему лучше, чтобы я умер, и он был бы хозяином».