Неточные совпадения
Городничий. Да я так только заметил вам. Насчет же внутреннего распоряжения и того, что называет в письме Андрей Иванович грешками, я
ничего не могу сказать. Да и странно говорить: нет человека, который бы за собою
не имел каких-нибудь грехов. Это уже так самим богом устроено, и волтерианцы напрасно против этого говорят.
Охотно подавал подчиненным левую руку, охотно улыбался и
не только
не позволял себе
ничего утверждать слишком резко, но даже любил, при докладах, употреблять выражения вроде:"Итак, вы изволили сказать"или:"Я
имел уже честь доложить вам"и т. д.
Была ли у них история, были ли в этой истории моменты, когда они
имели возможность проявить свою самостоятельность? —
ничего они
не помнили.
Она поехала в игрушечную лавку, накупила игрушек и обдумала план действий. Она приедет рано утром, в 8 часов, когда Алексей Александрович еще, верно,
не вставал. Она будет
иметь в руках деньги, которые даст швейцару и лакею, с тем чтоб они пустили ее, и,
не поднимая вуаля, скажет, что она от крестного отца Сережи приехала поздравить и что ей поручено поставить игрушки у кровати сына. Она
не приготовила только тех слов, которые она скажет сыну. Сколько она ни думала об этом, она
ничего не могла придумать.
В глазах родных он
не имел никакой привычной, определенной деятельности и положения в свете, тогда как его товарищи теперь, когда ему было тридцать два года, были уже — который полковник и флигель-адъютант, который профессор, который директор банка и железных дорог или председатель присутствия, как Облонский; он же (он знал очень хорошо, каким он должен был казаться для других) был помещик, занимающийся разведением коров, стрелянием дупелей и постройками, то есть бездарный малый, из которого
ничего не вышло, и делающий, по понятиям общества, то самое, что делают никуда негодившиеся люди.
— Нет, побудьте, пожалуйста. Мне нужно сказать вам… нет, вам, — обратилась она к Алексею Александровичу, и румянец покрыл ей шею и лоб. — Я
не хочу и
не могу
иметь от вас
ничего скрытого, — сказала она.
Княгиня же, со свойственною женщинам привычкой обходить вопрос, говорила, что Кити слишком молода, что Левин
ничем не показывает, что
имеет серьезные намерения, что Кити
не имеет к нему привязанности, и другие доводы; но
не говорила главного, того, что она ждет лучшей партии для дочери, и что Левин несимпатичен ей, и что она
не понимает его.
Ей казалось, что он, зная это, скорее может разлюбить ее; а она
ничего так
не боялась теперь, хотя и
не имела к тому никаких поводов, как потерять его любовь.
«Честолюбие? Серпуховской? Свет? Двор?» Ни на чем он
не мог остановиться. Всё это
имело смысл прежде, но теперь
ничего этого уже
не было. Он встал с дивана, снял сюртук, выпустил ремень и, открыв мохнатую грудь, чтобы дышать свободнее, прошелся по комнате. «Так сходят с ума, — повторил он, — и так стреляются… чтобы
не было стыдно», добавил он медленно.
— Я
не хотел показывать потому, что Стива
имеет страсть телеграфировать; что ж телеграфировать, когда
ничто не решено?
— У вас нет
ничего неприятного? Впрочем, я
не имею права спрашивать, — быстро проговорил он.
Когда она вошла в спальню, Вронский внимательно посмотрел на нее. Он искал следов того разговора, который, он знал, она, так долго оставаясь в комнате Долли, должна была
иметь с нею. Но в ее выражении, возбужденно-сдержанном и что-то скрывающем, он
ничего не нашел, кроме хотя и привычной ему, но всё еще пленяющей его красоты, сознания ее и желания, чтоб она на него действовала. Он
не хотел спросить ее о том, что они говорили, но надеялся, что она сама скажет что-нибудь. Но она сказала только...
Всё это она говорила весело, быстро и с особенным блеском в глазах; но Алексей Александрович теперь
не приписывал этому тону ее никакого значения. Он слышал только ее слова и придавал им только тот прямой смысл, который они
имели. И он отвечал ей просто, хотя и шутливо. Во всем разговоре этом
не было
ничего особенного, но никогда после без мучительной боли стыда Анна
не могла вспомнить всей этой короткой сцены.
То же самое он видел и в социалистических книгах: или это были прекрасные фантазии, но неприложимые, которыми он увлекался, еще бывши студентом, — или поправки, починки того положения дела, в которое поставлена была Европа и с которым земледельческое дело в России
не имело ничего общего.
Теперь, когда над ним висело открытие всего, он
ничего так
не желал, как того, чтоб она, так же как прежде, насмешливо ответила ему, что его подозрения смешны и
не имеют основания. Так страшно было то, что он знал, что теперь он был готов поверить всему. Но выражение лица ее, испуганного и мрачного, теперь
не обещало даже обмана.
— Но я повторяю: это совершившийся факт. Потом ты
имела, скажем, несчастие полюбить
не своего мужа. Это несчастие; но это тоже совершившийся факт. И муж твой признал и простил это. — Он останавливался после каждой фразы, ожидая ее возражения, но она
ничего не отвечала. — Это так. Теперь вопрос в том: можешь ли ты продолжать жить с своим мужем? Желаешь ли ты этого? Желает ли он этого?
― Да я тебе говорю, что это
не имеет ничего общего. Они отвергают справедливость собственности, капитала, наследственности, а я,
не отрицая этого главного стимула (Левину было противно самому, что он употреблял такие слова, но с тех пор, как он увлекся своею работой, он невольно стал чаще и чаще употреблять нерусские слова), хочу только регулировать труд.
— Впрочем,
не понимаю, как,
имея столько независимости, как вы, — продолжал он разгорячаясь, — объявляя мужу прямо о своей неверности и
не находя в этом
ничего предосудительного, как кажется, вы находите предосудительным исполнение в отношении к мужу обязанности жены.
Узнав все эти подробности, княгиня
не нашла
ничего предосудительного в сближении своей дочери с Варенькой, тем более что Варенька
имела манеры и воспитание самые хорошие: отлично говорила по-французски и по-английски, а главное — передала от г-жи Шталь сожаление, что она по болезни лишена удовольствия познакомиться с княгиней.
— Знаешь, на меня нашло почти вдохновение, — говорила она. — Зачем ждать здесь развода? Разве
не все равно в деревне? Я
не могу больше ждать. Я
не хочу надеяться,
не хочу
ничего слышать про развод. Я решила, что это
не будет больше
иметь влияния на мою жизнь. И ты согласен?
Несмотря на то, что Левин полагал, что он
имеет самые точные понятия о семейной жизни, он, как и все мужчины, представлял себе невольно семейную жизнь только как наслаждение любви, которой
ничто не должно было препятствовать и от которой
не должны были отвлекать мелкие заботы.
― Да моя мысль
не имеет ничего общего…
Хотя Алексей Александрович и знал, что он
не может
иметь на жену нравственного влияния, что из всей этой попытки исправления
ничего не выйдет, кроме лжи; хотя, переживая эти тяжелые минуты, он и
не подумал ни разу о том, чтоб искать руководства в религии, теперь, когда его решение совпадало с требованиями, как ему казалось, религии, эта религиозная санкция его решения давала ему полное удовлетворение и отчасти успокоение.
«Что бы я был такое и как бы прожил свою жизнь, если б
не имел этих верований,
не знал, что надо жить для Бога, а
не для своих нужд? Я бы грабил, лгал, убивал.
Ничего из того, что составляет главные радости моей жизни,
не существовало бы для меня». И, делая самые большие усилия воображения, он всё-таки
не мог представить себе того зверского существа, которое бы был он сам, если бы
не знал того, для чего он жил.
Он думал, что его сватовство
не будет
иметь ничего похожего на другие, что обычные условия сватовства испортят его особенное счастье; но кончилось тем, что он делал то же, что другие, и счастье его от этого только увеличивалось и делалось более и более особенным,
не имевшим и
не имеющим
ничего подобного.
Действительно, мальчик чувствовал, что он
не может понять этого отношения, и силился и
не мог уяснить себе то чувство, которое он должен
иметь к этому человеку. С чуткостью ребенка к проявлению чувства он ясно видел, что отец, гувернантка, няня — все
не только
не любили, но с отвращением и страхом смотрели на Вронского, хотя и
ничего не говорили про него, а что мать смотрела на него как на лучшего друга.
Если бы кто-нибудь
имел право спросить Алексея Александровича, что он думает о поведении своей жены, то кроткий, смирный Алексей Александрович
ничего не ответил бы, а очень бы рассердился на того человека, который у него спросил бы про это.
— Отчего же и
не пойти, если весело. Ça ne tire pas à conséquence. [Это
не может
иметь последствий.] Жене моей от этого
не хуже будет, а мне будет весело. Главное дело — блюди святыню дома. В доме чтобы
ничего не было. А рук себе
не завязывай.
Отвечая на вопросы о том, как распорядиться с вещами и комнатами Анны Аркадьевны, он делал величайшие усилия над собой, чтоб
иметь вид человека, для которого случившееся событие
не было непредвиденным и
не имеет в себе
ничего, выходящего из ряда обыкновенных событий, и он достигал своей цели: никто
не мог заметить в нем признаков отчаяния.
Ему теперь ясно было, что хотя мысли Метрова, может быть, и
имеют значение, но и его мысли также
имеют значение; мысли эти могут уясниться и привести к чему-нибудь, только когда каждый будет отдельно работать на избранном пути, а из сообщения этих мыслей
ничего выйти
не может.
Доказательством того, что деятельность ее и Агафьи Михайловны была
не инстинктивная, животная, неразумная, было то, что, кроме физического ухода, облегчения страданий, и Агафья Михайловна и Кити требовали для умирающего еще чего-то такого, более важного, чем физический уход, и чего-то такого, что
не имело ничего общего с условиями физическими.
— Отчего же ты
не можешь
ничего сделать? Ты сделал попытку, и
не удалось по твоему, и ты покоряешься. Как
не иметь самолюбия?
Вот они и сладили это дело… по правде сказать, нехорошее дело! Я после и говорил это Печорину, да только он мне отвечал, что дикая черкешенка должна быть счастлива,
имея такого милого мужа, как он, потому что, по-ихнему, он все-таки ее муж, а что Казбич — разбойник, которого надо было наказать. Сами посудите, что ж я мог отвечать против этого?.. Но в то время я
ничего не знал об их заговоре. Вот раз приехал Казбич и спрашивает,
не нужно ли баранов и меда; я велел ему привести на другой день.
— Что же, — сказал пьяный господин, мигнув драгунскому капитану, который ободрял его знаками, — разве вам
не угодно?.. Я таки опять
имею честь вас ангажировать pour mazure… [на мазурку… (фр.)] Вы, может, думаете, что я пьян? Это
ничего!.. Гораздо свободнее, могу вас уверить…
Происшествие этого вечера произвело на меня довольно глубокое впечатление и раздражило мои нервы;
не знаю наверное, верю ли я теперь предопределению или нет, но в этот вечер я ему твердо верил: доказательство было разительно, и я, несмотря на то что посмеялся над нашими предками и их услужливой астрологией, попал невольно в их колею; но я остановил себя вовремя на этом опасном пути и,
имея правило
ничего не отвергать решительно и
ничему не вверяться слепо, отбросил метафизику в сторону и стал смотреть под ноги.
Другой бы на моем месте предложил княжне son coeur et sa fortune; [руку и сердце (фр.).] но надо мною слово жениться
имеет какую-то волшебную власть: как бы страстно я ни любил женщину, если она мне даст только почувствовать, что я должен на ней жениться, — прости любовь! мое сердце превращается в камень, и
ничто его
не разогреет снова.
Впрочем, обе дамы нельзя сказать чтобы
имели в своей натуре потребность наносить неприятность, и вообще в характерах их
ничего не было злого, а так, нечувствительно, в разговоре рождалось само собою маленькое желание кольнуть друг друга; просто одна другой из небольшого наслаждения при случае всунет иное живое словцо: вот, мол, тебе! на, возьми, съешь!
Не имея ничего, он угощал и хлебосольничал, и даже оказывал покровительство, поощрял всяких артистов, приезжавших в город, давал им у себя приют и квартиру.
Иван Антонович как будто бы и
не слыхал и углубился совершенно в бумаги,
не отвечая
ничего. Видно было вдруг, что это был уже человек благоразумных лет,
не то что молодой болтун и вертопляс. Иван Антонович, казалось,
имел уже далеко за сорок лет; волос на нем был черный, густой; вся середина лица выступала у него вперед и пошла в нос, — словом, это было то лицо, которое называют в общежитье кувшинным рылом.
Кажется, как будто ее мало заботило то, о чем заботятся, или оттого, что всепоглощающая деятельность мужа
ничего не оставила на ее долю, или оттого, что она принадлежала, по самому сложению своему, к тому философическому разряду людей, которые,
имея и чувства, и мысли, и ум, живут как-то вполовину, на жизнь глядят вполглаза и, видя возмутительные тревоги и борьбы, говорят: «<Пусть> их, дураки, бесятся!
Коцебу, в которой Ролла играл г. Поплёвин, Кору — девица Зяблова, прочие лица были и того менее замечательны; однако же он прочел их всех, добрался даже до цены партера и узнал, что афиша была напечатана в типографии губернского правления, потом переворотил на другую сторону: узнать, нет ли там чего-нибудь, но,
не нашедши
ничего, протер глаза, свернул опрятно и положил в свой ларчик, куда
имел обыкновение складывать все, что ни попадалось.
Но приятная дама
ничего не нашлась сказать. Она умела только тревожиться, но чтобы составить какое-нибудь сметливое предположение, для этого никак ее
не ставало, и оттого, более нежели всякая другая, она
имела потребность в нежной дружбе и советах.
Миллионщик
имеет ту выгоду, что может видеть подлость, совершенно бескорыстную, чистую подлость,
не основанную ни на каких расчетах: многие очень хорошо знают, что
ничего не получат от него и
не имеют никакого права получить, но непременно хоть забегут ему вперед, хоть засмеются, хоть снимут шляпу, хоть напросятся насильно на тот обед, куда узнают, что приглашен миллионщик.
На вопрос, точно ли Чичиков
имел намерение увезти губернаторскую дочку и правда ли, что он сам взялся помогать и участвовать в этом деле, Ноздрев отвечал, что помогал и что если бы
не он, то
не вышло бы
ничего, — тут он и спохватился было, видя, что солгал вовсе напрасно и мог таким образом накликать на себя беду, но языка никак уже
не мог придержать.
Вы согласитесь, мой читатель,
Что очень мило поступил
С печальной Таней наш приятель;
Не в первый раз он тут явил
Души прямое благородство,
Хотя людей недоброхотство
В нем
не щадило
ничего:
Враги его, друзья его
(Что, может быть, одно и то же)
Его честили так и сяк.
Врагов
имеет в мире всяк,
Но от друзей спаси нас, Боже!
Уж эти мне друзья, друзья!
Об них недаром вспомнил я.
Так проповедовал Евгений.
Сквозь слез
не видя
ничего,
Едва дыша, без возражений,
Татьяна слушала его.
Он подал руку ей. Печально
(Как говорится, машинально)
Татьяна молча оперлась,
Головкой томною склонясь;
Пошли домой вкруг огорода;
Явились вместе, и никто
Не вздумал им пенять на то:
Имеет сельская свобода
Свои счастливые права,
Как и надменная Москва.
Когда брат Натальи Савишны явился для получения наследства и всего имущества покойной оказалось на двадцать пять рублей ассигнациями, он
не хотел верить этому и говорил, что
не может быть, чтобы старуха, которая шестьдесят лет жила в богатом доме, все на руках
имела, весь свой век жила скупо и над всякой тряпкой тряслась, чтобы она
ничего не оставила. Но это действительно было так.
Она полагала, что в ее положении — экономки, пользующейся доверенностью своих господ и имеющей на руках столько сундуков со всяким добром, дружба с кем-нибудь непременно повела бы ее к лицеприятию и преступной снисходительности; поэтому, или, может быть, потому, что
не имела ничего общего с другими слугами, она удалялась всех и говорила, что у нее в доме нет ни кумовьев, ни сватов и что за барское добро она никому потачки
не дает.
Она сообщала, между прочим, что, несмотря на то, что он, по-видимому, так углублен в самого себя и ото всех как бы заперся, — к новой жизни своей он отнесся очень прямо и просто, что он ясно понимает свое положение,
не ожидает вблизи
ничего лучшего,
не имеет никаких легкомысленных надежд (что так свойственно в его положении) и
ничему почти
не удивляется среди новой окружающей его обстановки, так мало похожей на что-нибудь прежнее.
Ушли все на минуту, мы с нею как есть одни остались, вдруг бросается мне на шею (сама в первый раз), обнимает меня обеими ручонками, целует и клянется, что она будет мне послушною, верною и доброю женой, что она сделает меня счастливым, что она употребит всю жизнь, всякую минуту своей жизни, всем, всем пожертвует, а за все это желает
иметь от меня только одно мое уважение и более мне, говорит, «
ничего,
ничего не надо, никаких подарков!» Согласитесь сами, что выслушать подобное признание наедине от такого шестнадцатилетнего ангельчика с краскою девичьего стыда и со слезинками энтузиазма в глазах, — согласитесь сами, оно довольно заманчиво.