Неточные совпадения
— Я тебе говорю, чтò я думаю, — сказал Степан Аркадьич улыбаясь. — Но я тебе больше скажу: моя жена — удивительнейшая женщина…. — Степан Аркадьич вздохнул, вспомнив о своих отношениях с женою, и,
помолчав с минуту, продолжал: — У нее есть дар предвидения. Она насквозь видит людей; но этого мало, — она знает, чтò будет, особенно по части браков. Она, например, предсказала, что Шаховская выйдет за Брентельна.
Никто этому верить не хотел, а так вышло. И она — на твоей стороне.
— Да, как будто нахальнее стал, — согласилась она, разглаживая на столе документы, вынутые из пакета.
Помолчав, она сказала: — Жалуется, что
никто у нас ничего не знает и хороших «Путеводителей» нет. Вот что, Клим Иванович, он все-таки едет на Урал, и ему нужен русский компаньон, — я, конечно, указала на тебя. Почему? — спросишь ты. А — мне очень хочется знать, что он будет делать там. Говорит, что поездка займет недели три, оплачивает дорогу, содержание и — сто рублей в неделю. Что ты скажешь?
— Нынешнее время, — начал он сам,
помолчав минуты две и все смотря куда-то в воздух, — нынешнее время — это время золотой средины и бесчувствия, страсти к невежеству, лени, неспособности к делу и потребности всего готового.
Никто не задумывается; редко кто выжил бы себе идею.
— «Папа, говорит, я разбогатею, я в офицеры пойду и всех разобью, меня царь наградит, я приеду, и тогда
никто не посмеет…» Потом
помолчал да и говорит — губенки-то у него всё по-прежнему вздрагивают: «Папа, говорит, какой это нехороший город наш, папа!» — «Да, говорю, Илюшечка, не очень-таки хорош наш город».
Ему
никто ничего не ответил, но Ольга Сергеевна,
помолчав, протянула...
— Прошла, — отвечал Павел искренним тоном. — Однако послушайте, — прибавил он,
помолчав, — сюда
никто не взойдет из людей?..
— Знаете, — продолжал он,
помолчав с минуту, — странная вещь!
никто меня здесь не задевает, все меня ласкают, а между тем в сердце моем кипит какой-то страшный, неистощимый источник злобы против всех их!
— А что, не будет ли нынче чего-нибудь? — робко спросил Михайлов, поглядывая то на Калугина, то на Гальцина.
Никто не отвечал ему. Гальцин только сморщился как-то, пустил глаза мимо его фуражки и,
помолчав немного, сказал...
Помолчав с минуту, он оттолкнул ногой Александру Степановну и закричал: «Вон! и не смей показываться на глаза, покуда не позову!»
Никто не дожидался дальнейших приказаний; в одну минуту горница опустела, и всё стало тихо вокруг Степана Михайлыча, у которого еще долго темны и мутны были голубые зрачки глаз, долго тяжело он дышал и грудь его высоко подымалась, потому что он сдержал свое бешенство, не удовлетворил своему разгоревшемуся гневу.
Скажешь, что нашел, — попросят поделиться, скажешь, что украл, — сам понимаешь, а скажешь, что потерял, —
никто ничего, растеряха, тебе не поверит… Вот и
помалкивай да чужое послухивай, что знаешь, то твое, про себя береги, а от другого дурака, может, что и умное услышишь. А главное, не спорь зря — пусть всяк свое брешет, пусть за ним последнее слово останется!
— Да у
никого. Это-то и скверно, что ни у кого. Даша задумалась и,
помолчав, спросила...
— Вы слышали? Вы слушали? Я думал, что меня
никто не слышит. Да, я иногда играл… Теперь не могу… Теперь здесь; на Масленой, на Пасхе — день в балаганах, вечер здесь… (Он
помолчал.) У меня четыре сына и одна дочь, — промолвил он тихо. — И один мальчик в этом году кончает Annen-Schule и поступает в университет… Я не могу играть элегии Эрнста.
— Нет, не самолюбие. А вижу я, что подло все занимаются этим делом. Все на язычничестве выезжают, а на дело —
никого. Нет, ты дело делай, а не бреши. А то любовь-то за обедом разгорается. Повести пишут! рассказы! — прибавил он,
помолчав, — эх, язычники! фарисеи проклятые! А сами небось не тронутся. Толокном-то боятся подавиться. Да и хорошо, что не трогаются, — прибавил он,
помолчав немного.
Аграфена Платоновна (
помолчав). Мне как хотите. Я, жалеючи вас, говорю. Куда вы денетесь с дочерью-то? Девушке двадцать лет; нынче без приданого-то
никто не возьмет; а у вас ни кругом, ни около — все нет ничего, бедность непокрытая.
Гнедой, ящерица и улитка этого не знали, но насекомые имели кое-какое понятие. И все немного
помолчали, потому что
никто не умел сказать ничего путного о будущей жизни.
— Знаю, парень, знаю… Патап Максимыч все до тонкости мне рассказывал, — молвил Михайло Васильич. — А ты умно тогда сделал, что оглобли-то поворотил. Не ровен час, голубчик, попал бы в скит, и тебе бы тогда, пожалуй, да и нам с тобой на калачи досталось… Ты смотри про это дело
никому не сказывай… Покаместь суд не кончился, нишкни да
помалкивай.
— Так было надо, — отвечал Самоквасов. — А вы все-таки
никому не сказывайте, что это дело мы с Семеном обработали… Хоть до зимы
помолчите…
—
Никто насчет кабалы с тобой согласен не будет… — немножко
помолчавши, сказал Зиновий Алексеич.
— Вот до чего мы с вами договорились, — с улыбкой сказала Марья Ивановна. — В богословие пустились… Оставимте эти разговоры, Марко Данилыч. Писание — пучина безмерная,
никому вполне его не понять, разве кроме людей, особенной благодатью озаренных, тех людей, что имеют в устах «слово живота»… А такие люди есть, — прибавила она, немного
помолчав, и быстро взглянула на Дуню. — Не в том дело, Марко Данилыч, — не невольте Дунюшки и все предоставьте воле Божией. Господь лучше вас устроит.
— Вот что! — Она
помолчала и в колебании взглянула на Токарева. — Дайте мне честное слово, что вы
никому не станете рассказывать о нашем разговоре, — помните, тогда вечером, в Изворовке, когда с Сережей сделался припадок?
— Ну, ладно, буду ждать. А только… Коли она не придет, буду так безобразить, что… И вас не послушаю,
никого! — Больной
помолчал. — Коли не придет, увидите, что будет! Я попрошу вас к себе сюда… — зловеще протянул он.
— Ничего. Голова только отчаянно болит… Попробую заснуть. — Он
помолчал. — Вот что, Костя: пожалуйста,
никому не говори. Так глупо!
Он остановился,
помолчал немного; но так как
никто ему ничего не дал, он снова вскинул гитару и сказал: «A présent, messieurs et mesdames, je vous chanterai l'air du Righi» [Теперь, милостивые государи и государыни, я спою вам песенку Риги (франц.).].
Кончила. Ребята глядят по сторонам и молчат. Председатель
помолчал, не предложил
никому высказаться по поднятому мною вопросу и перешел к следующему пункту повестки.
— Кажется спит, мама, — тихо отвечала Соня. Графиня,
помолчав немного, окликнула еще, но уже
никто ей не откликнулся.