Неточные совпадения
Охотно допускаю, что во всем этом настроении преимущественными виновниками
являются отдельные личности, но ведь масса присутствовала при этих деяниях — и
не ахнула.
Павел и Андрей почти
не спали по ночам,
являлись домой уже перед гудком оба усталые, охрипшие, бледные. Мать знала, что они устраивают собрания в лесу, на болоте, ей было известно, что вокруг слободы по ночам рыскают разъезды конной полиции, ползают сыщики, хватая и обыскивая
отдельных рабочих, разгоняя группы и порою арестуя того или другого. Понимая, что и сына с Андреем тоже могут арестовать каждую ночь, она почти желала этого — это было бы лучше для них, казалось ей.
Он говорил себе, что такой решительный шаг, какой представляла собой отмена крепостного права,
не может остаться без дальнейших последствий; что разделение на сословия
не удержится, несмотря ни на какие искусственные меры; что на место
отдельных сословных групп
явится нечто всесословное и, наконец, выступит на сцену «земля».
Напав на нить брачных историй, князь Василий
не пощадил и Густава Ивановича Фриессе, мужа Анны, рассказав, что он на другой день после свадьбы
явился требовать при помощи полиции выселения новобрачной из родительского дома, как
не имеющую
отдельного паспорта, и водворения ее на место проживания законного мужа.
Она, разумеется, озаботилась на дамской половине дома приготовить для Домны Осиповны, в особой
отдельной комнате, постель, и когда та пришла в эту комнату, Минодора
не замедлила
явиться к ней, чтобы помочь ей раздеться.
Определяя прекрасное как полное проявление идеи в
отдельном существе, мы необходимо придем к выводу: «прекрасное в действительности только призрак, влагаемый в нее нашею фантазиею»; из этого будет следовать, что «собственно говоря, прекрасное создается нашею фантазиею, а в действительности (или, [по Гегелю]: в природе) истинно прекрасного нет»; из того, что в природе нет истинно прекрасного, будет следовать, что «искусство имеет своим источником стремление человека восполнить недостатки прекрасного в объективной действительности» и что «прекрасное, создаваемое искусством, выше прекрасного в объективной действительности», — все эти мысли составляют сущность [гегелевской эстетики и
являются в ней]
не случайно, а по строгому логическому развитию основного понятия о прекрасном.
Первая форма его та, когда субъект
является не фактически, а только в возможности виновным и когда поэтому сила, его губящая,
является слепою силою природы, которая на
отдельном субъекте, более отличающемся внешним блеском богатства и т. п., нежели внутренними достоинствами, показывает пример, что индивидуальное должно погибнуть потому, что оно индивидуальное.
Я
не буду говорить о том, что основные понятия, из которых выводится у Гегеля определение прекрасного], теперь уже признаны
не выдерживающими критики;
не буду говорить и о том, что прекрасное [у Гегеля]
является только «призраком», проистекающим от непроницательности взгляда,
не просветленного философским мышлением, перед которым исчезает кажущаяся полнота проявления идеи в
отдельном предмете, так что [по системе Гегеля] чем выше развито мышление, тем более исчезает перед ним прекрасное, и, наконец, для вполне развитого мышления есть только истинное, а прекрасного нет;
не буду опровергать этого фактом, что на самом деле развитие мышления в человеке нисколько
не разрушает в нем эстетического чувства: все это уже было высказано много раз.
Если справедливо, что во всяком положении вещей главным зодчим
является история, то
не менее справедливо и то, что везде можно встретить
отдельных индивидуумов, которые служат воплощением «положения» и представляют собой как бы ответ на потребность минуты.
У каждого из нас
явились свои
отдельные интересы, заботы, которые мы уже
не пытались сделать общими.
Брат Павлин с трогательной наивностью перепутывал исторические события, лица и
отдельные факты, так что Половецкому даже
не хотелось его разубеждать. Ведь наивность — проявление нетронутой силы, а именно такой силой
являлся брат Павлин. Все у него выходило как-то необыкновенно просто. И обитель, и о. игумен, и удивительная история города Бобыльска, и собственная жизнь — все в одном масштабе, и от всего веяло тем особенным теплом, какое дает только одна русская печка.
Она присуща
не отдельным лицам, которые
являются носителями власти, — на них только сосредоточивается, сгущается ее энергия.
Не оспариваю, чтобы
не случалось между русскими людьми когда-нибудь обращения в еврейскую веру с обрезанием; могли быть
отдельные случаи, но никогда
не было целого общества таких жидов, особой секты жидовствующих и притом с пропагандой [В единоплеменном и единоверном с нами царстве Болгарском
являлись тоже так называемые жидовствующие.