Неточные совпадения
Стародум. Фенелона? Автора Телемака? Хорошо. Я
не знаю твоей
книжки, однако
читай ее,
читай. Кто написал Телемака, тот пером своим нравов развращать
не станет. Я боюсь для вас нынешних мудрецов. Мне случилось
читать из них все то, что переведено по-русски. Они, правда, искореняют сильно предрассудки, да воротят с корню добродетель. Сядем. (Оба сели.) Мое сердечное желание видеть тебя столько счастливу, сколько в свете быть возможно.
Софья (одна, глядя на часы). Дядюшка скоро должен вытти. (Садясь.) Я его здесь подожду. (Вынимает
книжку и
прочитав несколько.) Это правда. Как
не быть довольну сердцу, когда спокойна совесть! (
Прочитав опять несколько.) Нельзя
не любить правил добродетели. Они — способы к счастью. (
Прочитав еще несколько, взглянула и, увидев Стародума, к нему подбегает.)
Татьяна долго в келье модной
Как очарована стоит.
Но поздно. Ветер встал холодный.
Темно в долине. Роща спит
Над отуманенной рекою;
Луна сокрылась за горою,
И пилигримке молодой
Пора, давно пора домой.
И Таня, скрыв свое волненье,
Не без того, чтоб
не вздохнуть,
Пускается в обратный путь.
Но прежде просит позволенья
Пустынный замок навещать,
Чтоб
книжки здесь одной
читать.
— Налить еще чаю? — спрашивала Елена, она сидела обычно с
книжкой в руке,
не вмешиваясь в лирические речи мужа, быстро перелистывая страницы, двигая бровями.
Читала она французские романы, сборники «Шиповника», «Фиорды», восхищалась скандинавской литературой. Клим Иванович Самгин
не заметил, как у него с нею образовались отношения легкой дружбы, которая,
не налагая никаких неприятных обязательств,
не угрожала принять характер отношений более интимных и ответственных.
Человека с французской бородкой
не слушали, но он, придерживая одной рукой пенсне, другой держал пред лицом своим записную
книжку и
читал...
— Долго, а —
не зря! Нас было пятеро в камере,
книжки читали, а потом шестой явился. Вначале мы его за шпиона приняли, а потом оказалось, он бывший студент, лесовод, ему уже лет за сорок, тихий такой и как будто даже
не в своем уме. А затем оказалось, что он — замечательный знаток хозяйства.
Он так пламенно и красноречиво расхваливал ее, что Клим взял у него эту толстенькую
книжку, внимательно
прочитал, но
не нашел в ней ничего достойного восхищения.
Он сел и начал разглаживать на столе измятые письма. Третий листок он
прочитал еще раз и, спрятав его между страниц дневника,
не спеша начал разрывать письма на мелкие клочки. Бумага была крепкая, точно кожа. Хотел разорвать и конверт, но в нем оказался еще листок тоненькой бумаги, видимо, вырванной из какой-то
книжки.
— Ежели вас
не зацепят в эту историю, так вы насчет
книжек позаботьтесь мне; в тюрьме будто
читать не мешают.
— И! нет, какой характер!
Не глупа, училась хорошо,
читает много книг и приодеться любит. Поп-то
не бедный: своя земля есть. Михайло Иваныч, помещик, любит его, — у него там полная чаша! Хлеба, всякого добра — вволю; лошадей ему подарил, экипаж, даже деревьями из оранжерей комнаты у него убирает. Поп умный, из молодых — только уж очень по-светски ведет себя: привык там в помещичьем кругу. Даже французские
книжки читает и покуривает — это уж и
не пристало бы к рясе…
Иногда он как будто и расшевелит ее, она согласится с ним, выслушает задумчиво, если он скажет ей что-нибудь «умное» или «мудреное», а через пять минут, он слышит, ее голос где-нибудь вверху уже поет: «Ненаглядный ты мой, как люблю я тебя», или рисует она букет цветов, семейство голубей, портрет с своего кота, а
не то примолкнет, сидя где-нибудь, и
читает книжку «с веселым окончанием» или же болтает неумолкаемо и спорит с Викентьевым.
Вера думала, что отделалась от
книжки, но неумолимая бабушка без нее
не велела
читать дальше и сказала, что на другой день вечером чтение должно быть возобновлено. Вера с тоской взглянула на Райского. Он понял ее взгляд и предложил лучше погулять.
— Ну, а ты, коза, «в
книжку не читаешь»?
— А хоть бы и так, — худого нет;
не все в девках сидеть да
книжки свои
читать. Вот мудрите с отцом-то, — счастья бог и
не посылает. Гляди-ко, двадцать второй год девке пошел, а она только смеется… В твои-то годы у меня трое детей было, Костеньке шестой год шел. Да отец-то чего смотрит?
А так как начальство его было тут же, то тут же и
прочел бумагу вслух всем собравшимся, а в ней полное описание всего преступления во всей подробности: «Как изверга себя извергаю из среды людей, Бог посетил меня, — заключил бумагу, — пострадать хочу!» Тут же вынес и выложил на стол все, чем мнил доказать свое преступление и что четырнадцать лет сохранял: золотые вещи убитой, которые похитил, думая отвлечь от себя подозрение, медальон и крест ее, снятые с шеи, — в медальоне портрет ее жениха, записную
книжку и, наконец, два письма: письмо жениха ее к ней с извещением о скором прибытии и ответ ее на сие письмо, который начала и
не дописала, оставила на столе, чтобы завтра отослать на почту.
— Я вам сказала: одна, что я могу начать? Я
не знаю, как приняться; и если б знала, где у меня возможность? Девушка так связана во всем. Я независима у себя в комнате. Но что я могу сделать у себя в комнате? Положить на стол
книжку и учить
читать. Куда я могу идти одна? С кем я могу видеться одна? Какое дело я могу делать одна?
Легла она спать, лежит,
читает книжку; только слышу через перегородку-то, — на меня тоже что-то сна
не было, — слышу, встает.
Я лег на траву и достал
книжку; но я и двух страниц
не прочел, а он только бумагу измарал; мы все больше рассуждали и, сколько я могу судить, довольно умно и тонко рассуждали о том, как именно должно работать, чего следует избегать, чего придерживаться и какое собственно значение художника в наш век.
Однако, спустя короткое время, пронесся разъяснительный слух, что в Петербурге накрыли тайное общество злонамеренных молодых людей, которые в карты
не играют, по трактирам
не ходят, шпицбалов
не посещают, а только
книжки читают и промежду себя разговаривают. Струнников серьезно обеспокоился и самолично полетел к Перхунову, который, как об этом упомянуто выше, уже был однажды заподозрен в вольнодумстве.
— Ну, довольно, полно, молись за кого хочешь, черт с тобой, раскричался! — досадливо перебил племянник. — Ведь он у нас преначитанный, вы, князь,
не знали? — прибавил он с какою-то неловкою усмешкой. — Всё теперь разные вот этакие
книжки да мемуары
читает.
Он ничему
не учился и ничего
не читал, а она сколько умных
книжек перечитала.
—
Не твое это дело, барышня, наши мужицкие разговоры слушать… Иди-ка к себе в комнату да
читай в свою
книжку.
— Вот место замечательное, — начал он, положив перед Лизою
книжку, и, указывая костяным ножом на открытую страницу, заслонив ладонью рот,
читал через Лизино плечо: «В каждой цивилизованной стране число людей, занятых убыточными производствами или ничем
не занятых, составляет, конечно, пропорцию более чем в двадцать процентов сравнительно с числом хлебопашцев». Четыреста двадцать четвертая страница, — закончил он, закрывая книгу, которую Лиза тотчас же взяла у него и стала молча перелистывать.
— Ну так, пускай есть науки, а что по тем наукам значится? — говорил пожилой человек господину, имеющему одежду вкратце и штаны навыпуск. — Ты вот
книжки еретические
читаешь, а изъясни ты нам, какого зверя в Ноевом ковчеге
не было?
Наконец, «Зеркало добродетели» перестало поглощать мое внимание и удовлетворять моему ребячьему любопытству, мне захотелось почитать других
книжек, а взять их решительно было негде; тех книг, которые читывали иногда мой отец и мать, мне
читать не позволяли.
Я всякий день
читал свою единственную
книжку «Зеркало добродетели» моей маленькой сестрице, никак
не догадываясь, что она еще ничего
не понимала, кроме удовольствия смотреть картинки.
Около самого дома древесной тени
не было, и потому мы вместе с сестрицей ходили гулять, сидеть и
читать книжки в грачовую рощу или на остров, который я любил с каждым днем более.
Мать, в свою очередь, пересказывала моему отцу речи Александры Ивановны, состоявшие в том, что Прасковью Ивановну за богатство все уважают, что даже всякий новый губернатор приезжает с ней знакомиться; что сама Прасковья Ивановна никого
не уважает и
не любит; что она своими гостями или забавляется, или ругает их в глаза; что она для своего покоя и удовольствия
не входит ни в какие хозяйственные дела, ни в свои, ни в крестьянские, а все предоставила своему поверенному Михайлушке, который от крестьян пользуется и наживает большие деньги, а дворню и лакейство до того избаловал, что вот как они и с нами, будущими наследниками, поступили; что Прасковья Ивановна большая странница, терпеть
не может попов и монахов, и нищим никому копеечки
не подаст; молится богу по капризу, когда ей захочется, — а
не захочется, то и середи обедни из церкви уйдет; что священника и причет содержит она очень богато, а никого из них к себе в дом
не пускает, кроме попа с крестом, и то в самые большие праздники; что первое ее удовольствие летом — сад, за которым она ходит, как садовник, а зимою любит она петь песни, слушать, как их поют,
читать книжки или играть в карты; что Прасковья Ивановна ее, сироту,
не любит, никогда
не ласкает и денег
не дает ни копейки, хотя позволяет выписывать из города или покупать у разносчиков все, что Александре Ивановне вздумается; что сколько ни просили ее посторонние почтенные люди, чтоб она своей внучке-сиротке что-нибудь при жизни назначила, для того чтоб она могла жениха найти, Прасковья Ивановна и слышать
не хотела и отвечала, что Багровы родную племянницу
не бросят без куска хлеба и что лучше век оставаться в девках, чем навязать себе на шею мужа, который из денег женился бы на ней, на рябой кукушке, да после и вымещал бы ей за то.
Она знала, до чего я был охотник, и сейчас стала просить, чтоб я почитал ей
книжку, которая лежала в боковой сумке; но я
не стал даже и
читать, так мне было грустно.
Мать дорогой принялась мне растолковывать, почему
не хорошо так безумно предаваться какой-нибудь забаве, как это вредно для здоровья, даже опасно; она говорила, что, забывая все другие занятия для какой-нибудь охоты, и умненький мальчик может поглупеть, и что вот теперь, вместо того чтоб весело смотреть в окошко, или
читать книжку, или разговаривать с отцом и матерью, я сижу молча, как будто опущенный в воду.
Сердце у меня опять замерло, и я готов был заплакать; но мать приласкала меня, успокоила, ободрила и приказала мне идти в детскую —
читать свою
книжку и занимать сестрицу, прибавя, что ей теперь некогда с нами быть и что она поручает мне смотреть за сестрою; я повиновался и медленно пошел назад: какая-то грусть вдруг отравила мою веселость, и даже мысль, что мне поручают мою сестрицу, что в другое время было бы мне очень приятно и лестно, теперь
не утешила меня.
Целый день я чувствовал себя как-то неловко; к тетушке даже и
не подходил, да и с матерью оставался мало, а все гулял с сестрицей или
читал книжку.
Они воспитывались в Москве, в университетском благородном пансионе, любили
читать книжки и умели наизусть
читать стихи; это была для меня совершенная новость: я до сих пор
не знал, что такое стихи и как их
читают.
У него никогда
не было никакой гувернантки, изобретающей приличные для его возраста causeries [легкий разговор, болтовня (франц.).] с ним; ему никогда никто
не читал детских
книжек, а он прямо схватился за кой-какие романы и путешествия, которые нашел на полке у отца в кабинете; словом, ничто как бы
не лелеяло и
не поддерживало в нем детского возраста, а скорей игра и учение все задавали ему задачи больше его лет.
— Ах, «Монте-Кристо» прелесть, чудо! — почти закричала m-lle Прыхина. — И вообразите, я только начало и конец
прочла; он помещался в журнале, и я никак некоторых
книжек не могла достать; нет ли у вас, душечка, дайте! — умоляла она Вихрова.
Читать я
не мог, да у меня и
не было ни одной
книжки.
Со всем этим я воротился домой уже в час пополудни. Замок мой отпирался почти неслышно, так что Елена
не сейчас услыхала, что я воротился. Я заметил, что она стояла у стола и перебирала мои книги и бумаги. Услышав же меня, она быстро захлопнула книгу, которую
читала, и отошла от стола, вся покраснев. Я взглянул на эту книгу: это был мой первый роман, изданный отдельной
книжкой и на заглавном листе которого выставлено было мое имя.
— Да вы, может быть, побрезгаете, что он вот такой… пьяный.
Не брезгайте, Иван Петрович, он добрый, очень добрый, а уж вас как любит! Он про вас мне и день и ночь теперь говорит, все про вас. Нарочно ваши
книжки купил для меня; я еще
не прочла; завтра начну. А уж мне-то как хорошо будет, когда вы придете! Никого-то
не вижу, никто-то
не ходит к нам посидеть. Все у нас есть, а сидим одни. Теперь вот я сидела, все слушала, все слушала, как вы говорили, и как это хорошо… Так до пятницы…
— Это что и говорить! чего лучше, коли совсем
не пить! только ведь мужику время провести хочется.
Книжек мы
не читаем, местов таких, где бы без вина посидеть можно, у нас нет, — оттого и идут в кабак.
И как им
книжек не читать, когда их тому в кадетских корпусах учили!
— Неизвестно-с. И за что — никто
не знает. Сказывали, этта, будто господин становой писал. Ни с кем будто
не знакомится,
книжки читает, дома по вечерам сидит…
Очевидно, тут есть недоразумение, в существования которого много виноват т — ский исправник. Он призвал к себе подведомственных ему куроедов и сказал им:"Вы отвечаете мне, что в ваших участках тихо будет!"Но при этом
не разъяснил, что
читать книжки,
не ходить в гости и вообще вести уединенную жизнь — вовсе
не противоречит общепринятому понятию о"тишине".
— Поступков
не было. И становой, сказывают, писал: поступков, говорит, нет, а ни с кем
не знакомится,
книжки читает… так и ожидали, что увезут! Однако ответ от вышнего начальства вышел: дожидаться поступков. Да барин-то сам догадался, что нынче с становым шутка плохая: сел на машину — и айда в Петербург-с!
За что? по какому резону? что случилось? — никому
не известно! Известно только, что"в гости
не ходил"и"
книжки читал"…
Яков Яковлич с грехом пополам
читал английские
книжки, но
не владел секретом английского произношения.
Почти каждый вечер после работы у Павла сидел кто-нибудь из товарищей, и они
читали, что-то выписывали из книг, озабоченные,
не успевшие умыться. Ужинали и пили чай с
книжками в руках, и все более непонятны для матери были их речи.
— Полно, кум! —
не глядя на него и скривив губы, говорила женщина. — Ну, что ты такое? Только говоришь да, редко,
книжку прочитаешь. Немного людям пользы от того, что ты со Степаном по углам шушукаешь.
— Хорошо говорите, — тянет сердце за вашей речью. Думаешь — господи! хоть бы в щелку посмотреть на таких людей и на жизнь. Что живешь? Овца! Я вот грамотная,
читаю книжки, думаю много, иной раз и ночь
не спишь, от мыслей. А что толку?
Не буду думать — зря исчезну, и буду — тоже зря.
— В одной
книжке прочитала я слова — бессмысленная жизнь. Это я очень поняла, сразу! Знаю я такую жизнь — мысли есть, а
не связаны и бродят, как овцы без пастуха, — нечем, некому их собрать… Это и есть — бессмысленная жизнь. Бежала бы я от нее да и
не оглянулась, — такая тоска, когда что-нибудь понимаешь!
Другой на моем месте помчался бы по первопутке в Петербург, а я сижу в Заовражье, и совсем
не потому, что желаю подражать Юлию Цезарю; другой
читал бы
книжки, а я
не читаю; другой занялся бы хозяйством, а я
не занимаюсь; другой бы женился, а я
не женюсь…