Неточные совпадения
— Пора идти. Нелепый город, точно его черт палкой помешал. И все
в нем рычит: я те
не Европа! Однако
дома строят по-европейски, все эдакие вольные и уродливые переводы с венского на московский. Обок с одним таким уродищем притулился, нагнулся
в улицу серенький курятничек
в три окна, а над воротами — вывеска: кто-то «предсказывает будущее от пяти часов до восьми», — больше, видно,
не может, фантазии
не хватает. Будущее! — Кутузов широко усмехнулся...
Зато после,
дома, у окна, на балконе, она говорит ему одному, долго говорит, долго выбирает из души впечатления, пока
не выскажется вся, и говорит горячо, с увлечением, останавливается иногда, прибирает слово и на лету
хватает подсказанное им выражение, и во взгляде у ней успеет мелькнуть луч благодарности за помощь. Или сядет, бледная от усталости,
в большое кресло, только жадные, неустающие глаза говорят ему, что она хочет слушать его.
Мы расположились
в фанзе, как
дома. Китайцы старались предупредить все наши желания и просили только, чтобы
не пускать лошадей на волю, дабы они
не потравили полей. Они дали коням овса и наносили травы столько, что ее
хватило бы до утра на отряд вдвое больший, чем наш. Все исполнялось быстро, дружно и без всяких проволочек.
В первый раз
в жизни, уже
в изгнании, я имел собственность и жил
в собственном
доме, хотя и продолжал нуждаться, всегда
не хватало.
Смирения у Михея Зотыча, однако,
хватило ненадолго. Он узнал, что
в доме попа Макара устраивается «голодная столовая», и отправился туда. Ему все нужно было видеть. Поп Макар сильно постарел и был весь седой. Он два года назад похоронил свою попадью Луковну и точно весь засох с горя.
В первую минуту он даже
не узнал старого благоприятеля.
— Штой-то, Ефим Андреич,
не на пасынков нам добра-то копить. Слава богу,
хватит и смотрительского жалованья… Да и по чужим углам на старости лет муторно жить. Вон курицы у нас, и те точно сироты бродят… Переехали бы к себе
в дом, я телочку бы стала выкармливать… На тебя-то глядеть, так сердечушко все изболелось! Сам
не свой ходишь, по ночам вздыхаешь… Долго ли человеку известись!
И точно: везде, куда он теперь ни оглянется, продавец обманул его.
Дом протекает; накаты под полом ветхи; фундамент
в одном месте осел; корму до новой травы
не хватит; наконец, мёленка, которая, покуда он осматривал имение, работала на оба постава и была завалена мешками с зерном, — молчит.
Кадников пристал к этому разговору, начал оправдывать Медиокритского и, разгорячась, так кричал, что все было слышно
в гостиной. Князь только морщился.
Не оставалось никакого сомнения, что молодой человек, обыкновенно очень скромный и очень
не глупый, был пьян. Что делать! Робея и конфузясь ехать к князю
в такой богатый и модный
дом, он для смелости
хватил два стаканчика неподслащенной наливки, которая теперь и сказывала себя.
Ахилла все забирался голосом выше и выше, лоб, скулы, и виски, и вся верхняя челюсть его широкого лица все более и более покрывались густым багрецом и пόтом; глаза его выступали, на щеках, возле углов губ, обозначались белые пятна, и рот отверст был как медная труба, и оттуда со звоном, треском и громом вылетало многолетие, заставившее все неодушевленные предметы
в целом
доме задрожать, а одушевленные подняться с мест и,
не сводя
в изумлении глаз с открытого рта Ахиллы, тотчас, по произнесении им последнего звука,
хватить общим хором: «Многая, многая, мно-о-о-огая лета, многая ле-е-ета!»
— Так вот такие высокие
дома. И сверху донизу набиты людьми. Живут эти люди
в маленьких конурах, точно птицы
в клетках, человек по десяти
в каждой, так что всем и воздуху-то
не хватает. А другие внизу живут, под самой землей,
в сырости и холоде; случается, что солнца у себя
в комнате круглый год
не видят.
— О нет, нет… Я буду
в лесу
в это время, никуда из хаты
не выйду… Но я буду сидеть и все думать, что вот я иду по улице, вхожу
в ваш
дом, отворяю двери, вхожу
в вашу комнату… Вы сидите где-нибудь… ну хоть у стола… я подкрадываюсь к вам сзади тихонько… вы меня
не слышите… я
хватаю вас за плечо руками и начинаю давить… все крепче, крепче, крепче… а сама гляжу на вас… вот так — смотрите…
— Нет… Тут совсем особенная статья выходит:
не хватает у нас
в дому чего-то, от этого и все неполадки. Раньше-то я
не замечал, а тут и заметил… Все как шальные бродим по
дому и друг дружку
не понимаем да добрых людей смешим. У меня раз пружина
в часах лопнула: пошуршала-пошуршала и стала, значит, конец всему делу… Так и у нас…
Не догадываешься?
Записался
в запорожцы, уморил с горя красную девицу, с которой был помолвлен, терпел нападки от своих братьев казаков за то, что миловал жен и детей,
не увечил безоружных,
не жег для забавы
дома, когда
в них
не было вражеской засады, — и чуть было меня
не зарыли живого
в землю с одним нахалом казаком, которого за насмешки я
хватил неловко по голове нагайкою… да, к счастию, он отдохнул.
Крестьянин одного из беднейших уездов Вологодской губернии, он отправился на заработки
в Москву, так как
дома хлебушка и без его рта
не хватит до нового.
Шабельский. Да, я был молод и глуп,
в свое время разыгрывал Чацкого, обличал мерзавцев и мошенников, но никогда
в жизни я воров
не называл
в лицо ворами и
в доме повешенного
не говорил о веревке. Я был воспитан. А ваш этот тупой лекарь почувствовал бы себя на высоте своей задачи и на седьмом небе, если бы судьба дала ему случай, во имя принципа и общечеловеческих идеалов,
хватить меня публично по рылу и под микитки.
Должно быть, идея у него была неясная, крайне спутанная, куцая; всякий раз, точно чувствуя, что чего-то
не хватает, он прибегал к разного рода пристройкам, присаживая их одну к другой, и я, как сейчас, вижу узкие сенцы, узкие коридорчики, кривые лестнички, ведущие
в антресоли, где можно стоять только согнувшись и где вместо пола — три громадных ступени вроде банных полок; а кухня непременно под
домом, со сводами и с кирпичным полом.
Дон-Кихот стоял и соображал: этого еще никогда
не было, чтоб его смели искать
в княгинином
доме… Он видел
в этом новость,
в которой обсуждал
не свое положение, а то, какое значение имеет это по отношению к Варваре Никаноровне. Пользуются ли тем, что ее
дома нет, или уже отныне и ее
не боятся и
не уважают по-прежнему? Откуда это?.. Конечно,
не от здешних: у них на это еще
не хватило бы смелости… Нет; это оттуда, где она сама теперь… одна…
Когда начался пожар, я побежал скорей домой; подхожу, смотрю —
дом наш цел и невредим и вне опасности, но мои две девочки стоят у порога
в одном белье, матери нет, суетится народ, бегают лошади, собаки, и у девочек на лицах тревога, ужас, мольба,
не знаю что; сердце у меня сжалось, когда я увидел эти лица. Боже мой, думаю, что придется пережить еще этим девочкам
в течение долгой жизни! Я
хватаю их, бегу и все думаю одно: что им придется еще пережить на этом свете!
Места
в доме хватило бы еще на две семьи, благо Полуект Степаныч жил с женой Дарьей Никитичной сам-друг, — детей у них
не было.
Место — две десятины;
в самый раз, значит, и то, пожалуй, за всем
не усмотришь; забор подгнил, а местами даже повалился — надо новый строить;
дом, ежели маленько его поправить, то
хватит надолго; и мебель есть, а
в одной комнате даже ванна мраморная стоит,
в которой жидовин-откупщик свое тело белое нежил; руина… ну, это, пожалуй, „питореск“, и больше ничего; однако существует легенда, будто по ночам здесь собираются сирые и неимущие, лижут кирпичи, некогда обагрявшиеся сивухой, и бывают пьяны.
Выйдя на крыльцо господского
дома, он показал пальцем на синеющий вдали лес и сказал: «Вот какой лес продаю! сколько тут дров одних… а?» Повел меня
в сенной сарай, дергал и мял
в руках сено, словно желая убедить меня
в его доброте, и говорил при этом: «Этого сена
хватит до нового с излишечком, а сено-то какое — овса
не нужно!» Повел на мельницу, которая, словно нарочно, была на этот раз
в полном ходу, действуя всеми тремя поставами, и говорил: «здесь сторона хлебная — никогда мельница
не стоит! а ежели еще маслобойку да крупорушку устроите, так у вас такая толпа завсегда будет, что и
не продерешься!» Сделал вместе со мной по сугробам небольшое путешествие вдоль по реке и говорил: «А река здесь какая — ве-се-ла-я!» И все с молитвой.
По гостям, как и всегда
в консервативной Балаклаве, ходят редко. Встречаются
в кофейнях,
в столовых и на открытом воздухе, за городом, где плоско и пестро начинается роскошная Байдарская долина. Каждый рад похвастаться своим молодым вином, а если его и
не хватит, то разве долго послать какого-нибудь бездомного мальчишку к себе на
дом за новой порцией? Жена посердится, побранится, а все-таки пришлет две-три четвертных бутыли мутно-желтого или мутно-розового полупрозрачного вина.
— Я говорю, что было; я сам знаю
не больше вашего, — тихо сказал он. Вы
не можете на меня сердиться. Я приехал и отыскал бритого старика, который, я
не знаю — почему, смотрел на меня так, как будто я
хватил его ножом
в горло. Он передал мне вот это, оно завязано так же, как было, и указал ваш
дом. Я
не думаю, чтобы я сломал что-нибудь у вас
в больших комнатах: я держался посредине.
В одном большом
доме разошлись врозь стены. Стали думать, как их свести так, чтобы
не ломать крыши. Один человек придумал. Он вделал с обеих сторон
в стены железные ушки; потом сделал железную полосу, такую, чтобы она на вершок
не хватала от ушка до ушка. Потом загнул на ней крюки по концам так, чтобы крюки входили
в ушки. Потом разогрел полосу на огне; она раздалась и достала от ушка до ушка. Тогда он задел крюками за ушки и оставил ее так. Полоса стала остывать и сжиматься и стянула стены.
Петр. Эх, шибко голова болит! Скружился я совсем! (Задумывается.) Аль погулять еще? Дома-то тоска. Спутал я себя по рукам и по ногам! Кабы
не баба у меня эта плакса, погулял бы я, показал бы себя. Что во мне удали, так на десять человек
хватит! А и то сказать, велика радость сидеть с бабами, пересыпать из пустого
в порожнее. Уж догуляю масленую, была
не была!
Платонов (хохочет). Вас преследуют?! Вас ищут,
хватают вас за руки?! Вас, бедную, хотят отнять у вашего мужа?! B вас влюблен Платонов, оригинал Платонов?! Какое счастье! Блаженство! Да ведь это такие конфекты для нашего маленького самолюбьица, каких
не едал ни один конфектный фабрикант! Смешно…
Не к лицу развитой женщине эти сладости! (Идет
в дом.)
— Чтой-то ты, крестный? — возразил Сергей Андреич. — Возможно ль тебе у меня
не в дому ночевать!.. На всех
хватит места. Хочешь, спальню свою уступлю? Нам с женой другое место найдется.
— Уповаю на Владычицу. Всего станет, матушка, — говорила Виринея. —
Не изволь мутить себя заботами, всего при милости Божией
хватит. Слава Господу Богу, что поднял тебя… Теперь все ладнехонько у нас пойдет: ведь хозяюшкин глаз, что твой алмаз. Хозяюшка
в дому, что оладышек
в меду: ступит — копейка, переступит — другая, а зачнет семенить, и рублем
не покрыть. За тобой, матушка, голодом
не помрем.
А между тем
в городе толковали, что несколько гвардейских полков заявляют сильное движение
в пользу студентов и положительно отказываются идти, если их пошлют против них; что студентов и многих других лиц то и дело арестовывают,
хватают и забирают где ни попало и как ни попало, и днем, и ночью, и
дома, и
в гостях, и на улице, что министр
не принял университетской депутации с адресом.
Вдруг
в фанзу как сумасшедший вбежал Рожков. Схватив винтовку, висевшую на стене, он стремглав выбежал из
дома. Следом за ним вбежал другой стрелок, потом третий, потом все начали
хватать ружья и бежали куда-то, сталкиваясь
в дверях и мешая друг другу. На мои вопросы, что случилось, они
не отвечали, но по лицам их я увидел, что все были чем-то возбуждены и спешили, чтобы
не упустить какой-то редкий случай.
Бодростин то переносил эту докуку, то вдруг она становилась ему несносна, и он, смяв свою смущающуюся совесть, брал Сида
в дом, сажал его на цепь, укрепленную
в стене его кабинета, и они ругались до того, что Михаил Андреевич
в бешенстве швырял
в старика чем попало, и нередко, к крайнему для того удовольствию, зашибал его больно, и раз чуть вовсе
не убил тяжелою бронзовою статуэткой, но сослать Сида
в Сибирь у него
не хватало духа.
— Они сегодня с мужем вместе пьянствовали
в «Сербии».
Не хватало им денег на коньяк, — пришел муж, меня избил до полусмерти и все, все деньги отобрал, ни гроша
в доме не оставил. А вы ведь знаете, какой он теперь больной, много ли и всего-то выработает!.. Чем же жить? Сколько раз я ему говорила, просила, — пусть позволит хоть что-нибудь делать, хоть где-нибудь работать, все-таки же лучше, нет!
Воздух этих комнат, пропитанный запахом канцелярской пыли, сургуча и сапожной кожи,
хватал его за горло. Он много видал видов, но редко попадал
в такие места, как полицейские участки, съезжие
дома, «кутузки».
В настоящей тюрьме или остроге и совсем
не бывал, даже
в качестве посетителя.
Машенька, удивленная и испуганная, продолжала укладываться; она
хватала свои вещи, мяла их и беспорядочно совала
в чемодан и корзину. Теперь, после откровенного признания, сделанного Николаем Сергеичем, она
не могла оставаться ни одной минуты и уже
не понимала, как она могла жить раньше
в этом
доме.
— Проходит неделя, другая… Сижу я у себя
дома и что-то строчу. Вдруг отворяется дверь и входит она… пьяная. «Возьмите, говорит, назад проклятые ваши деньги!» — и бросила мне
в лицо пачку.
Не выдержала, значит! Я подобрал деньги, сосчитал… Пятисот
не хватало. Только пятьсот и успела прокутить.
Мы
не будем описывать
в подробности его перипетии. Это может занять много места, а между тем у человеческого пера едва ли
хватит силы выразить галопирующее чувство, охватившее сердца влюбленных. Клены и вязы сада при
доме Горбачевых одни были свидетелями и первого признания, и последующих любовных сцен между Семеном Ивановичем и Еленой Афанасьевной.
— Да если бы это было и на самом деле выгодное дело,
в чем я сильно сомневаюсь, то откуда я их возьму?
В делах теперь застой, денег у меня самому
не хватает, с
домом этим тут еще связался — уйму денег съел, сам еле перебиваюсь…
— Коли наглости у ней
хватит вернуться
в дом, так она скорей язык проглотит, чем проболтается, свою же шкуру жалеючи. Да навряд она вернулася: сбежала, чай, и глаз на двор показать
не осмелится; знает кошка, чье мясо съела, чует, что
не миновать ей за такое дело конюшни княжеской, а что до князя
не дойдет воровство ее, того ей и на мысль
не придет, окаянной!
Пятисот рублей
в месяц, которые Николай Герасимович получал из
дома с первых же дней поступления
в полк,
не хватало порой на один вечер.
Ему
не спалось; стены горницы, казалось, давили его,
в груди
не хватало воздуха, и он, одевшись, вышел из
дому, машинально дошел до беседки и так же машинально опустился на скамью.
—
В монастырь! — ужаснулась старуха. — Час от часу
не легче! То
в бега собирается, то
в монашки.
В монастырях-то и без того мест
не хватает для девиц бездомных, для сирот несчастных, а тебе от довольства такого, от богатства,
в таких летах
в монастырь и думать
не след идти. Молиться-то Богу и
дома молись, молись хоть от зари до зари.
Как человек совсем невоспитанный и наглый, он
не стеснялся бранить кого попало, а иногда смело врывался
в дома некоторых сановников,
хватал их за руки и даже кричал угрозы.
— Вот что, Люба. Конечно, ты можешь предать меня, и
не одна ты можешь это сделать, а всякий
в этом
доме, почти каждый человек с улицы. Крикнет: держи,
хватай! — и сейчас же соберутся десятки, сотни и постараются схватить, даже убить. А за что? Только за то, что никому я
не сделал плохого, только за то, что всю мою жизнь я отдал этим же людям. Ты понимаешь, что это значит: отдал всю жизнь?