Неточные совпадения
Я, кажется, всхрапнул порядком. Откуда они набрали
таких тюфяков и перин? даже вспотел. Кажется, они вчера мне подсунули чего-то за завтраком: в голове до сих пор стучит. Здесь, как я вижу, можно с приятностию проводить время. Я люблю радушие, и мне, признаюсь, больше нравится, если мне угождают от чистого сердца, а
не то
чтобы из интереса. А дочка городничего
очень недурна, да и матушка
такая, что еще можно бы… Нет, я
не знаю, а мне, право, нравится
такая жизнь.
Напротив того, бывали другие, хотя и
не то
чтобы очень глупые —
таких не бывало, — а
такие, которые делали дела средние, то есть секли и взыскивали недоимки, но
так как они при этом всегда приговаривали что-нибудь любезное, то имена их
не только были занесены на скрижали, [Скрижа́ли (церковно-славянск.) — каменные доски, на которых, по библейскому преданию, были написаны заповеди Моисея.] но даже послужили предметом самых разнообразных устных легенд.
— Дарья Александровна! — сказал он, теперь прямо взглянув в доброе взволнованное лицо Долли и чувствуя, что язык его невольно развязывается. — Я бы дорого дал,
чтобы сомнение еще было возможно. Когда я сомневался, мне было тяжело, но легче, чем теперь. Когда я сомневался, то была надежда; но теперь нет надежды, и я всё-таки сомневаюсь во всем. Я
так сомневаюсь во всем, что я ненавижу сына и иногда
не верю, что это мой сын. Я
очень несчастлив.
Она молча села в карету Алексея Александровича и молча выехала из толпы экипажей. Несмотря на всё, что он видел, Алексей Александрович всё-таки
не позволял себе думать о настоящем положении своей жены. Он только видел внешние признаки. Он видел, что она вела себя неприлично, и считал своим долгом сказать ей это. Но ему
очень трудно было
не сказать более, а сказать только это. Он открыл рот,
чтобы сказать ей, как она неприлично вела себя, но невольно сказал совершенно другое.
— Старо, но знаешь, когда это поймешь ясно, то как-то всё делается ничтожно. Когда поймешь, что нынче-завтра умрешь, и ничего
не останется, то
так всё ничтожно! И я считаю
очень важной свою мысль, а она оказывается
так же ничтожна, если бы даже исполнить ее, как обойти эту медведицу.
Так и проводишь жизнь, развлекаясь охотой, работой, —
чтобы только
не думать о смерти.
…что и для вас самих будет
очень выгодно перевесть, например, на мое имя всех умерших душ, какие по сказкам последней ревизии числятся в имениях ваших,
так,
чтобы я за них платил подати. А
чтобы не подать какого соблазна, то передачу эту вы совершите посредством купчей крепости, как бы эти души были живые.
Лицо его
не представляло ничего особенного; оно было почти
такое же, как у многих худощавых стариков, один подбородок только выступал
очень далеко вперед,
так что он должен был всякий раз закрывать его платком,
чтобы не заплевать; маленькие глазки еще
не потухнули и бегали из-под высоко выросших бровей, как мыши, когда, высунувши из темных нор остренькие морды, насторожа уши и моргая усом, они высматривают,
не затаился ли где кот или шалун мальчишка, и нюхают подозрительно самый воздух.
— Поверьте мне, это малодушие, — отвечал
очень покойно и добродушно философ-юрист. — Старайтесь только,
чтобы производство дела было все основано на бумагах,
чтобы на словах ничего
не было. И как только увидите, что дело идет к развязке и удобно к решению, старайтесь —
не то
чтобы оправдывать и защищать себя, — нет, просто спутать новыми вводными и
так посторонними статьями.
— А почему ж бы и нет? — улыбнувшись, сказал Свидригайлов, встал и взял шляпу, — я ведь
не то
чтобы так уж
очень желал вас беспокоить и, идя сюда, даже
не очень рассчитывал, хотя, впрочем, физиономия ваша еще давеча утром меня поразила…
Случалось ему уходить за город, выходить на большую дорогу, даже раз он вышел в какую-то рощу; но чем уединеннее было место, тем сильнее он сознавал как будто чье-то близкое и тревожное присутствие,
не то
чтобы страшное, а как-то уж
очень досаждающее,
так что поскорее возвращался в город, смешивался с толпой, входил в трактиры, в распивочные, шел на Толкучий, на Сенную.
Кабанов. Я в Москву ездил, ты знаешь? На дорогу-то маменька читала, читала мне наставления-то, а я как выехал,
так загулял. Уж
очень рад, что на волю-то вырвался. И всю дорогу пил, и в Москве все пил,
так это кучу, что нб-поди!
Так,
чтобы уж на целый год отгуляться. Ни разу про дом-то и
не вспомнил. Да хоть бы и вспомнил-то,
так мне бы и в ум
не пришло, что тут делается. Слышал?
— Извольте, — сказала она и посмотрела на Аркадия
не то
чтобы свысока, а
так, как замужние сестры смотрят на
очень молоденьких братьев.
— О, — говорю, — бабушка, я вам
очень благодарен, что вы мне это сказали; но поверьте, я уж
не так мал,
чтобы не понять, что на свете полезно и что бесполезно.
— Затем выбегает в соседнюю комнату, становится на руки, как молодой негодяй, ходит на руках и сам на себя в низок зеркала смотрит. Но — позвольте! Ему — тридцать четыре года, бородка солидная и даже седые височки. Да-с! Спрашивают… спрашиваю его: «
Очень хорошо, Яковлев, а зачем же ты вверх ногами ходил?» — «Этого, говорит, я вам объяснить
не могу, но
такая у меня примета и привычка,
чтобы после успеха в деле пожить минуточку вниз головою».
—
Не очень показывайтесь. А которого ведут — это Ермаков, он тут — посторонний житель, пасека у него, и рыболов. Он, видите, сектарь, малмонит, секта
такая,
чтобы в солдатах
не служить.
«Да, если это
так, — думала Вера, — тогда
не стоит работать над собой,
чтобы к концу жизни стать лучше, чище, правдивее, добрее. Зачем? Для обихода на несколько десятков лет? Для этого надо запастись, как муравью зернами на зиму, обиходным уменьем жить,
такою честностью, которой — синоним ловкость,
такими зернами, чтоб хватило на жизнь, иногда
очень короткую, чтоб было тепло, удобно… Какие же идеалы для муравьев? Нужны муравьиные добродетели… Но
так ли это? Где доказательства?»
— Я знаю, что вы можете мне сделать множество неприятностей, — проговорила она, как бы отмахиваясь от его слов, — но я пришла
не столько затем,
чтобы уговорить вас меня
не преследовать, сколько, чтоб вас самого видеть. Я даже
очень желала вас встретить уже давно, сама… Но я встретила вас
такого же, как и прежде, — вдруг прибавила она, как бы увлеченная особенною и решительною мыслью и даже каким-то странным и внезапным чувством.
Нас
таких в России, может быть, около тысячи человек; действительно, может быть,
не больше, но ведь этого
очень довольно,
чтобы не умирать идее.
Такое объяснение всего того, что происходило, казалось Нехлюдову
очень просто и ясно, но именно эта простота и ясность и заставляли Нехлюдова колебаться в признании его.
Не может же быть,
чтобы такое сложное явление имело
такое простое и ужасное объяснение,
не могло же быть,
чтобы все те слова о справедливости, добре, законе, вере, Боге и т. п. были только слова и прикрывали самую грубую корысть и жестокость.
Старый генерал и
не позволял себе думать о
таких делах, считая своим патриотическим, солдатским долгом
не думать для того,
чтобы не ослабеть в исполнении этих, по его мнению,
очень важных своих обязанностей.
Председатель, который гнал дело как мог скорее,
чтобы поспеть к своей швейцарке, хотя и знал
очень хорошо, что прочтение этой бумаги
не может иметь никакого другого следствия, как только скуку и отдаление времени обеда, и что товарищ прокурора требует этого чтения только потому, что он знает, что имеет право потребовать этого, всё-таки
не мог отказать и изъявил согласие. Секретарь достал бумагу и опять своим картавящим на буквы л и р унылым голосом начал читать...
Мисси
очень хотела выйти замуж, и Нехлюдов был хорошая партия. Кроме того, он нравился ей, и она приучила себя к мысли, что он будет ее (
не она будет его, а он ее), и она с бессознательной, но упорной хитростью,
такою, какая бывает у душевно больных, достигала своей цели. Она заговорила с ним теперь,
чтобы вызвать его на объяснение.
Но, как человек от природы умный и добрый, он
очень скоро почувствовал невозможность
такого примирения и,
чтобы не видеть того внутреннего противоречия, в котором он постоянно находился, всё больше и больше отдавался столь распространенной среди военных привычке пить много вина и
так предался этой привычке, что после тридцатипятилетней военной службы сделался тем, что врачи называют алкоголиком.
Товарищ прокурора говорил
очень долго, с одной стороны стараясь вспомнить все те умные вещи, которые он придумал, с другой стороны, главное, ни на минуту
не остановиться, а сделать
так,
чтобы речь его лилась,
не умолкая, в продолжение часа с четвертью.
—
Не понимаю, а если понимаю, то
не согласен. Земля
не может
не быть чьей-нибудь собственностью. Если вы ее разделите, — начал Игнатий Никифорович с полной и спокойной уверенностью о том, что Нехлюдов социалист и что требования теории социализма состоят в том,
чтобы разделить всю землю поровну, а что
такое деление
очень глупо, и он легко может опровергнуть его, — если вы ее нынче разделите поровну, завтра она опять перейдет в руки более трудолюбивых и способных.
Это их
не занимало, а занимало их только то,
чтобы исполнить всё то, что по закону требовалось в этих случаях: сдать куда следует мертвых и их бумаги и вещи и исключить их из счета тех, которых надо везти в Нижний, а это было
очень хлопотно, особенно в
такую жару.
Несмотря на то, что генерал
не разрешил ему посещения острога утром, Нехлюдов, зная по опыту, что часто то, чего никак нельзя достигнуть у высших начальников,
очень легко достигается у низших, решил всё-таки попытаться проникнуть в острог теперь с тем,
чтобы объявить Катюше радостную новость и, может быть, освободить ее и вместе с тем узнать о здоровье Крыльцова и передать ему и Марье Павловне то, что сказал генерал.
—
Не может того быть. Умны вы очень-с. Деньги любите, это я знаю-с, почет тоже любите, потому что
очень горды, прелесть женскую чрезмерно любите, а пуще всего в покойном довольстве жить и
чтобы никому
не кланяться — это пуще всего-с.
Не захотите вы жизнь навеки испортить,
такой стыд на суде приняв. Вы как Федор Павлович, наиболее-с, изо всех детей наиболее на него похожи вышли, с одною с ними душой-с.
— Да за что мне любить-то вас? —
не скрывая уже злобы, огрызнулся Ракитин. Двадцатипятирублевую кредитку он сунул в карман, и пред Алешей ему было решительно стыдно. Он рассчитывал получить плату после,
так чтобы тот и
не узнал, а теперь от стыда озлился. До сей минуты он находил весьма политичным
не очень противоречить Грушеньке, несмотря на все ее щелчки, ибо видно было, что она имела над ним какую-то власть. Но теперь и он рассердился...
Раз случилось, что новый губернатор нашей губернии, обозревая наездом наш городок,
очень обижен был в своих лучших чувствах, увидав Лизавету, и хотя понял, что это «юродивая», как и доложили ему, но все-таки поставил на вид, что молодая девка, скитающаяся в одной рубашке, нарушает благоприличие, а потому
чтобы сего впредь
не было.
— А я насчет того-с, — заговорил вдруг громко и неожиданно Смердяков, — что если этого похвального солдата подвиг был и
очень велик-с, то никакого опять-таки, по-моему,
не было бы греха и в том, если б и отказаться при этой случайности от Христова примерно имени и от собственного крещения своего,
чтобы спасти тем самым свою жизнь для добрых дел, коими в течение лет и искупить малодушие.
— Напротив,
очень рада. Только что сейчас рассуждала опять, в тридцатый раз: как хорошо, что я вам отказала и
не буду вашей женой. Вы в мужья
не годитесь: я за вас выйду, и вдруг дам вам записку,
чтобы снести тому, которого полюблю после вас, вы возьмете и непременно отнесете, да еще ответ принесете. И сорок лет вам придет, и вы все
так же будете мои
такие записки носить.
— А
чтобы нигде ничего
не осталось. Ах, как бы хорошо, кабы ничего
не осталось! Знаете, Алеша, я иногда думаю наделать ужасно много зла и всего скверного, и долго буду тихонько делать, и вдруг все узнают. Все меня обступят и будут показывать на меня пальцами, а я буду на всех смотреть. Это
очень приятно. Почему это
так приятно, Алеша?
Его
очень трудно убить
так,
чтобы не испортить шкуру; она разрывается на части от одной дробинки.
Теперь, видите сами, часто должно пролетать время
так, что Вера Павловна еще
не успеет подняться,
чтобы взять ванну (это устроено удобно, стоило порядочных хлопот: надобно было провести в ее комнату кран от крана и от котла в кухне; и правду сказать, довольно много дров выходит на эту роскошь, но что ж, это теперь можно было позволить себе? да,
очень часто Вера Павловна успевает взять ванну и опять прилечь отдохнуть, понежиться после нее до появления Саши, а часто, даже
не чаще ли,
так задумывается и заполудремлется, что еще
не соберется взять ванну, как Саша уж входит.
Саша ее репетитор по занятиям медициною, но еще больше нужна его помощь по приготовлению из тех предметов гимназического курса для экзамена, заниматься которыми ей одной было бы уж слишком скучно; особенно ужасная вещь — это математика: едва ли
не еще скучнее латинский язык; но нельзя, надобно поскучать над ними, впрочем,
не очень же много: для экзамена, заменяющего гимназический аттестат, в медицинской академии требуется
очень,
очень немного: например, я
не поручусь, что Вера Павловна когда-нибудь достигнет
такого совершенства в латинском языке,
чтобы перевести хотя две строки из Корнелия Непота, но она уже умеет разбирать латинские фразы, попадающиеся в медицинских книгах, потому что это знание, надобное ей, да и
очень не мудреное.
— Хорошо… ребяческое чувство, которое
не дает никакой гарантии. Это годится для того,
чтобы шутить, вспоминая, и грустить, если хотите, потому что здесь есть
очень прискорбная сторона. Вы спаслись только благодаря особенному, редкому случаю, что дело попало в руки
такого человека, как Александр.
— Я
очень рад теперь за m-lle Розальскую. Ее домашняя жизнь была
так тяжела, что она чувствовала бы себя
очень счастливою во всяком сносном семействе. Но я
не мечтал,
чтобы нашлась для нее
такая действительно хорошая жизнь, какую она будет иметь у вас.
Хозяйка начала свою отпустительную речь
очень длинным пояснением гнусности мыслей и поступков Марьи Алексевны и сначала требовала,
чтобы Павел Константиныч прогнал жену от себя; но он умолял, да и она сама сказала это больше для блезиру, чем для дела; наконец, резолюция вышла
такая. что Павел Константиныч остается управляющим, квартира на улицу отнимается, и переводится он на задний двор с тем,
чтобы жена его
не смела и показываться в тех местах первого двора, на которые может упасть взгляд хозяйки, и обязана выходить на улицу
не иначе, как воротами дальними от хозяйкиных окон.
«Я
очень довольна, что еще во — время бросила эту невыгодную манеру. Это правда: надобно,
чтобы обращение крови
не задерживалось никакими стеснениями. Но зачем после этого
так восхищаться, что цвет кожи стал нежнее? это
так должно быть. И от каких пустяков! пустяки, но как это портит ногу! чулок должен держаться сам, весь, и слегка; линия стала правильна, этот перерез исчезает.
Тяжеловато и
очень хитро это дело: уйти из виду
так,
чтобы не заметили твоего движения, когда смотрят на тебя во все глаза, а нечего делать, надобно действовать
так.
— Конечно, за Максимову и Шеину, которые знали, что со мною было прежде, я была уверена, что они
не станут рассказывать. А все-таки, я думала, что могло как-нибудь со стороны дойти до вас или до других. Ах, как я рада, что они ничего
не знают! А вам все-таки скажу,
чтобы вы знали, что какой он добрый. Я была
очень дурная девушка, Вера Павловна.
— «Значит, остались и города для тех, кому нравится в городах?» — «
Не очень много
таких людей; городов осталось меньше прежнего, — почти только для того,
чтобы быть центрами сношений и перевозки товаров, у лучших гаваней, в других центрах сообщений, но эти города больше и великолепнее прежних; все туда ездят на несколько дней для разнообразия; большая часть их жителей беспрестанно сменяется, бывает там для труда, на недолгое время».
— Причина
очень солидная. Надобно было,
чтобы другие видели, в каком вы расстройстве, чтоб известие о вашем ужасном расстройстве разнеслось для достоверности события, вас расстроившего. Ведь вы
не захотели бы притворяться. Да и невозможно вполне заменить натуру ничем, натура все-таки действует гораздо убедительнее. Теперь три источника достоверности события: Маша, Мерцалова, Рахель. Мерцалова особенно важный источник, — ведь это уж на всех ваших знакомых. Я был
очень рад вашей мысли послать за нею.
— Вот видишь, мой милый, я теперь поняла, что именно это возмущает мою гордость. Ведь ты любил же меня
очень сильно. Отчего же борьба
не отразилась на тебе
такими явными признаками? Ведь никто
не видел,
чтобы ты бледнел, худел в те месяцы, когда расходился со мною. Отчего же ты выносил это
так легко?
Девичий гомон мгновенно стихает; головы наклоняются к работе; иглы проворно мелькают, коклюшки стучат. В дверях показывается заспанная фигура барыни, нечесаной, немытой, в засаленной блузе. Она зевает и крестит рот; иногда
так постоит и уйдет, но в иной день заглянет и в работы. В последнем случае редко проходит,
чтобы не раздалось, для начала дня, двух-трех пощечин. В особенности достается подросткам, которые еще учатся и
очень часто портят работу.
— Да
очень просто: сделать нужно
так,
чтобы пьеса осталась та же самая, но
чтобы и автор и переводчик
не узнали ее. Я бы это сам сделал, да времени нет… Как эту сделаете, я сейчас же другую дам.
— А я тебя раньше, Галактион,
очень боялась, — откровенно признавалась она. — И
не то
чтобы боялась по-настоящему, а
так, разное в голову лезло. Давно бы следовало к тебе переехать — и всему конец.
Чтобы облегчить мой труд и сократить время, мне любезно предлагали помощников, но
так как, делая перепись, я имел главною целью
не результаты ее, а те впечатления, которые дает самый процесс переписи, то я пользовался чужою помощью только в
очень редких случаях.
Она мечтает о семейном счастии с любимым человеком, заботится о том, чтоб себя «облагородить»,
так,
чтобы никому
не стыдно было взять ее замуж; думает о том, какой она хороший порядок будет вести в доме, вышедши замуж; старается вести себя скромно, удаляется от молодого барина, сына Уланбековой, и даже удивляется на московских барышень, что они
очень бойки в своих разговорах про кавалеров да про гвардейцев.