Неточные совпадения
Порфирий Петрович, как только услышал, что
гость имеет до него «дельце», тотчас же попросил его сесть на диван, сам уселся на другом конце и уставился в
гостя, в немедленном ожидании изложения дела, с тем усиленным и уж слишком серьезным вниманием, которое даже тяготит и
смущает с первого раза, особенно по незнакомству, и особенно если то, что вы излагаете, по собственному вашему мнению, далеко
не в пропорции с таким необыкновенно важным, оказываемым вам вниманием.
Мой приход — я это мог заметить — сначала несколько
смутил гостей Николая Иваныча; но, увидев, что он поклонился мне, как знакомому человеку, они успокоились и уже более
не обращали на меня внимания. Я спросил себе пива и сел в уголок, возле мужичка в изорванной свите.
Недели через две, как был уговор, приехал и Головинский. Он остановился у Брагиных, заняв тот флигелек, где раньше жил Зотушка со старухами. Татьяна Власьевна встретила нового
гостя сухо и подозрительно: дескать, вот еще Мед-Сахарыч выискался… Притом ее немало
смущало то обстоятельство, что Головинский поселился у них во флигеле; человек еще
не старый, а в дому целых три женщины молодых, всего наговорят. Взять хоть ту же Марфу Петровну: та-ра-ра, ты-ры-ры…
При окончательном прощании Жуквич снова протянул ей руку. Она тоже подала ему свою, и он вдруг поцеловал ее руку, так что Елену немного даже это
смутило. Когда
гость, наконец, совсем уехал, она отправилась в кабинет к князю, которого застала одного и читающим внимательно какую-то книгу. Елпидифор Мартыныч,
не осмеливавшийся более начинать разговора с князем об Елизавете Петровне, только что перед тем оставил его.
Он был крепкого духа человек, которого ничто
не могло
смутить, а тут выпали у него из рук ножик и вилка, которые он держал в то время, и ручьи слез хлынули из глаз; он должен был выйти из-за стола и оставить
гостей с Надеждой Федоровной.
Накануне приезда жениха, когда невеста, просидев до полночи с отцом и матерью, осыпанная их ласками, приняв с любовью их родительское благословение, воротилась в свою комнатку и легла спать, — сон в первый раз бежал от ее глаз: ее
смущала мысль, что с завтрашнего дня переменится тихий образ ее жизни, что она будет объявленная невеста; что начнут приезжать
гости, расспрашивать и поздравлять; что без
гостей пойдут невеселые разговоры, а может быть, и чтение книг,
не совсем для нее понятных, и что целый день надо будет все сидеть с женихом, таким умным и начитанным, ученым, как его называли, и думать о том, чтоб
не сказать какой-нибудь глупости и
не прогневить маменьки…
А вы, о
гости Магомета,
Стекаясь к вечери его,
Брегитесь суетами света
Смутить пророка моего.
В паренье дум благочестивых,
Не любит он велеречивых
И слов нескромных и пустых:
Почтите пир его смиреньем,
И целомудренным склоненьем
Его невольниц молодых.
«Зачем скрывают? — сама думает. — Ведь я приведена. Зачем же
смущают ни с чем
не сообразными богохульными рассказами про какого-то верховного
гостя, про каких-то Ивана Тимофеича да царя Максима?.. Зачем отторгли они меня от всего, к чему я с малых лет привыкла? А была я тогда безмятежна, сомнений
не знала и тревог душевных
не знала».
О плане этом никто
не высказал никакого мнения, да едва ли о нем
не все тотчас же и позабыли. Что же касается до генеральши, то она даже совсем
не обращала внимания на эту перемолвку. Ее занимал другой вопрос: где же Лариса? Она глядела на все стороны и видела всех: даже, к немалому своему удивлению, открыла в одном угле Ворошилова, который сидел, утупив свои золотые очки в какой-то кипсек, но Лары между
гостями не было. Это
смутило Синтянину, и она подумала...
— Садись, Яков Потапович,
гость будешь, — указала на него с улыбкой Таня, а сама подошла к щиту и, ловко дернув его, закрыла им щель почти вплотную. Полумрак в шалаше еще более усилился. Якова Потаповича несколько
смутила ее последняя выходка, тем более, что ему вспомнились
не раз замеченные им прежде красноречивые, страстнее взгляды, видимо бросаемые по его адресу этою «черномазою», как всегда он про себя называл Татьяну.