Неточные совпадения
— Афанасий Васильевич! вашу власть и я готов
над собою <
признать>, ваш слуга и что хотите: отдаюсь вам. Но
не давайте работы свыше сил: я
не Потапыч и говорю вам, что ни на что доброе
не гожусь.
— Если можно
признать, что что бы то ни было важнее чувства человеколюбия, хоть на один час и хоть в каком-нибудь одном, исключительном случае, то нет преступления, которое нельзя бы было совершать
над людьми,
не считая
себя виноватым».
«Когда мужчина
признает равноправность женщины с
собою, он отказывается от взгляда на нее, как на свою принадлежность. Тогда она любит его, как он любит ее, только потому, что хочет любить, если же она
не хочет, он
не имеет никаких прав
над нею, как и она
над ним. Поэтому во мне свобода.
Ничьей власти
над собой не признают, и кажется, у них нет даже понятий «старший» и «младший».
Но если я и
не признаю суда
над собой, то все-таки знаю, что меня будут судить, когда я уже буду ответчиком глухим и безгласным.
Не хочу уходить,
не оставив слова в ответ, — слова свободного, а
не вынужденного, —
не для оправдания, — о нет! просить прощения мне
не у кого и
не в чем, — а так, потому что сам желаю того.
Я
не признаю судей
над собою и знаю, что я теперь вне всякой власти суда.
— Да. Если эта воля разумна,
не выходи из нее. Иначе:
не станешь
признавать над собой одной воли, одного голоса, придется узнать их
над собою несколько, и далеко
не столь искренних и честных.
Довод этот неоснователен потому, что если мы позволим
себе признать каких-либо людей злодеями особенными (ракà), то, во-первых, мы этим уничтожаем весь смысл христианского учения, по которому все мы равны и братья как сыны одного отца небесного; во-вторых, потому, что если бы и было разрешено богом употреблять насилие против злодеев, то так как никак нельзя найти того верного и несомненного определения, по которому можно наверное узнать злодея от незлодея, то каждый человек или общество людей стало бы
признавать взаимно друг друга злодеями, что и есть теперь; в-третьих, потому, что если бы и было возможно несомненно узнавать злодеев от незлодеев, то и тогда нельзя бы было в христианском обществе казнить или калечить, или запирать в тюрьмы этих злодеев, потому что в христианском обществе некому бы было исполнять это, так как каждому христианину, как христианину, предписано
не делать насилия
над злодеем.
Было очевидно, что он обиделся. Это был чрезвычайно обидчивый, мнительный доктор, которому всегда казалось, что ему
не верят, что его
не признают и недостаточно уважают, что публика эксплуатирует его, а товарищи относятся к нему с недоброжелательством. Он все смеялся
над собой, говорил, что такие дураки, как он, созданы только для того, чтобы публика ездила на них верхом.
— Хоть тебе и тяжело оказать помощь полякам, что я отчасти понимаю, — начала она, — но ты должен пересилить
себя и сделать это для меня, из любви своей ко мне, и я в этом случае прямо ставлю испытание твоему чувству ко мне:
признаешь ты в нем силу и влияние
над собой — я буду верить ему; а нет — так ты и
не говори мне больше о нем.
Ведь ужасно было то, что я
признавал за
собой несомненное, полное право
над ее телом, как будто ото было мое тело, и вместе с тем чувствовал, что владеть я этим телом
не могу, что оно
не мое, и что она может распоряжаться им как хочет, а хочет распорядиться им
не так, как я хочу.
Единственно возможное и действительное средство для его спасения и охранения состоит в том, чтобы обратиться к святейшему папе и
признать над собою его духовную и светскую власть…» В таком же роде и современные, хоть бы французские, писатели сочиняют: один мелодраму — для доказательства, что богатство ничего
не приносит, кроме огорчений, и что, следовательно, бедняки
не должны заботиться о материальном улучшении своей участи; другой роман — для убеждения в том, что люди сладострастные и роскошные чрезвычайно полезны для развития промышленности и что, следовательно, люди, нуждающиеся в работе, должны всей душою желать, чтобы побольше было в высших классах роскоши и расточительности и т. п.
Иначе и быть
не может: если б он говорил правду, он тем самым
признавал бы
над собою их власть; если б он их
не обкрадывал (заметьте, что со стороны крестьянина считают покражею утайку части произведений собственного труда), он тем самым
признавал бы законность их требований, права помещиков и справедливость судей.
Слова эти великие. Для того, чтобы человеку
не пришлось ненавидеть людей и делать им зло только потому, что они живут в отмежеванной от нашей части земли и
признают над собой власть тех, а
не других людей, всякому человеку надо помнить, что границы земельные и разные власти — это дела людские, а что перед богом мы все жители одной и той же земли и все под высшей властью
не людской, а закона божьего.
Ни
над собой, ни вне
себя, ни внутри
себя он (Базаров)
не признает никакого регулятора, никакого нравственного закона, никакого принципа.
— Что же бы потом еще сделали? Расстреляли или повесили, уж и конец, более уже ничего
не сделаете, а вот моя Глафира его гораздо злее расказнила: она совершила
над ним нравственную казнь, вывернула пред ним его совесть и заставила отречься от самого
себя и со скрежетом зубовным оторвать от
себя то, что было мило. Короче, она одним своим письмом обратила его на путь истинный. Да-с, полагаю, что и всякий должен
признать здесь силу.
Армия на глазах трещала и разваливалась. Собственно говоря, никакой армии уже
не было, — было огромное скопище озлобленных людей,
не хотевших
признавать над собою никакой власти.
— Его величество сам пошел навстречу вопросу, выразив мысль, что нашему ордену ничего более
не остается, как отступив от своего монашеского устройства и необходимого соединения с ним выборного начала власти,
признать над собой наследственную власть одной из царствующих в Европе христианских династий, что только при таком условии орден найдет полную поддержку со стороны христианских государей.
Пускай она увидит его в параде. Уехать
не простившись — это как бы избегать ее нравственного контроля
над собой или
признавать его, делать что-нибудь исподтишка.
Я
не могу
не верить в это, и потому если в минуту забвения и может подняться во мне враждебное чувство к человеку другого народа, то я
не могу уже в спокойную минуту
не признавать это чувство ложным,
не могу оправдывать
себя, как я прежде делал это, признанием преимущества своего народа
над другими, заблуждениями, жестокостью или варварством другого народа;
не могу, при первом напоминании о том,
не стараться быть более дружелюбным к человеку чужого народа, чем к соотечественнику.
А потому критик решительно
не хотел
признать никаких замечательных достоинств в произведении, которым Фебуфис должен был прославить свою школу, и вдобавок унизил его тем, что стал объяснять овладевшее им направление его несвободным положением, всегда зависящим от страха и фавора; он называл дальнейшее служение искусству в таком направлении «вредным», «ставил
над художником крест» и давал ему совет, как самое лучшее по степени безвредности, «изображать по-старому голых женщин, которыми он открыл
себе фортуну».
Теперь я
не могу содействовать ничему тому, что внешне возвышает меня
над людьми, отделяет от них;
не могу, как я прежде это делал,
признавать ни за
собой, ни за другими никаких званий, чинов и наименований, кроме звания и имени человека;
не могу искать славы и похвалы,
не могу искать таких знаний, которые отделяли бы меня от других,
не могу
не стараться избавиться от своего богатства, отделяющего меня от людей,
не могу в жизни своей, в обстановке ее, в пище, в одежде, во внешних приемах
не искать всего того, что
не разъединяет меня, а соединяет с большинством людей.