Неточные совпадения
Стародум. Оставя его,
поехал я немедленно, куда звала меня должность. Многие случаи имел я отличать себя. Раны мои доказывают, что я их и
не пропускал. Доброе мнение обо мне начальников и войска было лестною наградою службы моей, как вдруг
получил я известие, что граф, прежний мой знакомец, о котором я гнушался вспоминать, произведен чином, а обойден я, я, лежавший тогда от ран в тяжкой болезни. Такое неправосудие растерзало мое сердце, и я тотчас взял отставку.
Получив письмо Свияжского с приглашением на охоту, Левин тотчас же подумал об этом, но, несмотря на это, решил, что такие виды на него Свияжского есть только его ни на чем
не основанное предположение, и потому он всё-таки
поедет. Кроме того, в глубине души ему хотелось испытать себя, примериться опять к этой девушке. Домашняя же жизнь Свияжских была в высшей степени приятна, и сам Свияжский, самый лучший тип земского деятеля, какой только знал Левин, был для Левина всегда чрезвычайно интересен.
Испуганный тем отчаянным выражением, с которым были сказаны эти слова, он вскочил и хотел бежать за нею, но, опомнившись, опять сел и, крепко сжав зубы, нахмурился. Эта неприличная, как он находил, угроза чего-то раздражила его. «Я пробовал всё, — подумал он, — остается одно —
не обращать внимания», и он стал собираться
ехать в город и опять к матери, от которой надо было
получить подпись на доверенности.
— Да ничего; кажется, что я
не получу всего, а в середу надо
ехать. А вы когда? — сказал Яшвин, жмурясь поглядывая на Вронского и, очевидно, догадываясь о происшедшей ссоре.
К вечеру этого дня, оставшись одна, Анна почувствовала такой страх за него, что решилась было
ехать в город, но, раздумав хорошенько, написала то противоречивое письмо, которое
получил Вронский, и,
не перечтя его, послала с нарочным.
Еще в феврале он
получил письмо от Марьи Николаевны о том, что здоровье брата Николая становится хуже, но что он
не хочет лечиться, и вследствие этого письма Левин ездил в Москву к брату и успел уговорить его посоветоваться с доктором и
ехать на воды за границу.
Теперь было всё равно:
ехать или
не ехать в Воздвиженское,
получить или
не получить от мужа развод — всё было ненужно. Нужно было одно — наказать его.
Всякий дом казался ей длиннее обыкновенного; белая каменная богадельня с узенькими окнами тянулась нестерпимо долго, так что она наконец
не вытерпела
не сказать: «Проклятое строение, и конца нет!» Кучер уже два раза
получал приказание: «Поскорее, поскорее, Андрюшка! ты сегодня несносно долго
едешь!» Наконец цель была достигнута.
— Знаешь ли что? — говорил в ту же ночь Базаров Аркадию. — Мне в голову пришла великолепная мысль. Твой отец сказывал сегодня, что он
получил приглашение от этого вашего знатного родственника. Твой отец
не поедет; махнем-ка мы с тобой в ***; ведь этот господин и тебя зовет. Вишь, какая сделалась здесь погода; а мы прокатимся, город посмотрим. Поболтаемся дней пять-шесть, и баста!
—
Еду охранять поместье, завод какого-то сенатора, администратора, вообще — лица с весом! Четвертый раз в этом году. Мелкая сошка, ну и суют куда другого
не сунешь. Семеновцы — Мин, Риман, вообще — немцы, за укрощение России
получат на чаишко… здорово
получат! А я, наверное,
получу колом по башке. Или — кирпичом… Пейте, французский…
Клим
получил наконец аттестат зрелости и собирался
ехать в Петербург, когда на его пути снова встала Маргарита. Туманным вечером он шел к Томилину прощаться, и вдруг с крыльца неприглядного купеческого дома сошла на панель женщина, — он тотчас признал в ней Маргариту. Встреча
не удивила его, он понял, что должен был встретить швейку, он ждал этой случайной встречи, но радость свою он, конечно, скрыл.
— Ты будешь
получать втрое больше, — сказал он, — только я долго твоим арендатором
не буду, — у меня свои дела есть.
Поедем в деревню теперь, или приезжай вслед за мной. Я буду в имении Ольги: это в трехстах верстах, заеду и к тебе, выгоню поверенного, распоряжусь, а потом являйся сам. Я от тебя
не отстану.
Штольц
не приезжал несколько лет в Петербург. Он однажды только заглянул на короткое время в имение Ольги и в Обломовку. Илья Ильич
получил от него письмо, в котором Андрей уговаривал его самого
ехать в деревню и взять в свои руки приведенное в порядок имение, а сам с Ольгой Сергеевной уезжал на южный берег Крыма, для двух целей: по делам своим в Одессе и для здоровья жены, расстроенного после родов.
«Если сегодня
не получу ответа, — сказано было дальше, — завтра в пять часов буду в беседке… Мне надо скорее решать:
ехать или оставаться? Приди сказать хоть слово, проститься, если… Нет,
не верю, чтобы мы разошлись теперь. Во всяком случае, жду тебя или ответа. Если больна, я проберусь сам…»
Хлопнув себя по лбу и даже
не присев отдохнуть, я побежал к Анне Андреевне: ее
не оказалось дома, а от швейцара
получил ответ, что «
поехали в Царское; завтра только разве около этого времени будут».
На днях священник Запольский
получил поручение
ехать на юг, по радиусу тысячи в полторы верст или и больше: тут еще никто
не измерял расстояний; это новое место. Он
едет разведать, кто там живет, или, лучше сказать, живет ли там кто-нибудь, и если живет, то исповедует ли какую-нибудь религию...
Привалов
не слушал его и торопливо пробегал письмо, помеченное Шатровским заводом. Это писал Костя. Он
получил из Петербурга известие, что дело по опеке затянется надолго, если Привалов лично
не явится как можно скорее туда, чтобы сейчас же начать хлопоты в сенате. Бахарев умолял Привалова бросить все в Узле и
ехать в Петербург. Это известие бросило Привалова в холодный пот: оно было уж совсем некстати…
Я
не мог себе дать отчета, почему в этот раз я, сначала
не разделявший подозрений Филофея, вдруг
получил убеждение, что следом за нами
ехали точно недобрые люди… Ничего нового
не услыхал я: те же бубенцы, тот же стук ненагруженной телеги, то же посвистывание, тот же смутный гам… Но я теперь уже
не сомневался. Филофей
не мог ошибиться!
Уже накануне отъезда начинаешь
получать письма примерно такого содержания: «Вследствие изменившихся обстоятельств
ехать не могу.
— Да ведь у тебя
не приготовлены вещи, как же ты
поедешь? Собирайся, если хочешь: как увидишь, так и сделаешь. Только я тебя просил бы вот о чем: подожди моего письма. Оно придет завтра же; я напишу и отдам его где-нибудь на дороге. Завтра же
получишь, подожди, прошу тебя.
Но в эту ночь, как нарочно, загорелись пустые сараи, принадлежавшие откупщикам и находившиеся за самым Машковцевым домом. Полицмейстер и полицейские действовали отлично; чтоб спасти дом Машковцева, они даже разобрали стену конюшни и вывели,
не опаливши ни гривы, ни хвоста, спорную лошадь. Через два часа полицмейстер, парадируя на белом жеребце,
ехал получать благодарность особы за примерное потушение пожара. После этого никто
не сомневался в том, что полицмейстер все может сделать.
— А ты
не будь дураком. Эх, голова — малина! У добрых людей так делается: как
ехать к венцу — пожалуйте, миленький тятенька, денежки из рук в руки, а то
не поеду. Вот как по-настоящему-то. Сколько по уговору следовает
получить?
На другой день Харитина
получила от мужа самое жалкое письмо. Он униженно просил прощения и умолял навестить его. Харитина разорвала письмо и
не поехала в острог. Ее теперь больше всего интересовала затея женить доктора на Агнии. Серафима отнеслась к этой комбинации совершенно равнодушно и только заметила...
Не нашед способов спасти невинных убийц, в сердце моем оправданных, я
не хотел быть ни сообщником в их казни, ниже оной свидетелем; подал прошение об отставке и,
получив ее,
еду теперь оплакивать плачевную судьбу крестьянского состояния и услаждать мою скуку обхождением с друзьями. — Сказав сие, мы рассталися и
поехали всяк в свою сторону.
Одна тяжелая для меня весть: Алекс. Поджио хворает больше прежнего. Припадки часто возвращаются, а силы слабеют. Все другие здоровы попрежнему. Там уже узнали о смерти Ивашева, но еще
не получили моего письма отсюда. M. H.
не пишет, С. Г. говорит, что она уверена, что я
еду. Мнения, как видите, разделены.
…Сегодня известие: А. И. Давыдова
получила разрешение
ехать на родину. Летом со всей семьей будет в доме Бронникова. Таким образом, в Сибири из приехавших жен остается одна Александра Васильевна. Ей тоже был вопрос вместе с нами. Я
не знаю даже, куда она денется, если вздумают отпустить. Отвечала, что никого родных
не имеет, хотя я знаю, что у нее есть сестра и замужняя дочь.
Лизу на этот раз они застали дома, и притом одну; Бертольди и Помады
не было. Розанов осведомился о них и
получил в ответ, что они
поехали к Красину.
— Merci за это, но еще, кроме того, — продолжала m-me Фатеева видимо беспокойным голосом, — мне маленькое наследство в Малороссии после дяди досталось; надобно бы было
ехать получать его, а меня
не пускает ни этот доктор, ни эта несносная Катишь.
Александр Петрович, конечно, милейший человек, хотя у него есть особенная слабость — похвастаться своим литературным суждением именно перед теми, которые, как и сам он подозревает, понимают его насквозь. Но мне
не хочется рассуждать с ним об литературе, я
получаю деньги и берусь за шляпу. Александр Петрович
едет на Острова на свою дачу и, услышав, что я на Васильевский, благодушно предлагает довезти меня в своей карете.
—
Не говори, мой родной! люди так завистливы, ах, как завистливы! Ну, он это знал и потому хранил свой капитал в тайне, только пятью процентами в год пользовался. Да и то в Москву каждый раз ездил проценты
получать. Бывало, как первое марта или первое сентября, так и
едет в Москву с поздним поездом. Ну, а процентные бумаги — ты сам знаешь, велика ли польза от них?
— Кто об твоих правах говорит! Любуйся! смотри! А главная причина: никому твоя земля
не нужна, следственно, смотри на нее или
не смотри — краше она от того
не будет. А другая причина: деньги у меня в столе лежат, готовы. И в Чемезово
ехать не нужно. Взял,
получил — и кати без хлопот обратно в Питер!
Авдей
не прекословит. Вязанку за вязанкой он перетаскивает сено во двор к мироеду и
получает расчет. В городе сено тридцать копеек стоит, мироед дает двадцать пять:"Экой ты, братец!
поехал бы в город — наверное, больше пяти копеек на пуд истряс бы!"
Всем этим, надобно сказать, герой мой маскировал глубоко затаенную и никем
не подозреваемую мечту о прекрасной княжне, видеть которую пожирало его нестерпимое желание; он даже решался несколько раз, хоть и
не получал на то приглашения,
ехать к князю в деревню и, вероятно, исполнил бы это, но обстоятельства сами собой расположились совершенно в его пользу.
— И
не спрашивай лучше! — проговорила она. — Тогда как
получила твое письмо, всем твоим глупостям, которые ты тут пишешь, что хотел меня кинуть, я, конечно,
не поверила, зная наперед, что этого никогда
не может быть. Поняла только одно, что ты болен… и точно все перевернулось в душе: и отца и обет свой — все забыла и тут же решилась, чего бы мне ни стоило,
ехать к тебе.
«Maman тоже поручила мне просить вас об этом, и нам очень грустно, что вы так давно нас совсем забыли», — прибавила она, по совету князя, в постскриптум.
Получив такое деликатное письмо, Петр Михайлыч удивился и, главное, обрадовался за Калиновича. «О-о, как наш Яков Васильич пошел в гору!» — подумал он и, боясь только одного, что Настенька
не поедет к генеральше, робко вошел в гостиную и
не совсем твердым голосом объявил дочери о приглашении. Настенька в первые минуты вспыхнула.
— Потом-с, — продолжал Дубовский, у которого озлобленное выражение лица переменилось на грустное, — потом напечатали…
Еду я
получать деньги, и вдруг меня рассчитывают по тридцати пяти рублей, тогда как я знаю, что всем платят по пятидесяти. Я, конечно, позволил себе спросить: на каком праве делается это различие? Мне на это спокойно отвечают, что
не могут более назначить, и сейчас же уезжают из дома. Благороден этот поступок или нет? — заключил он, взглянув вопросительно на Калиновича.
Недели через две после того Александр условился с приятелями выбрать день и повеселиться напропалую; но в то же утро он
получил записку от Юлии с просьбой пробыть с ней целый день и приехать пораньше. Она писала, что она больна, грустна, что нервы ее страдают и т. п. Он рассердился, однако ж
поехал предупредить ее, что он
не может остаться с ней, что у него много дела.
— Я пришел к вам, отец Василий, дабы признаться, что я, по поводу вашей истории русского масонства, обещая для вас журавля в небе,
не дал даже синицы в руки; но теперь, кажется, изловил ее отчасти, и случилось это следующим образом:
ехав из Москвы сюда, я был у преосвященного Евгения и, рассказав ему о вашем положении, в коем вы очутились после варварского поступка с вами цензуры, узнал от него, что преосвященный — товарищ ваш по академии, и, как результат всего этого, сегодня
получил от владыки письмо, которое
не угодно ли будет вам прочесть.
На другой день Крапчик, как только заблаговестили к вечерне,
ехал уже в карете шестериком с форейтором и с саженным почти гайдуком на запятках в загородный Крестовоздвиженский монастырь, где имел свое пребывание местный архиерей Евгений, аки бы слушать ефимоны; но, увидав, что самого архиерея
не было в церкви, он,
не достояв службы, послал своего гайдука в покой ко владыке спросить у того, может ли он его принять, и
получил ответ, что владыко очень рад его видеть.
Воротились мы в домы и долго ждали,
не передумает ли царь,
не вернется ли? Проходит неделя,
получает высокопреосвященный грамоту; пишет государь, что я-де от великой жалости сердца,
не хотя ваших изменных дел терпеть, оставляю мои государства и еду-де куда бог укажет путь мне! Как пронеслася эта весть, зачался вопль на Москве: «Бросил нас батюшка-царь! Кто теперь будет над нами государить!»
— Нет еще, и письмо-то вчера только
получила; с тем и
поехала к вам, чтобы показать, да вот за тем да за сем чуть было
не позабыла.
— Вот
получим бумагу и
поедем. На Передонова эти вопросы нагоняли тоску. «Как же я могу жить, если мне
не дают места?» — думал он.
Он вернулся часа через три и на приглашение Берсенева разделить с ним его трапезу отвечал, что он
не отказывается обедать с ним сегодня, но что он уже переговорил с хозяйкой дома и будет вперед
получать свою
еду от нее.
Наши путешественники, миновав Балахну, от которой отчина боярина Кручины находилась верстах в двадцати, продолжали
ехать, наблюдая глубокое молчание. Соскучив
не получать ответов на свои вопросы, Алексей, по обыкновению, принялся насвистывать песню и понукать Серко, который начинал уже приостанавливаться. Проведя часа два в сем занятии, он потерял наконец терпение и решился снова заговорить с своим господином.
— Очень просто! Мы с сенатором в первый же день
поехали в Москву, я
не получал твоих телеграмм, — сказал Орлов. — После обеда я, душа моя, дам тебе самый подробный отчет, а теперь спать, спать и спать. Замаялся в вагоне.
— Месяц и двадцать три дня я за ними ухаживал — н-на! Наконец — доношу: имею, мол, в руках след подозрительных людей.
Поехали. Кто таков? Русый, который котлету ел, говорит —
не ваше дело. Жид назвался верно. Взяли с ними ещё женщину, — уже третий раз она попадается.
Едем в разные другие места, собираем народ, как грибы, однако всё шваль, известная нам. Я было огорчился, но вдруг русый вчера назвал своё имя, — оказывается господин серьёзный, бежал из Сибири, — н-на!
Получу на Новый год награду!
После недавнего своего объяснения с Елизаветой Петровной, возымев некоторую надежду в самом деле
получить с нее тысячу рублей, если только князь ей даст на внука или внучку тридцать тысяч рублей серебром, Елпидифор Мартыныч решился
не покидать этой возможности и теперь именно снова
ехал к Анне Юрьевне, чтобы науськать ту в этом отношении.
Получив письмо Бегушева, Тюменев,
не дождавшись даже праздников,
поехал к нему в Москву.
К Бегушеву Домна Осиповна, хоть и прошла почти неделя,
не ехала; он ее поджидал каждый день и
не выходил даже из дому: его очень поразил ее беспокойный и странный вид, который, впрочем, он отнес к ее нервному расстройству; наконец, он
получил от нее письмо; надпись адреса на конверте ему невольно кинулась в глаза: она написана была кривыми строками и совершенно дрожащей рукой.
Объявляет мне, что
едет в Светозерскую пустынь, к иеромонаху Мисаилу, которого чтит и уважает; что Степанида Матвеевна, — а уж из нас, родственников, кто
не слыхал про Степаниду Матвеевну? — она меня прошлого года из Духанова помелом прогнала, — что эта Степанида Матвеевна
получила письмо такого содержания, что у ней в Москве кто-то при последнем издыхании: отец или дочь,
не знаю, кто именно, да и
не интересуюсь знать; может быть, и отец и дочь вместе; может быть, еще с прибавкою какого-нибудь племянника, служащего по питейной части…