Неточные совпадения
«
Не спится, няня: здесь так душно!
Открой окно да сядь ко мне». —
«Что, Таня, что с тобой?» — «Мне скучно,
Поговорим о старине». —
«О чем же, Таня? Я, бывало,
Хранила в памяти
не мало
Старинных былей, небылиц
Про злых духов и про девиц;
А нынче всё мне тёмно, Таня:
Что знала, то забыла. Да,
Пришла худая череда!
Зашибло…» — «Расскажи мне, няня,
Про ваши старые года:
Была ты влюблена тогда...
Напевая, Алина ушла, а Клим встал и
открыл дверь на террасу, волна свежести и солнечного света хлынула в комнату. Мягкий, но иронический тон Туробоева воскресил в нем
не однажды испытанное чувство острой неприязни к этому человеку с эспаньолкой, каких никто
не носит. Самгин понимал, что
не в силах спорить с ним, но хотел оставить последнее слово за собою. Глядя в
окно, он сказал...
— Пошли к Елизавете Львовне, — сказал он, спрыгнув с подоконника и пытаясь
открыть окно.
Окно не открывалось. Он стукнул кулаком по раме и спросил...
Бездействующий разум
не требовал и
не воскрешал никаких других слов. В этом состоянии внутренней немоты Клим Самгин перешел в свою комнату,
открыл окно и сел, глядя в сырую тьму сада, прислушиваясь, как стучит и посвистывает двухсложное словечко. Туманно подумалось, что, вероятно, вот в таком состоянии угнетения бессмыслицей земские начальники сходят с ума. С какой целью Дронов рассказал о земских начальниках? Почему он, почти всегда, рассказывает какие-то дикие анекдоты? Ответов на эти вопросы он
не искал.
Самгин,
открыв окно, посмотрел, как он
не торопясь прошел двором, накрытый порыжевшей шляпой, серенький, похожий на старого воробья. Рыжеволосый мальчик на крыльце кухни акушерки Гюнтер чистил столовые ножи пробкой и тертым кирпичом.
С некоторого времени он мог,
не выходя из своей квартиры, видеть, как делают солдат, — обучение происходило почти под
окнами у него, и,
открыв окно, он слышал...
Они ушли. Клим остался в настроении человека, который
не понимает: нужно или
не нужно решать задачу, вдруг возникшую пред ним?
Открыл окно; в комнату хлынул жирный воздух вечера. Маленькое, сизое облако окутывало серп луны. Клим решил...
Варвара, встряхнув головою, рассыпала обильные рыжеватые волосы свои по плечам и быстро ушла в комнату отчима; Самгин, проводив ее взглядом, подумал, что волосы распустить следовало раньше,
не в этот момент, а Макаров,
открыв окна, бормотал...
В ее вопросе Климу послышалась насмешка, ему захотелось спорить с нею, даже сказать что-то дерзкое, и он очень
не хотел остаться наедине с самим собою. Но она
открыла дверь и ушла, пожелав ему спокойной ночи. Он тоже пошел к себе, сел у
окна на улицу, потом
открыл окно; напротив дома стоял какой-то человек, безуспешно пытаясь закурить папиросу, ветер гасил спички. Четко звучали чьи-то шаги. Это — Иноков.
— Вы
не только эгоист, но вы и деспот, брат: я лишь
открыла рот, сказала, что люблю — чтоб испытать вас, а вы — посмотрите, что с вами сделалось: грозно сдвинули брови и приступили к допросу. Вы, развитой ум, homme blase, grand coeur, [человек многоопытный, великодушный (фр.).] рыцарь свободы — стыдитесь! Нет, я вижу, вы
не годитесь и в друзья! Ну, если я люблю, — решительно прибавила она, понижая голос и закрывая
окно, — тогда что?
Глаза, как у лунатика, широко открыты,
не мигнут; они глядят куда-то и видят живую Софью, как она одна дома мечтает о нем, погруженная в задумчивость,
не замечает, где сидит, или идет без цели по комнате, останавливается, будто внезапно пораженная каким-то новым лучом мысли, подходит к
окну,
открывает портьеру и погружает любопытный взгляд в улицу, в живой поток голов и лиц, зорко следит за общественным круговоротом,
не дичится этого шума,
не гнушается грубой толпы, как будто и она стала ее частью, будто понимает, куда так торопливо бежит какой-то господин, с боязнью опоздать; она уже, кажется, знает, что это чиновник, продающий за триста — четыреста рублей в год две трети жизни, кровь, мозг, нервы.
Девицы вошли в гостиную,
открыли жалюзи, сели у
окна и просили нас тоже садиться, как хозяйки
не отеля, а частного дома. Больше никого
не было видно. «А кто это занимается у вас охотой?» — спросил я. «Па», — отвечала старшая. — «Вы одни с ним живете?» — «Нет; у нас есть ма», — сказала другая.
Не решив этого вопроса, я засыпал, но беготня и писк разбудили меня опять;
открою глаза и вижу, что к
окну приблизится с улицы какая-то тень, взглянет и медленно отодвинется, и вдруг опять сон осилит меня, опять разбудят мыши, опять явится и исчезнет тень в
окне…
Мы как-то
открыли на лестнице небольшое отверстие, падавшее прямо в его комнату, но и оно нам
не помогло; видна была верхняя часть
окна и портрет Фридриха II с огромным носом, с огромной звездой и с видом исхудалого коршуна.
Но… в сущности, этого
не было, и
не было потому, что та самая рука, которая
открывала для меня этот призрачный мир, — еще шире распахнула
окно родственной русской литературы, в которое хлынули потоками простые, ясные образы и мысли.
Лаврецкий обошел все комнаты и, к великому беспокойству старых, вялых мух с белой пылью на спине, неподвижно сидевших под притолоками, велел всюду
открыть окна: с самой смерти Глафиры Петровны никто
не отпирал их.
В
окно тихо стукнули — раз, два… Она привыкла к этим стукам, они
не пугали ее, но теперь вздрогнула от радостного укола в сердце. Смутная надежда быстро подняла ее на ноги. Бросив на плечи шаль, она
открыла дверь…
Случалось ли вам летом лечь спать днем в пасмурную дождливую погоду и, проснувшись на закате солнца,
открыть глаза и в расширяющемся четырехугольнике
окна, из-под полотняной сторы, которая, надувшись, бьется прутом об подоконник, увидать мокрую от дождя, тенистую, лиловатую сторону липовой аллеи и сырую садовую дорожку, освещенную яркими косыми лучами, услыхать вдруг веселую жизнь птиц в саду и увидать насекомых, которые вьются в отверстии
окна, просвечивая на солнце, почувствовать запах последождевого воздуха и подумать: «Как мне
не стыдно было проспать такой вечер», — и торопливо вскочить, чтобы идти в сад порадоваться жизнью?
Реже других к ней приходил высокий, невеселый офицер, с разрубленным лбом и глубоко спрятанными глазами; он всегда приносил с собою скрипку и чудесно играл, — так играл, что под
окнами останавливались прохожие, на бревнах собирался народ со всей улицы, даже мои хозяева — если они были дома —
открывали окна и, слушая, хвалили музыканта.
Не помню, чтобы они хвалили еще кого-нибудь, кроме соборного протодьякона, и знаю, что пирог с рыбьими жирами нравился им все-таки больше, чем музыка.
Казалось, что и дома напряжённо
открыли слуховые
окна, ловя знакомый потерянный звук, но,
не находя его, очень удивлялись, вытаращив друг на друга четыреугольные глаза, а их мокрые стёкла были тусклы, как бельма.
Татарин согнул спину,
открыл ею дверь и исчез, а Кожемякин встал, отошёл подальше от
окна во двор и, глядя в пол, замер на месте, стараясь ни о чём
не думать, боясь задеть в груди то неприятное, что всё росло и росло, наполняя предчувствием беды.
Матвей,
не открывая глаз, полежал ещё с полчаса, потом босой подошёл к
окну и долго смотрел в медленно таявшие сумерки утра, на обмякший, рыхлый снег.
Гляжу — двое…
открывают окно — и так занялись делом, что меня и
не видят.
На улице дождь, буря, темь непроглядная. Я
открыл окно и, спустившись на руках сколько можно, спрыгнул в грязь со второго этажа — и с тех пор под этим гостеприимным кровом более
не бывал.
Он говорил
не уставая, а когда дошёл до момента встречи с Маклаковым, вдруг остановился, как перед ямой,
открыл глаза, увидал в
окне тусклый взгляд осеннего утра, холодную серую бездонность неба. Тяжело вздохнул, выпрямился, почувствовал себя точно вымытым изнутри, непривычно легко, приятно пусто, а сердце своё — готовым покорно принять новые приказы, новые насилия.
Гулкий шум мягкими неровными ударами толкался в стёкла, как бы желая выдавить их и налиться в комнату. Евсей поднялся на ноги, вопросительно и тревожно глядя на Векова, а тот издали протянул руку к
окну, должно быть, опасаясь, чтобы его
не увидали с улицы,
открыл форточку, отскочил в сторону, и в ту же секунду широкий поток звуков ворвался, окружил шпионов, толкнулся в дверь, отворил её и поплыл по коридору, властный, ликующий, могучий.
Евсей немедленно сделал это.
Окно выходило на крышу соседнего дома. На ней — трубы, четыре, все одинаковые. Посмотрел на звёзды тоскливыми глазами робкого зверька, посаженного в клетку, но звёзды ничего
не говорили его сердцу. Свалился на сундук, закутался с головой одеялом и крепко закрыл глаза. Стало душно, он высунул голову и,
не открывая глаз, прислушался — в комнате хозяина раздался сухой, внятный голос...
Ко всеобщему ужасу, он смело
открыл окно своего флигеля, окруженного княжескими людьми, красноречиво выставил перед собою два заряженных пистолета, пробежал никем
не тронутый через оторопевшую толпу ликторов и, вскочив на стоявшую у коновязи оседланную лошадь земского, понесся на ней во всю мочь к городу.
Она своими руками
открывала все
окна каждое утро, чтобы мухам было удобнее летать, а когда шел дождь или было холодно, закрывала их, чтобы мухи
не замочили своих крылышек и
не простудились.
Как было весело летом!.. Ах как весело! Трудно даже рассказать все по порядку… Сколько было мух — тысячи. Летают, жужжат, веселятся… Когда родилась маленькая Мушка, расправила свои крылышки, ей сделалось тоже весело. Так весело, так весело, что
не расскажешь. Всего интереснее было то, что с утра
открывали все
окна и двери на террасу — в какое хочешь, в то
окно и лети.
Открыли нижние половинки обоих
окон: после отшумевшей на рассвете грозы воздух был чист и пахуч, светило солнце. И хотя именно теперь и могли напасть стражники — при солнечном свете
не верилось ни в нападение, ни в смерть. Повеселели даже.
— Теперь скоро, — сказал он,
открыв глаза и взглянув в темное, забранное решеткой, ничего
не говорящее
окно.
Но, утомлённая волнением, она скоро заснула
не раздеваясь, а Пётр
открыл окно, осмотрел сад, — там никого
не было, вздыхал предрассветный ветер, деревья встряхивали душистую тьму. Оставив
окно открытым, он лёг рядом с женою,
не закрывая глаз, думая о случившемся. Хорошо бы жить вдвоём с Натальей на маленьком хуторе…
Путеводитель мой останавливается у забора какого-то сада за духовной академией, я торопливо догоняю его. Молча перелезаем через забор, идем густо заросшим садом, задевая ветви деревьев, крупные капли воды падают на нас. Остановясь у стены дома, тихо стучим в ставень наглухо закрытого
окна, —
окно открывает кто-то бородатый, за ним я вижу тьму и
не слышу ни звука.
— Представьте себе! Ну, поздравляю вас, мистер Астлей. Кстати, вы мне даете идею:
не стояли ли вы всю ночь у нас под
окном? Мисс Полина всю ночь заставляла меня
открывать окно и смотреть,
не стоите ли вы под
окном, и ужасно смеялась.
Открыв глаза, я
не увидал ничего ровно, потому что вокруг меня было темно, но только в отдалении что-то как будто серело: это обозначалось
окно.
— Да, прекрасная погода. Теперь май, скоро будет настоящее лето. А лето
не то, что зима. Зимою нужно печи топить, а летом и без печей тепло. Летом
откроешь ночью
окна и все-таки тепло, а зимою — двойные рамы и все-таки холодно.
Но так как кучер
не шевелился, то он сам подобрал ступеньки и,
открыв окно, кое-как захлопнул дверцы.
Под самым
окном спал солдат,
открыв рот с белыми блестящими зубами, вот чья-то широкая спина с толстой, голой шеей загородила
окно, и больше ничего уже
не видно.
Утром, уже подъезжая к станции, я проснулся опять. Чепурников
не спал и глядел в
окно возка, которое он опустил до половины. Увидев, что я
открыл глаза, он сказал, по-видимому выражая вслух продолжение своих мыслей...
Поехали. По городу проезжали, — все она в
окна кареты глядит, точно прощается либо знакомых увидеть хочет. А Иванов взял да занавески опустил —
окна и закрыл. Забилась она в угол, прижалась и
не глядит на нас. А я, признаться,
не утерпел-таки: взял за край одну занавеску, будто сам поглядеть хочу, — и
открыл так, чтобы ей видно было… Только она и
не посмотрела — в уголку сердитая сидит, губы закусила… В кровь, так я себе думал, искусает.
Поехали по железной дороге. Погода ясная этот день стояла — осенью дело это было, в сентябре месяце. Солнце-то светит, да ветер свежий, осенний, а она в вагоне
окно откроет, сама высунется на ветер, так и сидит. По инструкции-то оно
не полагается, знаете,
окна открывать, да Иванов мой, как в вагон ввалился, так и захрапел; а я
не смею ей сказать. Потом осмелился, подошел к ней и говорю: «Барышня, говорю, закройте
окно». Молчит, будто
не ей и говорят. Постоял я тут, постоял, а потом опять говорю...
Не без трепета, —
не от страха, конечно, а от волнения, —
открыла я высокую дверь и вошла в зал — огромное мрачноватое помещение с холодными белыми стенами, украшенными громадными царскими портретами в тяжелых раззолоченных рамах, и двухсветными
окнами, словно бы нехотя пропускавшими сюда сумеречно-голубой лунный свет.
Один остался в светелке Петр Степаныч. Прилег на кровать, но, как и прошлую ночь, сон
не берет его… Разгорелась голова, руки-ноги дрожат, в ушах трезвон, в глазах появились красные круги и зеленые… Душно… Распахнул он миткалевые занавески, оконце
открыл. Потянул в светлицу ночной холодный воздух, но
не освежил Самоквасова. Сел у
окна Петр Степаныч и, глаз
не спуская, стал глядеть в непроглядную темь. Замирает, занывает, ровно пойманный голубь трепещет его сердце. «
Не добро вещует», — подумал Петр Степаныч.
Я
не мог долго быть на палубе. Насекомые буквально облепили меня. Они хлестали по лицу, заползали в рукава, набивались в волосы, лезли в уши. Я пробовал отмахиваться от них; это оказалось совершенно бесполезным занятием. В каюте было жарко и душно, но нельзя было
открыть окон из-за тех же самых прелестных эфемерид. Долго я ворочался с боку на бок и только перед рассветом немного забылся сном.
— Да, — отвечала коротко Бодростина, и при дальнейших остановках
не стала
открывать своего
окна и притворялась спящею.
Через две минуты она снова появилась оттуда в кабинете в пышной белой блузе и с распущенными
не длинными, но густыми темно-русыми волосами, зажгла пахитоску,
открыла окно и, став на колени на диван, легла грудью на бархатный матрац подоконника.
Она
не раз хотела выйти, но боялась выдать себя этим кому-то и в чем-то, а через несколько времени она была уже до такой степени вновь подавлена и расстроена, что
не понимала самых простых явлений: сторож полез было по лесенке, чтоб
открыть окно, но лесенка была плоха и он,
не долезши, упал.
Александра Ивановна выскользнула из-за занавесы и, тщательно притворив дверь в комнату больной,
открыла настежь
окно и в немом ужасе прислушивалась к неописуемому реву и треску, который несся по лесу. Ей смутно представлялись слышанные полуслова и полунамеки; она
не могла дать себе отчета, долго ли пробыла здесь, как вдруг увидала бегущую изо всех сил по дому человеческую фигуру с криком: «Убился, упал с моста… наповал убит!»
— Я лежу и никак
не засну, все Бог знает что идет в голову, как вдруг она,
не касаясь ногами пола, влетает в мою спальню: вся бледная, вся в белом, глаза горят, в обеих руках по зажженной свече из канделябра, бросилась к
окну,
открыла занавеску и вдруг…