Неточные совпадения
Теперь, присутствуя на выборах и участвуя в них, он старался также
не осуждать,
не спорить, а сколько возможно понять то дело, которым с такою серьезностью и увлечением занимались уважаемые им честные и хорошие
люди. С тех пор как он женился, Левину открылось столько новых, серьезных сторон, прежде, по легкомысленному к ним отношению, казавшихся ничтожными, что и в деле выборов он предполагал и искал серьезного значения.
Опершись на плотину, Ленский
Давно нетерпеливо ждал;
Меж тем, механик деревенский,
Зарецкий жернов
осуждал.
Идет Онегин с извиненьем.
«Но где же, — молвил с изумленьем
Зарецкий, — где ваш секундант?»
В дуэлях классик и педант,
Любил методу он из чувства,
И
человека растянуть
Он позволял —
не как-нибудь,
Но в строгих правилах искусства,
По всем преданьям старины
(Что похвалить мы в нем должны).
— Я, может, на себя еще наклепал, — мрачно заметил он, как бы в задумчивости, — может, я еще
человек, а
не вошь, и поторопился себя
осудить… Я еще поборюсь.
Кабанова. Ты
не осуждай постарше себя! Они больше твоего знают. У старых
людей на все приметы есть. Старый
человек на ветер слова
не скажет.
Он враг всех излияний; многие его даже
осуждают за такую твердость его нрава и видят в ней признак гордости или бесчувствия; но подобных ему
людей не приходится мерить обыкновенным аршином,
не правда ли?
Самгин
не хотел упустить случай познакомиться ближе с
человеком, который считает себя вправе
осуждать и поучать. На улице, шагая против ветра, жмурясь от пыли и покашливая, Робинзон оживленно говорил...
«Другого
человека я
осудил бы, разумеется, безжалостно, но ее —
не могу! Должно быть, я по-настоящему привязался к ней, и эта привязанность — сильнее любви. Она, конечно, жертва», — десятый раз напомнил он себе.
— Да, так. Вы — патриот, вы резко
осуждаете пораженцев. Я вас очень понимаю: вы работаете в банке, вы — будущий директор и даже возможный министр финансов будущей российской республики. У вас — имеется что защищать. Я, как вам известно, сын трактирщика. Разумеется, так же как вы и всякий другой гражданин славного отечества нашего, я
не лишен права открыть еще один трактир или дом терпимости. Но — я ничего
не хочу открывать. Я —
человек, который выпал из общества, — понимаете? Выпал из общества.
—
Не люблю,
не люблю, когда ты так дерзко говоришь! — гневно возразила бабушка. — Ты во что сам вышел, сударь: ни Богу свеча, ни черту кочерга! А Нил Андреич все-таки почтенный
человек, что ни говори: узнает, что ты так небрежно имением распоряжаешься —
осудит! И меня
осудит, если я соглашусь взять: ты сирота…
— Это хуже: и он, и
люди бог знает что подумают. А ты только будь пооглядчивее, —
не бегай по двору да по саду, чтоб
люди не стали
осуждать: «Вон, скажут, девушка уж невеста, а повесничает, как мальчик, да еще с посторонним…»
Страшно много еще
не знал я и
не приметил в этом
человеке, которого уже
осудил, а потому воротился к себе смущенный.
Он никогда
не осуждал ни
людей ни мероприятия, а или молчал или говорил смелым, громким, точно он кричал, голосом то, что ему нужно было сказать, часто при этом смеясь таким же громким смехом.
В глубине, в самой глубине души он знал, что поступил так скверно, подло, жестоко, что ему, с сознанием этого поступка, нельзя
не только самому
осуждать кого-нибудь, но смотреть в глаза
людям,
не говоря уже о том, чтобы считать себя прекрасным, благородным, великодушным молодым
человеком, каким он считал себя. А ему нужно было считать себя таким для того, чтобы продолжать бодро и весело жить. А для этого было одно средство:
не думать об этом. Так он и сделал.
— Будет вам, стрекозы, — строго остановила Марья Степановна, когда всеми овладело самое оживленное настроение, последнее было неприлично, потому что Привалов был все-таки посторонний
человек и мог
осудить. — Мы вот все болтаем тут разные пустяки, а ты нам ничего
не расскажешь о себе, Сергей Александрыч.
А я тебя буду ждать: ведь я чувствую же, что ты единственный
человек на земле, который меня
не осудил, мальчик ты мой милый, я ведь чувствую же это,
не могу же я это
не чувствовать!..
Что-то было в нем, что говорило и внушало (да и всю жизнь потом), что он
не хочет быть судьей
людей, что он
не захочет взять на себя осуждения и ни за что
не осудит.
Господа присяжные, вот мы
осудим его, и он скажет себе: „Эти
люди ничего
не сделали для судьбы моей, для воспитания, для образования моего, чтобы сделать меня лучшим, чтобы сделать меня
человеком.
Кто обязан и какой благоразумный
человек захочет поступать
не так, как г-жа Б.? мы нисколько
не вправе
осуждать ее; да и Лопухов
не был неправ, отчаявшись за избавление Верочки.
Если столь просвещенные и благородные писатели так поняли
людей вроде Лопухова, то неужели мы будем
осуждать Марью Алексевну за то, что она
не рассмотрела в Лопухове ничего, кроме того, что поняли в
людях его разряда лучшие наши писатели, мыслители и назидатели?
— Вы меня просто стращаете, — отвечал я. — Как же это возможно за такое ничтожное дело сослать семейного
человека за тысячу верст, да и притом приговорить,
осудить его, даже
не спросив, правда или нет?
Когда мне рассказывали о романах знакомых мне
людей, я всегда защищал право их на любовь, никогда
не осуждал их, но часто испытывал инстинктивное отталкивание и предпочитал ничего
не знать об этом.
В отношении к
людям у меня была довольно большая личная терпимость, я
не склонен был
осуждать людей, но она соединялась с нетерпимостью.
— Главная причина: добрый
человек, а от доброго
человека и потерпеть можно. Слабенек Харитон Артемьич к винцу… Ах, житейское дело! Веселенько у вас поживают в Заполье, слыхивал я. А
не осужу, никого
не осужу… И ты напрасно огорчаешься, мать.
Из всей толпы выискалось
человек семь-восемь посетителей, которые и вошли, стараясь сделать это как можно развязнее; но более охотников
не оказалось, и вскоре, в толпе же, стали
осуждать выскочек.
— Все мы бесхарактерные
люди, Анна Петровна… Я никого
не осуждаю, а говорю для примера.
— «Если изба без запора, то и свинья в ней бродит», как говорит пословица. Соглашаюсь, и всегда буду с этим соглашаться. Я
не стану
осуждать женщину за то, что она дает широкий простор своим животным наклонностям. Какое мне дело? Это ее право над собою. Но
не стану и любить эту женщину, потому что любить животное нельзя так, как любят
человека.
— Мой муж… я его
не осуждаю и
не желаю ему вредить ни в чьем мнении, но он подлец, я это всегда скажу… я это скажу всем, перед целым светом. Он, может быть, и хороший
человек, но он подлец… И нигде нет защиты! нигде нет защиты!
— Да, то-то, я говорю, надо знать, как говорить правду-то, а
не осуждать за глаза отца родного при чужих
людях.
— Да тебе-то какое дело, для чьей выгоды я буду стараться, блаженный ты
человек? Только бы сделать — вот что главное! Конечно, главное для сиротки, это и человеколюбие велит. Но ты, Ванюша,
не осуждай меня безвозвратно, если я и об себе позабочусь. Я
человек бедный, а он бедных
людей не смей обижать. Он у меня мое отнимает, да еще и надул, подлец, вдобавок. Так я, по-твоему, такому мошеннику должен в зубы смотреть? Морген-фри!
— Что жалеть-то! Вони да грязи мало, что ли, было? После постоялого-то у меня тут другой домок, чистый, был, да и в том тесно стало. Скоро пять лет будет, как вот эти палаты выстроил. Жить надо так, чтобы и светло, и тепло, и во всем чтоб приволье было. При деньгах да
не пожить? за это и
люди осудят! Ну, а теперь побеседуемте, сударь, закусимте; я уж вас от себя
не пущу! Сказывай, сударь, зачем приехал? нужды нет ли какой?
У дочери-невесты платья подошли, а поблизости, у соседа-священника, скоро свадьбу играть будут; ежели
не ехать —
люди осудят, а ежели ехать — надо и самому приформиться, и семью обшить.
— Ничего, только скупая шельма такая, что ужас! Ведь он малым числом имеет 300 рублей в месяц! а живет как свинья, ведь ты видел. А комисионера этого я видеть
не могу, я его побью когда-нибудь. Ведь эта каналья из Турции тысяч 12 вывез… — И Козельцов стал распространяться о лихоимстве, немножко (сказать по правде) с той особенной злобой
человека, который
осуждает не за то, что лихоимство — зло, а за то, что ему досадно, что есть
люди, которые пользуются им.
— Так вот оно на мое и выходит. Коли
человек держит себя аккуратно:
не срамословит,
не суесловит, других
не осуждает, коли он притом никого
не огорчил, ни у кого ничего
не отнял… ну, и насчет соблазнов этих вел себя осторожно — так и совесть у того
человека завсегда покойна будет. И ничто к нему
не пристанет, никакая грязь! А ежели кто из-за угла и
осудит его, так, по моему мнению, такие осуждения даже в расчет принимать
не следует. Плюнуть на них — и вся недолга!
— Ну нет, это дудки! И на порог к себе его
не пущу!
Не только хлеба — воды ему, постылому,
не вышлю! И
люди меня за это
не осудят, и Бог
не накажет. На-тко! дом прожил, имение прожил — да разве я крепостная его, чтобы всю жизнь на него одного припасать? Чай, у меня и другие дети есть!
Ах! великая вещь — жизнь труда! Но с нею сживаются только сильные
люди да те, которых
осудил на нее какой-то проклятый прирожденный грех. Только таких он
не пугает. Первых потому, что, сознавая смысл и ресурсы труда, они умеют отыскивать в нем наслаждение; вторых — потому, что для них труд есть прежде всего прирожденное обязательство, а потом и привычка.
Кочегар
не смеялся,
не осуждал, ничто
не обижало его и
не радовало заметно; он говорил, как равнодушный свидетель перед судьей, как
человек, которому одинаково чужды обвиняемые, обвинители, судьи…
— А на что нам новое? — ответил Пизонский. — Все у нас есть; погода прекрасная, сидим мы здесь на камушке, никто нас
не осуждает; наги мы, и никто нас
не испугает. А приедет новый
человек, все это ему покажется
не так, и пойдет он разбирать…
Теперь он чувствовал, что и ему нашлось бы место в этой жизни, если бы он
не отвернулся сразу от этой страны, от ее
людей, от ее города, если б он оказал более внимания к ее языку и обычаю, если бы он
не осудил в ней сразу, заодно, и дурное и хорошее…
О том, что распутство женатого
человека было
не хорошо, ему и
не приходило в голову, и он очень удивился бы, если бы кто-нибудь
осудил его за это.
Церковные учители признают нагорную проповедь с заповедью о непротивлении злу насилием божественным откровением и потому, если они уже раз нашли нужным писать о моей книге, то, казалось бы, им необходимо было прежде всего ответить на этот главный пункт обвинения и прямо высказать, признают или
не признают они обязательным для христианина учение нагорной проповеди и заповедь о непротивлении злу насилием, и отвечать
не так, как это обыкновенно делается, т. е. сказать, что хотя, с одной стороны, нельзя собственно отрицать, но, с другой стороны, опять-таки нельзя утверждать, тем более, что и т. д., а ответить так же, как поставлен вопрос в моей книге: действительно ли Христос требовал от своих учеников исполнения того, чему он учил в нагорной проповеди, и потому может или
не может христианин, оставаясь христианином, идти в суд, участвуя в нем,
осуждая людей или ища в нем защиты силой, может или
не может христианин, оставаясь христианином, участвовать в управлении, употребляя насилие против своих ближних и самый главный, всем предстоящий теперь с общей воинской повинностью, вопрос — может или
не может христианин, оставаясь христианином, противно прямому указанию Христа обещаться в будущих поступках, прямо противных учению, и, участвуя в военной службе, готовиться к убийству
людей или совершать их?
Насилие всегда, в лучшем случае, если оно
не преследует одних личных целей
людей, находящихся во власти, отрицает и
осуждает в одной неподвижной форме закона то, что большею частью уже гораздо прежде отрицалось и осуждалось общественным мнением, но с тою разницею, что, тогда как общественное мнение отрицает и
осуждает все поступки, противные нравственному закону, захватывая поэтому в свое осуждение самые разнообразные положения, закон, поддерживаемый насилием,
осуждает и преследует только известный, очень узкий ряд поступков, этим самым как бы оправдывая все поступки такого же порядка,
не вошедшие в его определение.
И оно отрицает и
осуждает всякого рода проявления корыстолюбия, —
не только приобретение чужой собственности насилием, обманом, хитростью, но и жестокое пользование ею;
осуждает всякого рода распутство, будь то блуд с наложницей, невольницей, разведенной женой и даже своей;
осуждает всякую жестокость, выражающуюся в побоях, в дурном содержании, в убийстве
не только
людей, но и животных.
Так,
человек, совершив под влиянием страсти поступок, противный сознанной истине, остается все-таки свободным в признании или непризнании ее, т. е. может,
не признавая истину, считать свой поступок необходимым и оправдывать себя в совершении его, и может, признавая истину, считать свой поступок дурным и
осуждать себя в нем.
Точно так же и
человек,
не выдержавший жара и,
не спасши своего товарища, выбежавший из горящего дома, остается свободным (признавая истину о том, что
человек с опасностью своей жизни должен служить чужим жизням) считать свой поступок дурным и потому
осуждать себя за него; или (
не признавая эту истину) считать свой поступок естественным, необходимым и оправдывать себя в нем.
— Вот, — мол, — скоро сорок лет, как я живу, а ни одного счастливого
человека не видел. Раньше, бывало,
осуждал людей, а ныне, как стал стареться, — жалко всех.
Так что,
осуждая и казня человека-то, всё-таки надо бы
не забывать, что, как доказано, в делах своих он
не волен, а как ему назначено судьбою, так и живёт, и что надобно объяснить ему ошибку жизни в её корне, а также всю невыгоду такой жизни, и доказывать бы это внушительно, с любовью, знаете, без обид, по чувству братства, — это будет к общей пользе всех.
— Ты одно помни: нет худа без добра, а и добро без худа — чудо! Господь наш русский он добрый бог, всё терпит. Он видит: наш-то брат
не столь зол, сколько глуп. Эх, сынок! Чтобы
человека осудить, надо с год подумать. А мы, согрешив по-человечьи, судим друг друга по-звериному: сразу хап за горло и чтобы душа вон!
«Разве много надо
человеку? Только послушайте его со вниманием,
не торопясь
осудить».
«Молодой, красивый, — думал Матвей Савельев, закрыв глаза и притворяясь, будто уснул, — ему бы за девицами ухаживать, на гармонии играть, а он живёт монахом, деньги
не тратит, сапожонки худые и даже праздничной одёжи нет,
не покупает. Скучный какой-то, всех готов
осудить. Живёт в углу. Плохие
люди везде на улицах шумят, а кто получше — в уголок прячется».
Выбора
не было: что-нибудь одно должны были подумать
люди и кого-нибудь должны были
осудить…