Неточные совпадения
— Да, я его знаю. Я
не могла без
жалости смотреть на него. Мы его обе знаем. Он добр, но он горд, а теперь так унижен. Главное, что меня тронуло… — (и тут Анна угадала главное, что могло тронуть Долли) — его мучают две вещи: то, что ему стыдно детей, и то, что он,
любя тебя… да, да,
любя больше всего на свете, — поспешно перебила она хотевшую возражать Долли, — сделал тебе больно, убил тебя. «Нет, нет, она
не простит», всё говорит он.
— Я
не одобряю ее отношение к нему. Она
не различает любовь от
жалости, и ее ждет ужасная ошибка. Диомидов удивляет, его жалко, но — разве можно
любить такого? Женщины
любят сильных и смелых, этих они
любят искренно и долго.
Любят, конечно, и людей со странностями. Какой-то ученый немец сказал: «Чтобы быть замеченным, нужно впадать в странности».
— Бабушка презирает меня,
любит из
жалости! Нельзя жить, я умру! — шептала она Райскому. Тот бросался к Татьяне Марковне, передавая ей новые муки Веры. К ужасу его, бабушка, как потерянная, слушала эти тихие стоны Веры,
не находя в себе сил утешить ее, бледнела и шла молиться.
Он говорит, что
любит ее
не так, что в нем нет состраданья, нет «никакой такой
жалости».
Я ведь тебе уж и прежде растолковал, что я ее «
не любовью
люблю, а
жалостью».
Сестрицу я
любил сначала больше всех игрушек, больше матери, и любовь эта выражалась беспрестанным желаньем ее видеть и чувством
жалости: мне все казалось, что ей холодно, что она голодна и что ей хочется кушать; я беспрестанно хотел одеть ее своим платьицем и кормить своим кушаньем; разумеется, мне этого
не позволяли, и я плакал.
Когда же учение окончилось, они пошли с Веткиным в собрание и вдвоем с ним выпили очень много водки. Ромашов, почти потеряв сознание, целовался с Веткиным, плакал у него на плече громкими истеричными слезами, жалуясь на пустоту и тоску жизни, и на то, что его никто
не понимает, и на то, что его
не любит «одна женщина», а кто она — этого никто никогда
не узнает; Веткин же хлопал рюмку за рюмкой и только время от времени говорил с презрительной
жалостью...
Против отца теперь… как хочешь, — продолжала она, больше и больше одушевляясь, — я ужасно его
люблю; но когда что коснется тебя — я
жалости к нему
не чувствую.
Мне про неё сказать нечего было,
не любил я её и даже замечал мало — работает да ест, только и всего на жизнь человеку, что о нём скажешь? Конечно — жалко, бессловесной
жалостью.
Матвей
любил дьячка и даже в дни запоя
не чувствовал страха перед ним, а только скорбную
жалость.
Обе сестрицы кинулись на шею Алексея Степаныча, просили прощенья, плакали, крестились и божились, что вперед этого никогда
не будет что они сами смерть как
любят Софью Николавну и что только из
жалости к его здоровью, для того, чтобы он меньше хлопотал, они позволяли себе такие глупые шутки.
Федя. Ох, нет. У меня к ней
жалости не было. У меня перед ней всегда был восторг, и когда она пела — ах, как пела, да и теперь, пожалуй, поет, — и всегда я на нее смотрел снизу вверх.
Не погубил я ее просто потому, что
любил. Истинно
любил. И теперь это хорошее, хорошее воспоминание. (Пьет.)
— Купи книжек… Себе купи, которые по вкусу там, и мне купи — хоть две. Мне — которые про мужиков. Вот вроде Пилы и Сысойки… И чтобы, знаешь, с
жалостью было написано, а
не смеха ради… Есть иные — чепуха совсем! Панфилка и Филатка — даже с картинкой на первом месте — дурость. Пошехонцы, сказки разные.
Не люблю я это. Я
не знал, что есть этакие, вот как у тебя.
— Однако вы его
не любите! — воскликнул Ипполит Сергеевич, ощущая
жалость к господину Бенковскому при такой характеристике его наружности.
Афоня. Вот, брат Лёв, на кого ты нас променял! погляди, полюбуйся! Кто тебя любит-то душою, так ты на того зверем смотришь; я сохну, как свечка; таю все из любви да из
жалости к тебе, а еще ни разу от тебя доброго слова
не слыхал. В жене ты души
не чаял, а она, злодейка наша, вот что делает! Нет на свете правды, нет! (Уходит.)
Помилуй бог притворяться, что
любишь и жалеешь, когда
не любишь и
не жалеешь. Это хуже ненависти. Но избави бог
не уловить и
не раздуть в себе искру
жалости и божеской любви к врагу, когда бог посылает тебе ее. Ведь драгоценнее этого ничего нет.
Все это было как будто и грешно, а греха она и боялась и
не любила по совести. Но ежеминутно она сознавала и то, что
не выдержит напора
жалости к дочери и ревнивого чувства к Калерии. Если представится случай поступить явно к выгоде Симочки, — она
не устоит.
И странно: ни малейшей
жалости не вызвал во мне погибший. Я очень ясно представлял себе его лицо, в котором все было мягко и нежно, как у женщины: окраска щек, ясность и утренняя свежесть глаз, бородка такая пушистая и нежная, что ею могла бы, кажется, украситься и женщине. Он
любил книги, цветы и музыку, боялся всего грубого и писал стихи — брат, как критик, уверял, что очень хорошие стихи. И со всем, что я знал и помнил, я
не мог связать ни этого кричащего воронья, ни кровавой резни, ни смерти.
Палтусов встал и прошелся по гостиной. Он приехал на просительную записку генерала. Тот писал ему, что возлагает на него особую надежду. Сначала Палтусов
не хотел ехать… Долгушин, наверно, будет денег просить. Денег он
не даст и никогда
не давал. Заехал так, из
жалости, по дороге пришлось.
Не любит он его рожи, его тона, всей его болтовни.
Ты знаешь, я этого
не люблю, слезы
не внушали мне никогда чувства
жалости, напротив, они всегда бесили и злили меня, бесят и злят и теперь…
А вы-то самые и
не любите их;
не имеете к ним
жалости, стараетесь во всем и всячески их обманывать и, продавая им все неумеренной и
не в меру высокою ценою, отягощаете их выше меры, а нередко бессовестнейшим образом, и насильно вынуждаете из них за товары двойную и тройную цену.
— Мне что! — все слезливее и покорнее говорила Анна Каранатовна. — Я вам
не жена, я и в душеньках ваших никогда
не бывала. Вы… нешто меня
любили когда?..
Жалость ко мне имели, да и
не ко мне, а к девчонке моей, вот к кому… Ну, и стали со мной жить… больше из-за нее, я так понимаю… А теперь вон у вас есть барыня… лошадей своих имеет… К чему же мне срам принимать? зачем я вам? Обуза одна, квартиру надо хозяйскую, расходы, а вы перебиваетесь… и самому-то легко ли прокормиться…
К интересу Ртищева примешалась
жалость к бедной девочке, у которой
не было ни одного человека, который бы
любил ее, но последнего чувства он никогда
не выказывал ей; она была слишком горда, чтобы переносить сожаление других.
С другой стороны, этот же народ знает любовь «как синоним
жалости», знает, однако, если можно так выразиться, в своей бессознательной мудрости,
не вдаваясь в психологию этого определения, но лишь заменяя порой слово «
люблю» словом «жалею».