Неточные совпадения
Сегодня я проехал мимо полыньи: несмотря на лютый мороз, вода
не мерзнет, и облако черного пара, как дым, клубится над ней. Лошади храпят и пятятся. Ямщик франт попался, в дохе, в шапке с кистью, и везет плохо. Лицо у него нерусское. Вообще здесь смесь в народе. Жители по Лене состоят и из крестьян, и из сосланных на поселение из разных наций и сословий; между ними есть и жиды, и
поляки, есть и из якутов. Жидов здесь
любят: они торгуют, дают движение краю.
— Что
Поляков? Потужил, потужил — да и женился на другой, на девушке из Глинного. Знаете Глинное? От нас недалече. Аграфеной ее звали. Очень он меня
любил, да ведь человек молодой —
не оставаться же ему холостым. И какая уж я ему могла быть подруга? А жену он нашел себе хорошую, добрую, и детки у них есть. Он тут у соседа в приказчиках живет: матушка ваша по пачпорту его отпустила, и очень ему, слава Богу, хорошо.
Вернувшись к отцу, Устенька в течение целого полугода никак
не могла привыкнуть к мысли, что она дома. Ей даже казалось, что она больше
любит Стабровского, чем родного отца, потому что с первым у нее больше общих интересов, мыслей и стремлений. Старая нянька Матрена страшно обрадовалась, когда Устенька вернулась домой, но сейчас же заметила, что девушка вконец обасурманилась и тоскует о своих
поляках.
Тарасу Семенычу было и совестно, что англичанка все распотрошила, а с другой стороны, и понравилось, что миллионер Стабровский с таким вниманием пересмотрел даже белье Устеньки. Очень уж он
любит детей, хоть и
поляк. Сам Тарас Семеныч редко заглядывал в детскую, а какое белье у Устеньки — и совсем
не знал. Что нянька сделает, то и хорошо. Все дело чуть
не испортила сама Устенька, потому что под конец обыска она горько расплакалась. Стабровский усадил ее к себе на колени и ласково принялся утешать.
Я, когда вышел из университета, то много занимался русской историей, и меня всегда и больше всего поражала эпоха междуцарствия: страшная пора — Москва без царя, неприятель и неприятель всякий, —
поляки, украинцы и даже черкесы, — в самом центре государства; Москва приказывает, грозит, молит к Казани, к Вологде, к Новгороду, — отовсюду молчание, и потом вдруг, как бы мгновенно, пробудилось сознание опасности; все разом встало, сплотилось, в год какой-нибудь вышвырнули неприятеля; и покуда, заметьте, шла вся эта неурядица, самым правильным образом происходил суд, собирались подати, формировались новые рати, и вряд ли это
не народная наша черта: мы
не любим приказаний; нам
не по сердцу чересчур бдительная опека правительства; отпусти нас посвободнее, может быть, мы и сами пойдем по тому же пути, который нам указывают; но если же заставят нас идти, то непременно возопием; оттуда же, мне кажется, происходит и ненависть ко всякого рода воеводам.
— Я тоже вас
люблю… — лениво ответил
поляк. — Только обещать вам ничего
не могу, потому что…
— Теперь я исправник здешний, — отвечал Аггей Никитич, несколько потупляясь, ибо он знал, что
поляки не любят русских чиновников; но на этот раз он, по-видимому, ошибся.
— Да как же
не от большой? Я потому и говорю:
поляк — добрый человек.
Поляк власти
не любит, и если что против власти — он всегда снисходительный.
Оно бы, глядя на одних своих, пожалуй бы и я был склонен заключить, как Кордай д'Армон, но, имея пред очами сих самых
поляков, у которых всякая дальняя сосна своему бору шумит, да раскольников, коих все обиды и пригнетения
не отучают
любить Русь, поневоле должен ей противоречить и думать, что есть еще у людей любовь к своему отечеству!
—
Поляков? нет, я враждебного против них
не имею ничего… а
любить их тоже
не за что.
— Тс, тише! что ты орешь, дуралей! — перервал тот же
поляк. — Иль ты думаешь, что от твоего лба пуля отскочит? Смотри, ясновельможный шутить
не любит. Пойдемте, ребята. А ты, хозяин, ступай пе???редом да выведи нас на большую дорогу.
—
Не прогневайся: ты сейчас говорил, что для
поляков нет ничего заветного, то есть: у них в обычае брать чужое,
не спросясь хозяина… быть может; а мы, русские, — хлебосолы,
любим потчевать: у всякого свой обычай. Кушай, пан!
—
Не о приказе речь; я толком тебе говорю: кого больше
любишь, нас иль
поляков?
— Князь Димитрий! — сказал Мансуров, — и ты, Мурза Алеевич Кутумов!
не забывайте, что вы здесь
не на городской площади, а в совете сановников нижегородских. Я
люблю святую Русь
не менее вас; но вы ненавидите одних
поляков, а я ненавижу еще более крамолы, междоусобие и бесполезное кровопролитие, противные господу и пагубные для нашего отечества. Если ж надобно будет сражаться, вы увидите тогда, умеет ли боярин Мансуров владеть мечом и умирать за веру православную.
— Да… Я князя давно знаю. Он
не любит ж
поляков очень, а я ж сосланный!.. На меня достаточно глазом указать, чтоб я был повешен… расстрелян…
Вы, как мужчина, может быть,
не совсем поймете меня: если б я князя
не знала прежде и для блага
поляков нужно было бы сделаться его любовницей, я ни минуты бы
не задумалась; но я
любила этого человека, я некогда к ногам его кинула всю мою будущность, я думала всю жизнь мою пройти с ним рука об руку, и он за все это осмеливается в присутствии моем проклинать себя за то, что расстроил свою семейную жизнь, разрушил счастие преданнейшей ему женщины, то есть полуидиотки его супруги!..
— Кончил университет и поступил учителем в некоторое реальное училище, под начало некоторого директора из братьев-поляков; брат-поляк
любил поклоны, я
не умел кланяться, и кончилось тем, что я должен был оставить службу.
— Да; это очень естественно, — согласился Самбурский: — если прилагать к нашим расправам с Польшей один узкий масштаб военных занятий западного края, то это
не может быть иначе. Пушки и ружья, по моему мнению,
не имеют того влияния, какое нужно, чтобы раз навсегда отучить
поляков от неуместных претензий на Литву и на юго-западный край, населенный народом, который
поляков не любит. Нужно еще особое орудие.
— Ну, уж я вам доложу-с — по моему крайнему убеждению вот как выходит, — заговорил Полояров, — я
поляков люблю и уважаю; но коли
поляк раз вошел на эдакую службу, так уж это такой подлый кремень, который
не то что нас с вами, а отца родного
не пощадит! Это уж проданный и отпетый человек! в нем
поляка ни на эстолько
не осталось! — заключил Ардальон, указывая на кончик своего мизинца, — и все безусловно согласились с его компетентным мнением.
Бейгуш смутился и потупил взгляд. Эта встреча словно обожгла его. — «Нет, жить так далее, продолжать бесконечно выносить такие взгляды… Нет, это невозможно!» — решил он сам с собою. «Если бы ты
не верил в дело,
не сочувствовал ему, — ну, тогда куда б ни шло еще!.. Но
любя их всех, страдая с ними одною болью, деля их мысли, их убеждения, молясь одному Богу, слыть между ними „изменником“, добровольно лишить себя честного имени
поляка… нет, это невозможно!» — повторил себе еще раз Бейгуш.
В нем сидела, в сущности, как
поляки говорят,"шляхетная"натура. Он искренно возмущался всем, что делалось тогда в высших сферах — и в бюрократии, и среди пишущей братии — антипатичного, дикого, неблаговидного и произвольного. Его тогдашний либерализм был искреннее и прямолинейнее, чем у Зарина и, тем более, у Щеглова. Идеями социализма он
не увлекался, но в деле свободомыслия
любил называть себя"достаточным безбожником"и сочувствовал в особенности польскому вопросу в духе освободительном.
Министры Августовы
не любили нашего дяди за его резкий, благородный до излишней смелости характер и особенно за то, что он, быв предан выгодам своего нового государя, Петра I, всегда предупреждал козни
поляков против него.
Я долго
не верила, и другие мне тоже говорили: «Поверь, это он к тебе подлещается, потому что у тебя свое хозяйство, а все
поляки льстивые», но это же ведь глупость, и я этому никогда ни за что
не поверю, потому что есть всякие люди в каждом народе, но когда по весне мой мальчик заболел при смерти, так Апрель Иваныч над ним ночей
не спал, и теперь дитя его, можно сказать, больше меня
любит.
Оно бы, глядючи на одних своих, пожалуй, и я заключить сие склонен; но имея перед очами сих самых
поляков, у которых всякая дальняя сосна своему бору шумит, да раскольников, коих все обиды и пригнетения
не отучают
любить Руси, подумаешь, что есть еще и любовь к отечеству своему.
Вишневский держал при себе на службе несколько человек
поляков, к которым
не питал никакой вражды, но
любил иногда над ними забавляться.