Неточные совпадения
Возьмем в пример несчастный
дом, каковых множество, где жена
не имеет никакой сердечной дружбы к мужу, ни он к жене доверенности; где каждый с
своей стороны своротили с пути добродетели.
То был приятный, благородный,
Короткий вызов, иль картель:
Учтиво, с ясностью холодной
Звал друга Ленский на дуэль.
Онегин с первого движенья,
К послу такого порученья
Оборотясь, без лишних слов
Сказал, что он всегда готов.
Зарецкий встал без объяснений;
Остаться доле
не хотел,
Имея дома много дел,
И тотчас вышел; но Евгений
Наедине с
своей душой
Был недоволен сам собой.
Когда брат Натальи Савишны явился для получения наследства и всего имущества покойной оказалось на двадцать пять рублей ассигнациями, он
не хотел верить этому и говорил, что
не может быть, чтобы старуха, которая шестьдесят лет жила в богатом
доме, все на руках
имела, весь
свой век жила скупо и над всякой тряпкой тряслась, чтобы она ничего
не оставила. Но это действительно было так.
Она полагала, что в ее положении — экономки, пользующейся доверенностью
своих господ и имеющей на руках столько сундуков со всяким добром, дружба с кем-нибудь непременно повела бы ее к лицеприятию и преступной снисходительности; поэтому, или, может быть, потому, что
не имела ничего общего с другими слугами, она удалялась всех и говорила, что у нее в
доме нет ни кумовьев, ни сватов и что за барское добро она никому потачки
не дает.
У Васина, на Фонтанке у Семеновского моста, очутился я почти ровно в двенадцать часов, но его
не застал
дома. Занятия
свои он
имел на Васильевском, домой же являлся в строго определенные часы, между прочим почти всегда в двенадцатом. Так как, кроме того, был какой-то праздник, то я и предполагал, что застану его наверно;
не застав, расположился ждать, несмотря на то что являлся к нему в первый раз.
Почему женщина, устраненная от всякой общественной деятельности, даже у себя
дома не имеет своего собственного угла, и ее всегда могут выгнать из
дому отец, братья, муж, наконец собственные сыновья?
— Ты дурно поступаешь со мною, Дмитрий. Я
не могу
не исполнить твоей просьбы. Но, в
свою очередь, я налагаю на тебя одно условие. Я буду бывать у вас; но, если я отправлюсь из твоего
дома не один, ты обязан сопровождать меня повсюду, и чтоб я
не имел надобности звать тебя, — слышишь? — сам ты, без моего зова. Без тебя я никуда ни шагу, ни в оперу, ни к кому из знакомых, никуда.
Я
имею отвращение к людям, которые
не умеют,
не хотят или
не дают себе труда идти далее названия, перешагнуть через преступление, через запутанное, ложное положение, целомудренно отворачиваясь или грубо отталкивая. Это делают обыкновенно отвлеченные, сухие, себялюбивые, противные в
своей чистоте натуры или натуры пошлые, низшие, которым еще
не удалось или
не было нужды заявить себя официально: они по сочувствию
дома на грязном дне, на которое другие упали.
Видеть себя в печати — одна из самых сильных искусственных страстей человека, испорченного книжным веком. Но тем
не меньше решаться на публичную выставку
своих произведений — нелегко без особого случая. Люди, которые
не смели бы думать о печатании
своих статей в «Московских ведомостях», в петербургских журналах, стали печататься у себя
дома. А между тем пагубная привычка
иметь орган, привычка к гласности укоренилась. Да и совсем готовое орудие
иметь недурно. Типографский станок тоже без костей!
Расставшись с Мишанкой и послав Мисанке заочно благословение, Золотухина оставила княжеский
дом и вновь появилась в Словущенском. Но уже
не ездила кормиться по соседям, а солидно прожила лет шесть
своим домком и при
своем капитале. Умирая, она была утешена, что оба сына ее пристроены. Мишанка
имел кафедру в Московском университете, а Мисанка, в чине губернского секретаря, пользовался благоволением начальства и репутацией примерного столоначальника.
В тот день, когда произошла история с дыркой, он подошел ко мне на ипподроме за советом: записывать ли ему
свою лошадь на следующий приз,
имеет ли она шансы? На подъезде, после окончания бегов, мы случайно еще раз встретились, и он предложил по случаю дождя довезти меня в
своем экипаже до
дому. Я отказывался, говоря, что еду на Самотеку, а это ему
не по пути, но он уговорил меня и, отпустив кучера, лихо домчал в
своем шарабане до Самотеки, где я зашел к моему старому другу художнику Павлику Яковлеву.
— Да!.. — уже со слезами в голосе повторял Кишкин. — Да… Легко это говорить: перестань!.. А никто
не спросит, как мне живется… да. Может, я кулаком слезы-то вытираю, а другие радуются… Тех же горных инженеров взять:
свои дома имеют, на рысаках катаются, а я вот на
своих на двоих вышагиваю. А отчего, Родион Потапыч? Воровать я вовремя
не умел… да.
После обеда Анфиса Егоровна ушла в кабинет к Петру Елисеичу и здесь между ними произошел какой-то таинственный разговор вполголоса. Нюрочке было велено уйти в
свою комнату. О чем они говорили там и почему ей нельзя было слушать? — удивлялась Нюрочка. Вообще поведение гостьи
имело какой-то таинственный характер, начинавший пугать Нюрочку. По смущенным лицам прислуги девочка заметила, что у них в
доме вообще что-то неладно,
не так, как прежде.
…Яуже
имел известие о приезде Я. Д. Казимирского в Иркутск. Он 25 генваря явился на Ангару, и все наши обняли его радушно. Даже Иван Дмитриевич, надев доху, выплыл из
дому, где сидел почти всю зиму безвыходно. — Черемша
свое дело сделала — дай бог, чтоб раны совсем закрылись. — Чех должен теперь быть с отцом,
не понимаю, какая цель была командировать его к инородцам.
Это был отставной солдат, промышлявший теркою и продажею особенного нюхательного табаку, а в сожительстве он
имел солдатку,
не свою, а чужую солдатку, гадавшую соседям пустого
дома на картах.
Картины эти, точно так же, как и фасад
дома,
имели свое особое происхождение: их нарисовал для Еспера Иваныча один художник, кротчайшее существо, который, тем
не менее, совершил государственное преступление, состоявшее в том, что к известной эпиграмме.
Уверяли, что Николай Сергеич, разгадав характер молодого князя,
имел намерение употребить все недостатки его в
свою пользу; что дочь его Наташа (которой уже было тогда семнадцать лет) сумела влюбить в себя двадцатилетнего юношу; что и отец и мать этой любви покровительствовали, хотя и делали вид, что ничего
не замечают; что хитрая и «безнравственная» Наташа околдовала, наконец, совершенно молодого человека,
не видавшего в целый год, ее стараниями, почти ни одной настоящей благородной девицы, которых так много зреет в почтенных
домах соседних помещиков.
— Извольте-с. Если вы уж так хотите, то души
своей хотя я перед вами и
не открою, а на вопрос отвечу другим вопросом: если б вам, с одной стороны, предложили жить в сытости и довольстве, но с условием, чтоб вы
не выходили из
дома терпимости, а с другой стороны, предложили бы жить в нужде и
не иметь постоянного ночлега, но все-таки оставаться на воле, — что бы вы выбрали?
— Справедливо сказать изволили… Но ныне, будучи просвещен истинным светом и насыщен паче меда словесами моей благодетельницы Мавры Кузьмовны, желаю вступить под ваше высокое покровительство… Ибо
не имею я пристанища, где приклонить главу мою, и бос и наг, влачу
свое существование где ночь, где день, а более в питейных
домах, где, в качестве свидетеля, снискиваю себе малую мзду.
— Эти наши солдаты такой народ, что возможности никакой нет! — говорил он, ведя
свою спутницу под руку. — И я, признаться сказать, давно желал
иметь честь представиться в ваш
дом, но решительно
не смел,
не зная, как это будет принято, а если б позволили, то…
Не зная, как провести вечер, он решился съездить еще к одному
своему знакомому, который, бог его знает, где служил, в думе ли, в сенате ли секретарем, но только
имел свой дом, жену, очень добрую женщину, которая сама всегда разливала чай, и разливала его очень вкусно, всегда сама делала ботвинью и салат, тоже очень вкусно.
Про героя моего я по крайней мере могу сказать, что он искренно и глубоко страдал: как бы совершив преступление, шел он от князя по Невскому проспекту, где тут же встречалось ему столько спокойных и веселых господ, из которых уж, конечно, многие
имели на
своей совести в тысячу раз грязнейшие пятна.
Дома Калинович застал Белавина, который сидел с Настенькой. Она была в слезах и держала в руках письмо.
Не обратив на это внимания, он молча пожал у приятеля руку и сел.
Джемма благодарила Санина за то, что он
не усумнился обратиться к ней, что он
имел к ней доверие;
не скрывала от него и того, что она точно после его бегства пережила тяжелые мгновенья, но тут же прибавляла, что все-таки считает — и всегда считала —
свою встречу с ним за счастье, так как эта встреча помешала ей сделаться женою г-на Клюбера и таким образом, хотя косвенно, но была причиной ее брака с теперешним мужем, с которым она живет вот уже двадцать восьмой год совершенно счастливо, в довольстве и изобилии:
дом их известен всему Нью-Йорку.
— Мне стало еще досаднее и совестнее, и чтобы загладить чем-нибудь
свой отказ, я поспешил сообщить, что я
не буду
дома, потому что должен быть у князя Ивана Иваныча, у княгини Корнаковой, у Ивина, того самого, что
имеет такое важное место, и что, верно, буду обедать у княгини Нехлюдовой.
Но последнее время записка эта исчезла по той причине, что вышесказанные три комнаты наняла приехавшая в Москву с дочерью адмиральша, видимо, выбиравшая уединенный переулок для
своего местопребывания и желавшая непременно нанять квартиру у одинокой женщины и пожилой, за каковую она и приняла владетельницу
дома; но Миропа Дмитриевна Зудченко вовсе
не считала себя пожилою дамою и всем
своим знакомым доказывала, что у женщины никогда
не надобно спрашивать, сколько ей лет, а должно смотреть, какою она кажется на вид; на вид же Миропа Дмитриевна, по ее мнению, казалась никак
не старее тридцати пяти лет, потому что если у нее и появлялись седые волосы, то она немедля их выщипывала; три — четыре выпавшие зуба были заменены вставленными; цвет ее лица постоянно освежался разными притираньями; при этом Миропа Дмитриевна была стройна; глаза
имела хоть и небольшие, но черненькие и светящиеся, нос тонкий; рот, правда, довольно широкий, провалистый, но
не без приятности; словом, всей
своей физиономией она напоминала несколько мышь, способную всюду пробежать и все вынюхать, что подтверждалось даже прозвищем, которым называли Миропу Дмитриевну соседние лавочники: дама обделистая.
А он, Прудентов,
не раз-де указывал господину начальнику на таковые и даже предлагал-де ввести в «Устав» особливый параграф такого-де содержания: «Всякий, желающий
иметь разговор или собеседование у себя на
дому или в ином месте, обязывается накануне дать о сем знать в квартал, с приложением программы вопросов и ответов, и, по получении на сие разрешения, вызвав необходимое для разговора лицо, привести намерение
свое в исполнение».
Да я по дальности мало у кого и бываю, потому что надо все в сторону; я же езжу на пол-империале, а на нем никуда в сторону невозможно, но вы этого, по
своей провинциальности,
не поймете: сидишь точно на
доме, на крышке очень высоко, и если сходить оттуда, то надо
иметь большею ловкость, чтобы сигнуть долой на всем скаку, а для женского пола, по причине их одежды, этого даже
не позволяют.
Почтмейстер на это согласился тем охотнее, что, видя жену
свою в состоянии крайнего раздражения, он и сам находил выгоды
иметь в эту пору около себя в
доме чужого человека, и потому он
не только
не отказал Варнаве в ночлеге, но даже, как любезный хозяин, предоставил в его пользование стоявший в конторе диван, а сам лег на большом сортировальном столе и закрылся с головой снятым с этого же стола канцелярским сукном.
— Вы к нему очень добры, — неопределенно сказал Хрипач. — Мы ничего
не можем
иметь против того, чтобы он в свободное время, с разрешения
своей тетки, посещал
своих знакомых. Мы далеки от намерения обратить ученические квартиры в места какого-то заключения. Впрочем, пока
не разрешится история с Передоновым, лучше будет, если Пыльников посидит
дома.
Между прочим, я
имею очень редкую книгу, под названием «Путеводитель по русским съезжим
домам», соч. австрийского серба Глупчича-Ядрилича, приезжавшего вместе с прочими братьями-славянами, в 1870 году, в Россию, но
не попавшего ни в Петербург, ни в Москву, потому что Соломенный помпадур, под личною
своею ответственностью, посадил его на все время торжеств на съезжую.
Приехавши в главный город края, мы остановились в большом казенном
доме, в котором мы буквально терялись как в пустыне (князь
не имел семейства). Было раннее утро, и мне смертельно хотелось спать, но он непременно желал, чтобы немедленно произошло официальное представление, и потому разослал во все концы гонцов с известием о
своем прибытии. Через два часа залы
дома уже были наполнены трепещущими чиновниками.
Он говорил, что она до сих пор исполняла долг
свой как дочь, горячо любящая отца, и что теперь надобно также исполнить
свой долг,
не противореча и поступая согласно с волею больного; что, вероятно, Николай Федорыч давно желал и давно решился, чтоб они жили в особом
доме; что, конечно, трудно, невозможно ему, больному и умирающему, расстаться с Калмыком, к которому привык и который ходит за ним усердно; что батюшке Степану Михайлычу надо открыть всю правду, а знакомым можно сказать, что Николай Федорыч всегда
имел намерение, чтобы при его жизни дочь и зять зажили
своим,
домом и
своим хозяйством; что Софья Николавна будет всякий день раза по два навещать старика и ходить за ним почти так же, как и прежде; что в городе, конечно, все узнают со временем настоящую причину, потому что и теперь, вероятно, кое-что знают, будут бранить Калмыка и сожалеть о Софье Николавне.
Обед с глазу на глаз в собственном
доме, на собственные деньги,
имел свою прелесть для молодых хозяев, которая, конечно,
не могла продолжаться слишком долго: к чему
не привыкает человек?
–…есть указания в городском архиве, — поспешно вставил
свое слово рассказчик. — Итак, я рассказываю легенду об основании города. Первый
дом построил Вильямс Гобс, когда был выброшен на отмели среди скал. Корабль бился в шторме, опасаясь неизвестного берега и
не имея возможности пересечь круговращение ветра. Тогда капитан увидел прекрасную молодую девушку, вбежавшую на палубу вместе с гребнем волны. «Зюйд-зюйд-ост и три четверти румба!» — сказала она можно понять как чувствовавшему себя капитану.
13.
Домом они жили в Зимовейской станице
своим собственным, который по побеге мужа (что дневного пропитания с детьми
иметь стало
не от чего) продала за 24 руб. за 50 коп. Есауловской станицы казаку Ереме Евсееву на слом, который его в ту Есауловскую станицу по сломке и перевез; а ныне особою командою паки в Зимовейскую станицу перевезен и на том же месте, где он стоял и они жили, сожжен; а хутор их, состоящий так же неподалеку Зимовейской станицы, сожжен же.
Отец Литвинова, в бытность
свою в Москве, познакомился с Осиниными,
имел случай оказать им некоторые услуги, дал им однажды рублей триста взаймы; и сын его, будучи студентом, часто к ним наведывался, кстати ж, его квартира находилась
не в дальнем расстоянии от их
дома. Но
не близость соседства привлекала его,
не плохие удобства их образа жизни его соблазняли: он стал часто посещать Осининых с тех пор, как влюбился в их старшую дочь Ирину.
— Кого теперь
не ссылают! — воскликнула кухарка. — Жила я у Попова, инженера; богатый человек,
свой дом имел, лошадей, жениться собирался, — вдруг пришли ночью жандармы — цап!.. И заслали его в Сибирь…
О
доме своем он и
не имел никаких забот: всем хозяйством правила «барыня Аксютка»; она продавала заезжим прасолам овец и яловиц, пеньку, холст и посконь и запивала с ними продажные сделки чайком «с подливочкой», и в той приятной жизни полнела и была счастлива.
Отец, которому уроки
не стоили никакого труда,
имел много свободного времени и нередко злоупотреблял
своими досугами, наполняя их опрометчивыми шалостями, нередко в обиду ближних; но в
доме, любя князя Дмитрия, все это покрывали и
не доводили до княгини.
Дон-Кихот стоял и соображал: этого еще никогда
не было, чтоб его смели искать в княгинином
доме… Он видел в этом новость, в которой обсуждал
не свое положение, а то, какое значение
имеет это по отношению к Варваре Никаноровне. Пользуются ли тем, что ее
дома нет, или уже отныне и ее
не боятся и
не уважают по-прежнему? Откуда это?.. Конечно,
не от здешних: у них на это еще
не хватило бы смелости… Нет; это оттуда, где она сама теперь… одна…
Она в этом случае
имела совершенно иные виды: слывя между всеми
своими знакомыми, конечно, немножко за кокетку, но в то же время за женщину весьма хорошей нравственности, тем
не менее однако, г-жа Петицкая, при муже и во вдовстве, постоянно
имела обожателей, но только она умела это делать как-то необыкновенно скрытно: видалась с ними по большей части
не дома, а если и
дома, то всегда подбирала прислугу очень глупую и ничего
не понимающую.
— Вы, если я
не ошибаюсь,
дом свой в Москве
имеете? — допрашивал его Янсутский.
В-третьих… Я еще
имею сказать… Я заложил
дом,
не испросив у вас позволения… В этом я виноват, да, и прошу меня извинить. Меня побудили к этому долги… тридцать пять тысяч… Я уже
не играю в карты, давно бросил, но главное, что могу сказать в
свое оправдание, это то, что вы девушки, вы получаете пенсию, я же
не имел… заработка, так сказать…
— Гм… я говорю, — перебил доктор, — что вам нужно коренное преобразование всей вашей жизни
иметь и в некотором смысле переломить
свой характер. (Крестьян Иванович сильно ударил на слово «переломить» и остановился на минуту с весьма значительным видом.)
Не чуждаться жизни веселой; спектакли и клуб посещать и во всяком случае бутылки врагом
не бывать.
Дома сидеть
не годится… вам
дома сидеть никак невозможно.
Мне кажется, что наиболее существенным препятствием в этом смысле явится род ваших занятий. Вы, кабатчики, железнодорожники и менялы,
не имеете занятий оседлых и производительных, но исключительно отдаетесь подсиживаньям и сводничествам. В согласность этому, и жизнь ваша получила характер кочевой, так что большую ее часть вы проводите вне
домов своих, в Кунавине. Но о каких же принципах может быть речь в Кунавине?
Невыгодное впечатление это Ничипоренко еще более усилил чисто маратовскою кровожадностию, которой он, вероятно, и
не имел, но которую, по бестактности
своей, считал долгом выказывать в этом «благонадежном, нобелом
доме».
Хозяйки
не было
дома: она ночевала в Вознесенском монастыре у
своей знакомой белицы, для того чтоб быть поближе к брату, который жил во флигеле Николаевского дворца, прямо против кабинета государя, и
не имел свободного времени, чтоб ежедневно ездить для свидания с родными в Таганку.
Дом Плодомасовой посетил небольшой отдел разбойничьей шайки. Шайка эта, зная, что в
доме Плодомасовой множество прислуги, между которой есть немало людей, очень преданных
своей госпоже,
не рисковала напасть на
дом открытой силой, а действовала воровски. Разбойники прошли низом
дома, кого заперли, кого перевязали и,
не имея возможности проникнуть наверх к боярыне без большого шума через лестницу, проникли к ней в окно, к которому как нельзя более было удобно подниматься по стоявшей здесь старой черной липе.
А для того, чтоб перейти во всеобщее сознание, потеряв
свой искусственный язык, и сделаться достоянием площади и семьи, живоначальным источником действования и воззрения всех и каждого, — она слишком юна, она
не могла еще
иметь такого развития в жизни, ей много дела
дома, в сфере абстрактной; кроме философов-мухаммедан, никто
не думает, что в науке все совершено, несмотря ни на выработанность формы, ни на полноту развертывающегося в ней содержания, ни на диалектическую методу, ясную и прозрачную для самой себя.
Но чистые отвлечения
не имеют возможности существовать, противоположное находит место, вкрадывается и развивается в
доме врага
своего; отрицание науки чревато с первого появления положительным.