Неточные совпадения
Все
изменилось с этих пор в Глупове. Бригадир, в полном мундире, каждое утро бегал по лавкам и все тащил, все тащил. Даже Аленка начала походя тащить, и вдруг ни с того ни с сего стала требовать, чтоб ее признавали
не за ямщичиху, а за поповскую дочь.
Название
изменилось, но предположенная цель была достигнута — Бородавкин ничего больше и
не желал.
Теперь этот взгляд значительно
изменился, чему, конечно,
не в малой степени содействовало и размягчение мозгов — тогдашняя модная болезнь.
Во время разлуки с ним и при том приливе любви, который она испытывала всё это последнее время, она воображала его четырехлетним мальчиком, каким она больше всего любила его. Теперь он был даже
не таким, как она оставила его; он еще дальше стал от четырехлетнего, еще вырос и похудел. Что это! Как худо его лицо, как коротки его волосы! Как длинны руки! Как
изменился он с тех пор, как она оставила его! Но это был он, с его формой головы, его губами, его мягкою шейкой и широкими плечиками.
Кити любовалась ею еще более, чем прежде, и всё больше и больше страдала. Кити чувствовала себя раздавленною, и лицо ее выражало это. Когда Вронский увидал ее, столкнувшись с ней в мазурке, он
не вдруг узнал ее — так она
изменилась.
Казалось, ему надо бы понимать, что свет закрыт для него с Анной; но теперь в голове его родились какие-то неясные соображения, что так было только в старину, а что теперь, при быстром прогрессе (он незаметно для себя теперь был сторонником всякого прогресса), что теперь взгляд общества
изменился и что вопрос о том, будут ли они приняты в общество, еще
не решен.
Степан Аркадьич получал и читал либеральную газету,
не крайнюю, но того направления, которого держалось большинство. И, несмотря на то, что ни наука, ни искусство, ни политика собственно
не интересовали его, он твердо держался тех взглядов на все эти предметы, каких держалось большинство и его газета, и изменял их, только когда большинство изменяло их, или, лучше сказать,
не изменял их, а они сами в нем незаметно
изменялись.
— Отчего же? Я
не вижу этого. Позволь мне думать, что, помимо наших родственных отношений, ты имеешь ко мне, хотя отчасти, те дружеские чувства, которые я всегда имел к тебе… И истинное уважение, — сказал Степан Аркадьич, пожимая его руку. — Если б даже худшие предположения твои были справедливы, я
не беру и никогда
не возьму на себя судить ту или другую сторону и
не вижу причины, почему наши отношения должны
измениться. Но теперь, сделай это, приезжай к жене.
Но Левин много
изменился со времени своей женитьбы; он был терпелив и если
не понимал, для чего всё это так устроено, то говорил себе, что,
не зная всего, он
не может судить, что, вероятно, так надобно, и старался
не возмущаться.
Положение было мучительно для всех троих, и ни один из них
не в силах был бы прожить и одного дня в этом положении, если бы
не ожидал, что оно
изменится и что это только временное горестное затруднение, которое пройдет.
— Чувство мое
не может
измениться, вы знаете, но я прошу
не ездить, умоляю вас, — сказал он опять по-французски с нежною мольбой в голосе, но с холодностью во взгляде.
— Перемена
не во внешнем положении, — строго сказала графиня Лидия Ивановна, вместе с тем следя влюбленным взглядом за вставшим и перешедшим к Landau Алексеем Александровичем, — сердце его
изменилось, ему дано новое сердце, и я боюсь, что вы
не вполне вдумались в ту перемену, которая произошла в нем.
«Как красиво! — подумал он, глядя на странную, точно перламутровую раковину из белых барашков-облачков, остановившуюся над самою головой его на середине неба. — Как всё прелестно в эту прелестную ночь! И когда успела образоваться эта раковина? Недавно я смотрел на небо, и на нем ничего
не было — только две белые полосы. Да, вот так-то незаметно
изменились и мои взгляды на жизнь!»
Дарья Александровна исполнила свое намерение и поехала к Анне. Ей очень жалко было огорчить сестру и сделать неприятное ее мужу; она понимала, как справедливы Левины,
не желая иметь никаких сношений с Вронским; но она считала своею обязанностью побывать у Анны и показать ей, что чувства ее
не могут
измениться, несмотря на перемену ее положения.
Но вдруг она остановилась. Выражение ее лица мгновенно
изменилось. Ужас и волнение вдруг заменились выражением тихого, серьезного и блаженного внимания. Он
не мог понять значения этой перемены. Она слышала в себе движение новой жизни.
— Да я
не знаю. Я потому
не был у вас. Я полагаю, что наши отношения должны
измениться.
Мгновенно
изменился масштаб видимого: ручей казался девочке огромной рекой, а яхта — далеким, большим судном, к которому, едва
не падая в воду, испуганная и оторопевшая, протягивала она руки.
Они опять постояли с минуту друг перед другом. Наконец лицо Свидригайлова
изменилось. Удостоверившись, что Раскольников
не испугался угрозы, он принял вдруг самый веселый и дружеский вид.
Лицо Сони вдруг страшно
изменилось: по нем пробежали судороги. С невыразимым укором взглянула она на него, хотела было что-то сказать, но ничего
не могла выговорить и только вдруг горько-горько зарыдала, закрыв руками лицо.
Вечером того же дня, когда уже заперли казармы, Раскольников лежал на нарах и думал о ней. В этот день ему даже показалось, что как будто все каторжные, бывшие враги его, уже глядели на него иначе. Он даже сам заговаривал с ними, и ему отвечали ласково. Он припомнил теперь это, но ведь так и должно было быть: разве
не должно теперь все
измениться?
— Ну вот! — с отвращением отпарировал Свидригайлов, — сделайте одолжение,
не говорите об этом, — прибавил он поспешно и даже без всякого фанфаронства, которое выказывалось во всех прежних его словах. Даже лицо его как будто
изменилось. — Сознаюсь в непростительной слабости, но что делать: боюсь смерти и
не люблю, когда говорят о ней. Знаете ли, что я мистик отчасти?
— Катерина Сергеевна, — заговорил он с какою-то застенчивою развязностью, — с тех пор как я имею счастье жить в одном доме с вами, я обо многом с вами беседовал, а между тем есть один очень важный для меня… вопрос, до которого я еще
не касался. Вы заметили вчера, что меня здесь переделали, — прибавил он, и ловя и избегая вопросительно устремленный на него взор Кати. — Действительно, я во многом
изменился, и это вы знаете лучше всякого другого, — вы, которой я, в сущности, и обязан этою переменой.
Аркадий танцевал плохо, как мы уже знаем, а Базаров вовсе
не танцевал: они оба поместились в уголке; к ним присоединился Ситников. Изобразив на лице своем презрительную насмешку и отпуская ядовитые замечания, он дерзко поглядывал кругом и, казалось, чувствовал истинное наслаждение. Вдруг лицо его
изменилось, и, обернувшись к Аркадию, он, как бы с смущением, проговорил: «Одинцова приехала».
Варвара никогда
не говорила с ним в таком тоне; он был уверен, что она смотрит на него все еще так, как смотрела, будучи девицей. Когда же и почему
изменился ее взгляд? Он вспомнил, что за несколько недель до этого дня жена, проводив гостей, устало позевнув, спросила...
За время, которое он провел в суде, погода
изменилась: с моря влетал сырой ветер, предвестник осени, гнал над крышами домов грязноватые облака, как бы стараясь затискать их в коридор Литейного проспекта, ветер толкал людей в груди, в лица, в спины, но люди,
не обращая внимания на его хлопоты, быстро шли встречу друг другу, исчезали в дворах и воротах домов.
«Да, он сильно
изменился. Конечно — он хитрит со мной. Должен хитрить. Но в нем явилось как будто новое нечто… Порядочное. Это
не устраняет осторожности в отношении к нему. Толстый. Толстые говорят высокими голосами. Юлий Цезарь — у Шекспира — считает толстых неопасными…»
Для Клима наступило тяжелое время. Отношение к нему резко
изменилось, и никто
не скрывал этого. Кутузов перестал прислушиваться к его скупым, тщательно обдуманным фразам, здоровался равнодушно, без улыбки. Брат с утра исчезал куда-то, являлся поздно, усталый; он худел, становился неразговорчив, при встречах с Климом конфузливо усмехался. Когда Клим попробовал объясниться, Дмитрий тихо, но твердо сказал...
Клим догадался, что при Инокове она
не хочет говорить по поводу обыска. Он продолжал шагать по двору, прислушиваясь, думая, что к этой женщине
не привыкнуть, так резко
изменяется она.
Его очень заинтересовали откровенно злые взгляды Дронова, направленные на учителя. Дронов тоже
изменился, как-то вдруг. Несмотря на свое уменье следить за людями, Климу всегда казалось, что люди
изменяются внезапно, прыжками, как минутная стрелка затейливых часов, которые недавно купил Варавка: постепенности в движении их минутной стрелки
не было, она перепрыгивала с черты на черту. Так же и человек: еще вчера он был таким же, как полгода тому назад, но сегодня вдруг в нем являлась некая новая черта.
Отец тоже незаметно, но значительно
изменился, стал еще более суетлив, щиплет темненькие усы свои, чего раньше
не делал; голубиные глаза его ослепленно мигают и смотрят так задумчиво, как будто отец забыл что-то и
не может вспомнить.
— Но ведь ты знал ее почти в одно время со мной, — как будто с удивлением сказала Лидия, надевая очки. — На мой взгляд — она
не очень
изменилась с той поры.
Если исключить деревянный скрип и стук газеток «Союза русского народа»,
не заметно было, чтоб провинция, пережив события 905–7 годов, в чем-то
изменилась, хотя, пожалуй, можно было отметить, что у людей еще более окрепло сознание их права обильно и разнообразно кушать.
«А что, в сущности,
изменилось?» — спросил он себя и
не нашел ответа.
— Это — очень верно, — согласился Клим Самгин, опасаясь, что диалог превратится в спор. — Вы, Антон Никифорович, сильно
изменились, — ласково, как только мог, заговорил он, намереваясь сказать гостю что-то лестное. Но в этом
не оказалось надобности, — горничная позвала к столу.
Тагильского Самгин
не видел с полгода и был неприятно удивлен его визитом, но, когда присмотрелся к его фигуре, — почувствовал злорадное любопытство: Тагильский нехорошо, почти неузнаваемо
изменился.
Мысли этого порядка развивались с приятной легкостью, как бы самосильно. Память услужливо подсказывала десятки афоризмов: «Истинная свобода — это свобода отбора впечатлений». «В мире, где все непрерывно
изменяется, стремление к выводам — глупо». «Многие стремятся к познанию истины, но — кто достиг ее,
не искажая действительности?»
— Мой взгляд ты знаешь, он
не может
измениться, — ответила мать, вставая и поцеловав его. — Спи!
«Жаловаться —
не на что. Он — едва ли хитрит. Как будто даже и
не очень умен. О Любаше он, вероятно, выдумал, это — литература. И — плохая. В конце концов он все-таки неприятный человек.
Изменился?
Изменяются люди… без внутреннего стержня. Дешевые люди».
—
Не знаю, клянусь Богом,
не знаю! Но если вы… если
изменится как-нибудь моя настоящая жизнь, что со мной будет? — уныло, почти про себя прибавила она.
Она мгновенно оставила его руку и
изменилась в лице. Ее взгляд встретился с его взглядом, устремленным на нее: взгляд этот был неподвижный, почти безумный; им глядел
не Обломов, а страсть.
И она ужасно
изменилась,
не в свою пользу. Она похудела. Нет круглых, белых, некраснеющих и небледнеющих щек;
не лоснятся редкие брови; глаза у ней впали.
— Ольга! — вдруг вырвалось у испуганного Обломова. Он даже
изменился в лице. — Ради Бога,
не допускай ее сюда, уезжай. Прощай, прощай, ради Бога!
— Но если б он…
изменился, ожил, послушался меня и… разве я
не любила бы его тогда? Разве и тогда была бы ложь, ошибка? — говорила она, чтоб осмотреть дело со всех сторон, чтоб
не осталось ни малейшего пятна, никакой загадки.
«Да
не это ли — тайная цель всякого и всякой: найти в своем друге неизменную физиономию покоя, вечное и ровное течение чувства? Ведь это норма любви, и чуть что отступает от нее,
изменяется, охлаждается — мы страдаем: стало быть, мой идеал — общий идеал? — думал он. —
Не есть ли это венец выработанности, выяснения взаимных отношений обоих полов?»
Теперь Штольц
изменился в лице и ворочал изумленными, почти бессмысленными глазами вокруг себя. Перед ним вдруг «отверзлась бездна», воздвиглась «каменная стена», и Обломова как будто
не стало, как будто он пропал из глаз его, провалился, и он только почувствовал ту жгучую тоску, которую испытывает человек, когда спешит с волнением после разлуки увидеть друга и узнает, что его давно уже нет, что он умер.
— Вы оттого и
не знаете жизни,
не ведаете чужих скорбей: кому что нужно, зачем мужик обливается потом, баба жнет в нестерпимый зной — все оттого, что вы
не любили! А любить,
не страдая — нельзя. Нет! — сказал он, — если б лгал ваш язык,
не солгали бы глаза,
изменились бы хоть на минуту эти краски. А глаза ваши говорят, что вы как будто вчера родились…
У Марфеньки на глазах были слезы. Отчего все
изменилось? Отчего Верочка перешла из старого дома? Где Тит Никоныч? Отчего бабушка
не бранит ее, Марфеньку:
не сказала даже ни слова за то, что, вместо недели, она пробыла в гостях две?
Не любит больше? Отчего Верочка
не ходит по-прежнему одна по полям и роще? Отчего все такие скучные,
не говорят друг с другом,
не дразнят ее женихом, как дразнили до отъезда? О чем молчат бабушка и Вера? Что сделалось со всем домом?
«Да, долго еще до прогресса! — думал Райский, слушая раздававшиеся ему вслед детские голоса и проходя в пятый раз по одним и тем же улицам и опять
не встречая живой души. — Что за фигуры, что за нравы, какие явления! Все, все годятся в роман: все эти штрихи, оттенки, обстановка — перлы для кисти! Каков-то Леонтий:
изменился или все тот же ученый, но недогадливый младенец? Он — тоже находка для художника!»
— Пусть драпировка, — продолжала Вера, — но ведь и она, по вашему же учению, дана природой, а вы хотите ее снять. Если так, зачем вы упорно привязались ко мне, говорите, что любите, — вон
изменились, похудели!..
Не все ли вам равно, с вашими понятиями о любви, найти себе подругу там в слободе или за Волгой в деревне? Что заставляет вас ходить целый год сюда, под гору?
Что бабушка страдает невыразимо — это ясно. Она от скорби
изменилась, по временам горбится, пожелтела, у ней прибавились морщины. Но тут же рядом, глядя на Веру или слушая ее, она вдруг выпрямится, взгляд ее загорится такою нежностью, что как будто она теперь только нашла в Вере
не прежнюю Веру, внучку, но собственную дочь, которая стала ей еще милее.