Привалова поразило больше всего то, что в этом кабинете решительно ничего
не изменилось за пятнадцать лет его отсутствия, точно он только вчера вышел из него. Все было так же скромно и просто, и стояла все та же деловая обстановка. Привалову необыкновенно хорошо казалось все: и кабинет, и старик, и даже самый воздух, отдававший дымом дорогой сигары.
Неточные совпадения
— Гм… я думал, лучше. Ну, да об этом еще успеем натолковаться! А право, ты сильно
изменился… Вот покойник Александр-то Ильич, отец-то твой,
не дожил… Да. А ты его
не вини. Ты еще молод, да и
не твое это дело.
Александр Привалов, потерявший голову в этой бесконечной оргии, совсем
изменился и, как говорили о нем, — задурил. Вконец притупившиеся нервы и расслабленные развратом чувства
не могли уже возбуждаться вином и удовольствиями: нужны были человеческие страдания, стоны, вопли, человеческая кровь.
— Ах, mon ange, mon ange… Я так соскучилась о вас! Вы себе представить
не можете… Давно рвалась к вам, да все проклятые дела задерживали: о том позаботься, о другом, о третьем!.. Просто голова кругом… А где мамаша? Молится? Верочка, что же это вы так
изменились? Уж
не хвораете ли, mon ange?..
— Можно, Сергей Александрыч… обнаковенно можно! Да штой-то из лица-то как вы
изменились? Уже
не попритчилось ли што грешным делом?
— Да, тут вышла серьезная история… Отец, пожалуй бы, и ничего, но мать — и слышать ничего
не хочет о примирении. Я пробовал было замолвить словечко; куда, старуха на меня так поднялась, что даже ногами затопала. Ну, я и оставил. Пусть сами мирятся… Из-за чего только люди кровь себе портят,
не понимаю и
не понимаю. Мать
не скоро своротишь: уж если что поставит себе — кончено,
не сдвинешь. Она ведь тогда прокляла Надю… Это какой-то фанатизм!.. Вообще старики
изменились: отец в лучшую сторону, мать — в худшую.
По деревянному тротуару действительно шел Лоскутов. Привалов
не узнал его в первую минуту, хотя по внешности он мало
изменился. В этой характерной фигуре теперь сказывалось какое-то глубокое душевное перерождение; это было заметно по рассеянному выражению лица и особенно по глазам, потерявшим свою магическую притягательную силу. Привалова Лоскутов узнал
не вдруг и долго пристально всматривался в него, пока проговорил...
Долли, Чириков и Степан Аркадьич выступили вперед поправить их. Произошло замешательство, шопот и улыбки, но торжественно-умиленное выражение на лицах обручаемых
не изменилось; напротив, путаясь руками, они смотрели серьезнее и торжественнее, чем прежде, и улыбка, с которою Степан Аркадьич шепнул, чтобы теперь каждый надел свое кольцо, невольно замерла у него на губах. Ему чувствовалось, что всякая улыбка оскорбит их.
И в то время, когда обыскиваемые бесились, выходили из себя и чувствовали злобное побуждение избить щелчками приятную его наружность, он,
не изменяясь ни в лице, ни в вежливых поступках, приговаривал только: «Не угодно ли вам будет немножко побеспокоиться и привстать?» Или: «Не угодно ли вам будет, сударыня, пожаловать в другую комнату? там супруга одного из наших чиновников объяснится с вами».
Неточные совпадения
Все
изменилось с этих пор в Глупове. Бригадир, в полном мундире, каждое утро бегал по лавкам и все тащил, все тащил. Даже Аленка начала походя тащить, и вдруг ни с того ни с сего стала требовать, чтоб ее признавали
не за ямщичиху, а за поповскую дочь.
Название
изменилось, но предположенная цель была достигнута — Бородавкин ничего больше и
не желал.
Теперь этот взгляд значительно
изменился, чему, конечно,
не в малой степени содействовало и размягчение мозгов — тогдашняя модная болезнь.
Во время разлуки с ним и при том приливе любви, который она испытывала всё это последнее время, она воображала его четырехлетним мальчиком, каким она больше всего любила его. Теперь он был даже
не таким, как она оставила его; он еще дальше стал от четырехлетнего, еще вырос и похудел. Что это! Как худо его лицо, как коротки его волосы! Как длинны руки! Как
изменился он с тех пор, как она оставила его! Но это был он, с его формой головы, его губами, его мягкою шейкой и широкими плечиками.
Кити любовалась ею еще более, чем прежде, и всё больше и больше страдала. Кити чувствовала себя раздавленною, и лицо ее выражало это. Когда Вронский увидал ее, столкнувшись с ней в мазурке, он
не вдруг узнал ее — так она
изменилась.