Неточные совпадения
— Это — верно, — сказал он ей. — Собственно, эти суматошные люди,
не зная,
куда себя девать, и создают так называемое общественное оживление в стенах интеллигентских квартир, в пределах Москвы, а за пределами ее тихо идет нормальная, трудовая жизнь простых людей…
—
Не брани меня, Андрей, а лучше в самом
деле помоги! — начал он со вздохом. — Я сам мучусь этим; и если б ты посмотрел и послушал меня вот хоть бы сегодня, как я сам копаю
себе могилу и оплакиваю
себя, у тебя бы упрек
не сошел с языка. Все
знаю, все понимаю, но силы и воли нет. Дай мне своей воли и ума и веди меня
куда хочешь. За тобой я, может быть, пойду, а один
не сдвинусь с места. Ты правду говоришь: «Теперь или никогда больше». Еще год — поздно будет!
— Останьтесь, останьтесь! — пристала и Марфенька, вцепившись ему в плечо. Вера ничего
не говорила,
зная, что он
не останется, и думала только,
не без грусти,
узнав его характер, о том,
куда он теперь денется и
куда денет свои досуги, «таланты», которые вечно будет только чувствовать в
себе и
не сумеет ни угадать своего собственного таланта, ни остановиться на нем и приспособить его к
делу.
Он предоставил жене получать за него жалованье в палате и содержать
себя и двоих детей, как она
знает, а сам из палаты прямо шел куда-нибудь обедать и оставался там до ночи или на ночь, и на другой
день, как ни в чем
не бывало, шел в палату и скрипел пером, трезвый, до трех часов. И так проживал свою жизнь по людям.
— Отчего же он
не остановился у Бахаревых? — соображала Заплатина, заключая свои кости в корсет. — Видно,
себе на уме… Все-таки сейчас поеду к Бахаревым. Нужно предупредить Марью Степановну… Вот и партия Nadine. Точно с неба жених свалился! Этакое счастье этим богачам: своих денег
не знают куда девать, а тут, как снег на голову, зять миллионер… Воображаю: у Ляховского дочь, у Половодова сестра, у Веревкиных дочь, у Бахаревых целых две… Вот извольте тут
разделить между ними одного жениха!..
А теперь я от
себя прибавлю только то, что на другой же
день мы с Ермолаем чем свет отправились на охоту, а с охоты домой, что чрез неделю я опять зашел к Радилову, но
не застал ни его, ни Ольги дома, а через две недели
узнал, что он внезапно исчез, бросил мать, уехал куда-то с своей золовкой.
— Я вам сказала: одна, что я могу начать? Я
не знаю, как приняться; и если б
знала, где у меня возможность? Девушка так связана во всем. Я независима у
себя в комнате. Но что я могу сделать у
себя в комнате? Положить на стол книжку и учить читать.
Куда я могу идти одна? С кем я могу видеться одна? Какое
дело я могу делать одна?
Он всё
не знал,
куда их
девать, ломал
себе над ними голову, дрожал от страха, что их украдут, и наконец будто бы решил закопать их в землю.
— Ничего? — воскликнула Марфа Тимофеевна, — это ты другим говори, а
не мне! Ничего! а кто сейчас стоял на коленях? у кого ресницы еще мокры от слез? Ничего! Да ты посмотри на
себя, что ты сделала с своим лицом,
куда глаза свои
девала? — Ничего! разве я
не все
знаю?
Павел решительно
не знал куда девать себя; Клеопатра Петровна тоже как будто бы пряталась и, совершенно как бы
не хозяйка, села, с плутоватым, впрочем, выражением в лице, на довольно отдаленный стул и посматривала на все это. Павел поместился наконец рядом с становою; та приняла это прямо за изъявление внимания к ней.
Он, со своей стороны, просто
не знал —
куда себя и
девать.
Имплев
не знал,
куда себя и
девать: только твердое убеждение, что княгиня говорит все это и предлагает по истинному доброжелательству к нему, удержало его от ссоры с нею навеки.
Но дар слова ему
не давался: всегда смешается и сробеет, так что
не знает,
куда руки
девать,
куда себя девать, и после еще долго про
себя ответ шепчет, как бы желая поправиться.
— Нет, уж это, дяденька, шалишь! — возразил подрядчик, выворотив глаза. — Ему тоже откровенно
дело сказать, так, пожалуй, туда попадешь,
куда черт и костей
не занашивал, — вот как я понимаю его ехидность. А мы тоже маленько бережем
себя;
знаем, с кем и что говорить надо. Клещами ему из меня слова
не вытащить: пускай делает, как
знает.
— Вследствие того-с, — начал Аггей Никитич неторопливо и как бы обдумывая свои слова, — что я, ища этого места,
не знал себя и совершенно забыл, что я человек военный и привык служить на воздухе, а тут целый
день почти сиди в душной комнате, которая, ей-богу, нисколько
не лучше нашей полковой канцелярии,
куда я и заглядывать-то всегда боялся, думая, что эти стрекулисты-писаря так тебе сейчас и впишут в формуляр какую-нибудь гадость…
Куда и зачем уезжал он, —
не знаю, только куда-то далеко, в Астрахань или в Москву, и непременно по
делу, потому что брал с
собой поверенного Пантелея Григорьевича.
Стало мне скучно, и
не знаю я теперь,
куда мне
себя девать?
Место, где можно было сойтись, это был лес,
куда бабы ходили с мешками за травой для коров. И Евгений
знал это и потому каждый
день проходил мимо этого леса. Каждый
день он говорил
себе, что он
не пойдет, и каждый
день кончалось тем, что он направлялся к лесу и, услыхав звук голосов, останавливаясь за кустом, с замиранием сердца выглядывал,
не она ли это.
— Всю дорогу, глядя на Ничипоренку (говорил Бенни), я спрашивал
себя, что может выйти из моей поездки с этим человеком? Я все более и более убеждался, что в этой компании мне
не предстоит ничего, кроме как только беспрестанно компрометировать
себя в глазах всех сколько-нибудь серьезных людей; но я решительно
не знал,
куда мне его
деть и где искать других людей.
Узнав от Коврина, что
не только роман наладился, но что даже будет свадьба, Егор Семеныч долго ходил из угла в угол, стараясь скрыть волнение. Руки у него стали трястись, шея надулась и побагровела, он велел заложить беговые дрожки и уехал куда-то. Таня, видевшая, как он хлестнул по лошади и как глубоко, почти на уши, надвинул фуражку, поняла его настроение, заперлась у
себя и проплакала весь
день.
В груди что-то растет и душит, как будто сердце пухнет, наливаясь нестерпимой жалостью к человеку, который
не знает,
куда себя девать,
не находит
себе дела на земле — может быть, от избытка сил, а
не только от лени и «рекрутского», рабьего озорства?
— Что думать? Я вам говорю, чтò
знаю. Прискакал вчера ночью татарин от генерала — привез приказ, чтобы батальону выступать и взять с
собою на два
дня сухарей; а
куда, зачем, надолго ли? этого, батюшка,
не спрашивают: велено итти и — довольно.
Вы молчите,
не знаете… Да и
знать ли вам? Софья Егоровна,
не жалко мне
себя! Черт с ним, с этим мной! Но что с вами поделалось? Где ваша чистая душа, ваша искренность, правдивость, ваша смелость? Где ваше здоровье?
Куда вы
дели его? Софья Егоровна! Проводить целые годы в безделье, мозолить чужие руки, любоваться чужими страданиями и в то же время уметь прямо глядеть в глаза — это разврат!
Однажды в знойный летний
день, когда было так жарко, что даже солнце тяжело задремало в небе и
не знало потом,
куда ему надобно идти, направо или налево, заснула старая Барбара. Молодая Мафальда, сняв с
себя лишнюю одежду и оставив
себе только то, что совершенно необходимо было бы даже и в раю, села на пороге своей комнаты и печальными глазами смотрела на тенистый сад, высокими окруженный стенами.
Я
знаю, что он пашет круто в гору и лошадь идет трудно, и до меня изредка долетает его окрик: «Ну-ну!» Я почти всех наших мужиков
знаю, но
не знаю, который это теперь пашет, да мне и все равно, я весь погружен в мое
дело, я тоже занят: я выламываю
себе ореховый хлыст, чтоб стегать им лягушек; хлысты из орешника так красивы и так непрочны,
куда против березовых.
— Весь я истормошился и изнемог, — говорил он
себе. — Здесь как будто легче немного, в отцовском доме, но надолго ли?.. Надолго ли они
не будут
знать, что я из
себя сделал?.. Кто я и что я?.. Надо, надо спасаться!
Дни ужасно быстро бегут, сбежали безвестно
куда целые годы, перевалило за полдень, а я еще
не доиграл ни одной… нет, нужна решимость… квит или двойной куш!
Французы отлично слушают, благодаря чему они никогда
не чувствуют
себя лишними на сцене,
знают,
куда девать свои руки, и
не стушевывают друг друга…
Одни умирают с голоду, другие,
не зная,
куда девать свое золото, топят
себя в разврате и гибнут, как мухи, вязнущие в меду.
Больше трех недель, как Анна Серафимовна ничего
не слыхала о Палтусове. Она спрашивала Тасю. Та
знала только, что он куда-то уехал… Надо было решиться — разрывать или нет с мужем. Рубцов продолжал стоять за разрыв. Голова уже давно говорила ей, что она промахнулась, что она только
себя разорит, если будет заведовать
делами Виктора Мироныча.
"Стало, по этой части у тебя — нуль, если
не хочешь убаюкивать
себя наивным вздором. И
куда пойдешь, к кому примкнешь, от кого будешь требовать симпатии своему
делу, своей идее, своему признанию? Мартыныч — и тот член корпорации; он прочно сидит на своем писарском стуле, у него обеспеченная дорога, разве сам проворуется; он
не мечтает только о наградах — они придут к нему; он каждый
день нужен и
знает, кому жаловаться и от кого ждать поддержки. У тебя же ничего этого нет, да и быть
не может".
Графиня отвечала князю Куракину, что она
не знает,
куда подать прошение, что нужды ее состоят
не в одном долге 22 000 рублей, но и в том, что она
не имеет собственного дома и ничего потребного для содержания
себя и что, наконец, она была бы совершенно счастлива и благоденственно проводила бы остатки
дней своих, если бы могла жить в доме своего мужа с 8000 рублей годового дохода.
«Я одной смерти
себе желаю, а потому и
делами никакими
не имею сил и соображения заниматься…
Не знаю куда сиротскую голову преклонить, но уеду отсюда».
Юрка тосковал и
не знал,
куда себя деть. Вышел новый номер заводской газеты «Проснувшийся витязь». В нем Юрка прочел...
Но несмотря на то, что он твердо верил в то, что он был Неаполитанский король, и что он сожалел о горести своих покидаемых им подданных, в последнее время, после того как ему велено было опять поступить на службу и особенно после свидания с Наполеоном в Данциге, когда августейший шурин сказал ему: «je vous ai fait Roi pour régner à ma manière, mais pas à la vôtre» [я вас сделал королем для того, чтобы царствовать
не по-своему, а по-моему] — он весело принялся за знакомое ему
дело и, как разъевшийся, но
не зажиревший конь, почуяв
себя в упряжке, заиграл в оглоблях и разрядившись как можно пестрее и дороже, веселый и довольный, скакал, сам
не зная куда и зачем, по дорогам Польши.