Неточные совпадения
«А статских
не желаете?»
— Ну, вот еще со статскими! —
(Однако взяли — дешево! —
Какого-то сановника
За брюхо
с бочку винную
И за семнадцать звезд.)
Купец — со всем почтением,
Что любо, тем и потчует
(
С Лубянки — первый вор!) —
Спустил по сотне Блюхера,
Архимандрита Фотия,
Разбойника Сипко,
Сбыл книги: «Шут Балакирев»
И «Английский милорд»…
— Состояние у меня, благодарение богу, изрядное. Командовал-с; стало быть,
не растратил, а умножил-с. Следственно, какие есть насчет этого законы — те знаю, а новых издавать
не желаю. Конечно, многие на моем месте понеслись бы в атаку, а может быть, даже устроили бы бомбардировку, но я человек простой и утешения для себя в атаках
не вижу-с!
Но,
с другой стороны,
не меньшего вероятия заслуживает и то соображение, что как ни привлекательна теория учтивого обращения, но, взятая изолированно, она нимало
не гарантирует людей от внезапного вторжения теории обращения неучтивого (как это и доказано впоследствии появлением на арене истории такой личности, как майор Угрюм-Бурчеев), и, следовательно, если мы действительно
желаем утвердить учтивое обращение на прочном основании, то все-таки прежде всего должны снабдить людей настоящими якобы правами.
Как и все добрые начальники, бригадир допускал эту последнюю идею лишь
с прискорбием; но мало-помалу он до того вник в нее, что
не только смешал команду
с хлебом, но даже начал
желать первой пуще последнего.
— Ладно. Володеть вами я
желаю, — сказал князь, — а чтоб идти к вам жить —
не пойду! Потому вы живете звериным обычаем:
с беспробного золота пенки снимаете, снох портите! А вот посылаю к вам заместо себя самого этого новотора-вора: пущай он вами дома правит, а я отсель и им и вами помыкать буду!
Агафья Михайловна
с разгоряченным и огорченным лицом, спутанными волосами и обнаженными по локоть худыми руками кругообразно покачивала тазик над жаровней и мрачно смотрела на малину, от всей души
желая, чтоб она застыла и
не проварилась. Княгиня, чувствуя, что на нее, как на главную советницу по варке малины, должен быть направлен гнев Агафьи Михайловны, старалась сделать вид, что она занята другим и
не интересуется малиной, говорила о постороннем, но искоса поглядывала на жаровню.
— Ясность
не в форме, а в любви, — сказала она, всё более и более раздражаясь
не словами, а тоном холодного спокойствия,
с которым он говорил. — Для чего ты
желаешь этого?
— Да, но вы
не можете
не желать проститься
с человеком, который стрелялся из-за вас…
— Я думаю, — сказал Константин, — что никакая деятельность
не может быть прочна, если она
не имеет основы в личном интересе. Это общая истина, философская, — сказал он,
с решительностью повторяя слово философская, как будто
желая показать, что он тоже имеет право, как и всякий, говорить о философии.
С той минуты, как Алексей Александрович понял из объяснений
с Бетси и со Степаном Аркадьичем, что от него требовалось только того, чтоб он оставил свою жену в покое,
не утруждая ее своим присутствием, и что сама жена его
желала этого, он почувствовал себя столь потерянным, что
не мог ничего сам решить,
не знал сам, чего он хотел теперь, и, отдавшись в руки тех, которые
с таким удовольствием занимались его делами, на всё отвечал согласием.
Только что оставив графиню Банину,
с которою он протанцовал первый тур вальса, он, оглядывая свое хозяйство, то есть пустившихся танцовать несколько пар, увидел входившую Кити и подбежал к ней тою особенною, свойственною только дирижерам балов развязною иноходью и, поклонившись, даже
не спрашивая,
желает ли она, занес руку, чтоб обнять ее тонкую талию.
— Ах,
не слушал бы! — мрачно проговорил князь, вставая
с кресла и как бы
желая уйти, но останавливаясь в дверях. — Законы есть, матушка, и если ты уж вызвала меня на это, то я тебе скажу, кто виноват во всем: ты и ты, одна ты. Законы против таких молодчиков всегда были и есть! Да-с, если бы
не было того, чего
не должно было быть, я — старик, но я бы поставил его на барьер, этого франта. Да, а теперь и лечите, возите к себе этих шарлатанов.
— Так вы нынче ждете Степана Аркадьича? — сказал Сергей Иванович, очевидно
не желая продолжать разговор о Вареньке. — Трудно найти двух свояков, менее похожих друг на друга, — сказал он
с тонкою улыбкой. — Один подвижной, живущий только в обществе, как рыба в воде; другой, наш Костя, живой, быстрый, чуткий на всё, но, как только в обществе, так или замрет или бьется бестолково, как рыба на земле.
Так как никто
не обращал на него внимания и он, казалось, никому
не был нужен, он потихоньку направился в маленькую залу, где закусывали, и почувствовал большое облегчение, опять увидав лакеев. Старичок-лакей предложил ему покушать, и Левин согласился. Съев котлетку
с фасолью и поговорив
с лакеем о прежних господах, Левин,
не желая входить в залу, где ему было так неприятно, пошел пройтись на хоры.
Алексей Александрович вздохнул и помолчал. Она тревожно играла кистями халата, взглядывая на него
с тем мучительным чувством физического отвращения к нему, за которое она упрекала себя, но которого
не могла преодолеть. Она теперь
желала только одного — быть избавленною от его постылого присутствия.
Княгиня,
не отвечая, посмотрела на Кознышева. Но то, что Сергей Иваныч и княгиня как будто
желали отделаться от него, нисколько
не смущало Степана Аркадьича. Он улыбаясь смотрел то на перо шляпы княгини, то по сторонам, как будто припоминая что-то. Увидав проходившую даму
с кружкой, он подозвал ее к себе и положил пятирублевую бумажку.
― Я имею несчастие, ― начал Алексей Александрович, ― быть обманутым мужем и
желаю законно разорвать сношения
с женою, то есть развестись, но притом так, чтобы сын
не оставался
с матерью.
— Но я повторяю: это совершившийся факт. Потом ты имела, скажем, несчастие полюбить
не своего мужа. Это несчастие; но это тоже совершившийся факт. И муж твой признал и простил это. — Он останавливался после каждой фразы, ожидая ее возражения, но она ничего
не отвечала. — Это так. Теперь вопрос в том: можешь ли ты продолжать жить
с своим мужем?
Желаешь ли ты этого?
Желает ли он этого?
― Только бы были лучше меня. Вот всё, чего я
желаю. Вы
не знаете еще всего труда, ― начал он, ―
с мальчиками, которые, как мои, были запущены этою жизнью за границей.
Как ни сильно
желала Анна свиданья
с сыном, как ни давно думала о том и готовилась к тому, она никак
не ожидала, чтоб это свидание так сильно подействовало на нее. Вернувшись в свое одинокое отделение в гостинице, она долго
не могла понять, зачем она здесь. «Да, всё это кончено, и я опять одна», сказала она себе и,
не снимая шляпы, села на стоявшее у камина кресло. Уставившись неподвижными глазами на бронзовые часы, стоявшие на столе между окон, она стала думать.
— Точно ты угрожаешь мне. Да я ничего так
не желаю, как
не разлучаться
с тобою, — улыбаясь сказал Вронский.
— Очень можно, куда угодно-с, —
с презрительным достоинством сказал Рябинин, как бы
желая дать почувствовать, что для других могут быть затруднения, как и
с кем обойтись, но для него никогда и ни в чем
не может быть затруднений.
На другое утро, во вторник, Алексей Александрович, проснувшись,
с удовольствием вспомнил вчерашнюю победу и
не мог
не улыбнуться, хотя и
желал казаться равнодушным, когда правитель канцелярии,
желая польстить ему, сообщил о слухах, дошедших до него, о происшедшем в комиссии.
— Да, именно, но должен предупредить вас, что я рискую злоупотребить вашим вниманием. Я приехал только предварительно посоветоваться
с вами. Я
желаю развода, но для меня важны формы, при которых он возможен. Очень может быть, что, если формы
не совпадут
с моими требованиями, я откажусь от законного искания.
Все, кого она любила, были
с нею, и все были так добры к ней, так ухаживали за нею, так одно приятное во всем предоставлялось ей, что если б она
не знала и
не чувствовала, что это должно скоро кончиться, она бы и
не желала лучшей и приятнейшей жизни. Одно, что портило ей прелесть этой жизни, было то, что муж ее был
не тот, каким она любила его и каким он бывал в деревне.
Он начал говорить,
желал найти те слова, которые могли бы
не то что разубедить, но только успокоить ее. Но она
не слушала его и ни
с чем
не соглашалась. Он нагнулся к ней и взял ее сопротивляющуюся руку. Он поцеловал ее руку, поцеловал волосы, опять поцеловал руку, — она всё молчала. Но когда он взял ее обеими руками за лицо и сказал: «Кити!» — вдруг она опомнилась, поплакала и примирилась.
— Хочешь пройтись, пойдем вместе, — сказал он,
не желая расставаться
с братом, от которого так и веяло свежестью и бодростью. — Пойдем, зайдем и в контору, если тебе нужно.
И в это же время, как бы одолев препятствия, ветер посыпал снег
с крыш вагонов, затрепал каким-то железным оторванным листом, и впереди плачевно и мрачно заревел густой свисток паровоза. Весь ужас метели показался ей еще более прекрасен теперь. Он сказал то самое, чего
желала ее душа, но чего она боялась рассудком. Она ничего
не отвечала, и на лице ее он видел борьбу.
Окончив речь, губернатор пошел из залы, и дворяне шумно и оживленно, некоторые даже восторженно, последовали за ним и окружили его в то время, как он надевал шубу и дружески разговаривал
с губернским предводителем. Левин,
желая во всё вникнуть и ничего
не пропустить, стоял тут же в толпе и слышал, как губернатор сказал: «Пожалуйста, передайте Марье Ивановне, что жена очень сожалеет, что она едет в приют». И вслед затем дворяне весело разобрали шубы, и все поехали в Собор.
Ни думать, ни
желать она ничего
не могла вне жизни
с этим человеком; но этой новой жизни еще
не было, и она
не могла себе даже представить ее ясно.
— Если вы спрашиваете моего совета, — сказала она, помолившись и открывая лицо, — то я
не советую вам делать этого. Разве я
не вижу, как вы страдаете, как это раскрыло ваши раны? Но, положим, вы, как всегда, забываете о себе. Но к чему же это может повести? К новым страданиям
с вашей стороны, к мучениям для ребенка? Если в ней осталось что-нибудь человеческое, она сама
не должна
желать этого. Нет, я
не колеблясь
не советую, и, если вы разрешаете мне, я напишу к ней.
— То есть как тебе сказать?… Я по душе ничего
не желаю, кроме того, чтобы вот ты
не споткнулась. Ах, да ведь нельзя же так прыгать! — прервал он свой разговор упреком за то, что она сделала слишком быстрое движение, переступая через лежавший на тропинке сук. — Но когда я рассуждаю о себе и сравниваю себя
с другими, особенно
с братом, я чувствую, что я плох.
На третий день после ссоры князь Степан Аркадьич Облонский — Стива, как его звали в свете, — в обычайный час, то есть в 8 часов утра, проснулся
не в спальне жены, а в своем кабинете, на сафьянном диване. Он повернул свое полное, выхоленное тело на пружинах дивана, как бы
желая опять заснуть надолго,
с другой стороны крепко обнял подушку и прижался к ней щекой; но вдруг вскочил, сел на диван и открыл глаза.
— Это Сорокина
с дочерью заезжала и привезла мне деньги и бумаги от maman. Я вчера
не мог получить. Как твоя голова, лучше? — сказал он спокойно,
не желая видеть и понимать мрачного и торжественного выражения ее лица.
— Нет, я
не курю, — спокойно отвечал Алексей Александрович и, как бы умышленно
желая показать, что он
не боится этого разговора, обратился
с холодною улыбкой к Песцову.
Он
не мог согласиться
с этим, потому что и
не видел выражения этих мыслей в народе, в среде которого он жил, и
не находил этих мыслей в себе (а он
не мог себя ничем другим считать, как одним из людей, составляющих русский народ), а главное потому, что он вместе
с народом
не знал,
не мог знать того, в чем состоит общее благо, но твердо знал, что достижение этого общего блага возможно только при строгом исполнении того закона добра, который открыт каждому человеку, и потому
не мог
желать войны и проповедывать для каких бы то ни было общих целей.
— Очень жалею, что ты
не хочешь понять, — перебил он ее,
с упорством
желая высказать свою мысль, — неопределенность состоит в том, что тебе кажется, что я свободен.
Алексей Александрович холодно улыбнулся одними губами,
желая показать ей и самому себе твердость своего убеждения; но эта горячая защита, хотя и
не колебала его, растравляла его рану. Он заговорил
с большим оживлением.
Даже до мелочей Сергей Иванович находил в ней всё то, чего он
желал от жены: она была бедна и одинока, так что она
не приведет
с собой кучу родных и их влияние в дом мужа, как его он видел на Кити, а будет всем обязана мужу, чего он тоже всегда
желал для своей будущей семейной жизни.
Дарья Александровна исполнила свое намерение и поехала к Анне. Ей очень жалко было огорчить сестру и сделать неприятное ее мужу; она понимала, как справедливы Левины,
не желая иметь никаких сношений
с Вронским; но она считала своею обязанностью побывать у Анны и показать ей, что чувства ее
не могут измениться, несмотря на перемену ее положения.
Но она знала, что для этого надо находить удовольствие в сближении
с женщинами молодыми, и она
не могла
желать этого.
Левин
не был постыдный «ты», но Облонский
с своим тактом почувствовал, что Левин думает, что он пред подчиненными может
не желать выказать свою близость
с ним и потому поторопился увести его в кабинет.
В первом письме Марья Николаевна писала, что брат прогнал ее от себя без вины, и
с трогательною наивностью прибавляла, что хотя она опять в нищете, но ничего
не просит,
не желает, а что только убивает ее мысль о том, что Николай Дмитриевич пропадет без нее по слабости своего здоровья, и просила брата следить за ним.
— Вот он! — сказал Левин, указывая на Ласку, которая, подняв одно ухо и высоко махая кончиком пушистого хвоста, тихим шагом, как бы
желая продлить удовольствие и как бы улыбаясь, подносила убитую птицу к хозяину. — Ну, я рад, что тебе удалось, — сказал Левин, вместе
с тем уже испытывая чувство зависти, что
не ему удалось убить этого вальдшнепа.
Редко встречая Анну, он
не мог ничего ей сказать, кроме пошлостей, но он говорил эти пошлости, о том, когда она переезжает в Петербург, о том, как ее любит графиня Лидия Ивановна,
с таким выражением, которое показывало, что он от всей души
желает быть ей приятным и показать свое уважение и даже более.
Красивый старик
с черной
с проседью бородой и густыми серебряными волосами неподвижно стоял, держа чашку
с медом, ласково и спокойно
с высоты своего роста глядя на господ, очевидно ничего
не понимая и
не желая понимать.
Женщины должны бы
желать, чтоб все мужчины их так же хорошо знали, как я, потому что я люблю их во сто раз больше
с тех пор, как их
не боюсь и постиг их мелкие слабости.
Я знаю, старые кавказцы любят поговорить, порассказать; им так редко это удается: другой лет пять стоит где-нибудь в захолустье
с ротой, и целые пять лет ему никто
не скажет «здравствуйте» (потому что фельдфебель говорит «здравия
желаю»).
По причине толщины, он уже
не мог ни в каком случае потонуть и как бы ни кувыркался,
желая нырнуть, вода бы его все выносила наверх; и если бы село к нему на спину еще двое человек, он бы, как упрямый пузырь, остался
с ними на верхушке воды, слегка только под ними покряхтывал да пускал носом и ртом пузыри.
О себе приезжий, как казалось, избегал много говорить; если же говорил, то какими-то общими местами,
с заметною скромностию, и разговор его в таких случаях принимал несколько книжные обороты: что он
не значащий червь мира сего и
не достоин того, чтобы много о нем заботились, что испытал много на веку своем, претерпел на службе за правду, имел много неприятелей, покушавшихся даже на жизнь его, и что теперь,
желая успокоиться, ищет избрать наконец место для жительства, и что, прибывши в этот город, почел за непременный долг засвидетельствовать свое почтение первым его сановникам.