Неточные совпадения
И, так просто и легко разрешив, благодаря городским условиям, затруднение, которое в деревне потребовало бы столько личного труда и внимания, Левин
вышел на крыльцо и, кликнув извозчика, сел и поехал
на Никитскую.
Дорогой он уже
не думал о деньгах, а размышлял о том, как он познакомится с петербургским ученым, занимающимся социологией, и будет говорить с ним о своей книге.
Левин Взял косу и стал примериваться. Кончившие свои ряды, потные и веселые косцы
выходили один зa другим
на дорогу и, посмеиваясь, здоровались с барином. Они все глядели
на него, но никто ничего
не говорил до тех пор, пока вышедший
на дорогу высокий старик со сморщенным и безбородым лицом, в овчинной куртке,
не обратился к нему.
Горница была большая, с голландскою печью и перегородкой. Под образами стоял раскрашенный узорами стол, лавка и два стула. У входа был шкафчик с посудой. Ставни были закрыты, мух было мало, и так чисто, что Левин позаботился о том, чтобы Ласка, бежавшая
дорогой и купавшаяся в лужах,
не натоптала пол, и указал ей место в углу у двери. Оглядев горницу, Левин
вышел на задний двор. Благовидная молодайка в калошках, качая пустыми ведрами
на коромысле, сбежала впереди его зa водой к колодцу.
«А мне пусть их все передерутся, — думал Хлобуев,
выходя. — Афанасий Васильевич
не глуп. Он дал мне это порученье, верно, обдумавши. Исполнить его — вот и все». Он стал думать о
дороге, в то время, когда Муразов все еще повторял в себе: «Презагадочный для меня человек Павел Иванович Чичиков! Ведь если бы с этакой волей и настойчивостью да
на доброе дело!»
Не шевельнул он ни глазом, ни бровью во все время класса, как ни щипали его сзади; как только раздавался звонок, он бросался опрометью и подавал учителю прежде всех треух (учитель ходил в треухе); подавши треух, он
выходил первый из класса и старался ему попасться раза три
на дороге, беспрестанно снимая шапку.
Забирайте же с собою в путь,
выходя из мягких юношеских лет в суровое ожесточающее мужество, забирайте с собою все человеческие движения,
не оставляйте их
на дороге,
не подымете потом!
Встает заря во мгле холодной;
На нивах шум работ умолк;
С своей волчихою голодной
Выходит на дорогу волк;
Его почуя, конь дорожный
Храпит — и путник осторожный
Несется в гору во весь дух;
На утренней заре пастух
Не гонит уж коров из хлева,
И в час полуденный в кружок
Их
не зовет его рожок;
В избушке распевая, дева
Прядет, и, зимних друг ночей,
Трещит лучинка перед ней.
Случалось ему уходить за город,
выходить на большую
дорогу, даже раз он
вышел в какую-то рощу; но чем уединеннее было место, тем сильнее он сознавал как будто чье-то близкое и тревожное присутствие,
не то чтобы страшное, а как-то уж очень досаждающее, так что поскорее возвращался в город, смешивался с толпой, входил в трактиры, в распивочные, шел
на Толкучий,
на Сенную.
Вожеватов. Выдать-то выдала, да надо их спросить, сладко ли им жить-то. Старшую увез какой-то горец, кавказский князек. Вот потеха-то была… Как увидал, затрясся, заплакал даже — так две недели и стоял подле нее, за кинжал держался да глазами сверкал, чтоб
не подходил никто. Женился и уехал, да, говорят,
не довез до Кавказа-то, зарезал
на дороге от ревности. Другая тоже за какого-то иностранца
вышла, а он после оказался совсем
не иностранец, а шулер.
Вышед
на площадь, я остановился
на минуту, взглянул
на виселицу, поклонился ей,
вышел из крепости и пошел по Оренбургской
дороге, сопровождаемый Савельичем, который от меня
не отставал.
— История,
дорогой мой, поставила пред нами задачу:
выйти на берег Тихого океана, сначала — через Маньчжурию, затем, наверняка, через Персидский залив. Да, да — вы
не улыбайтесь. И то и другое — необходимо, так же, как необходимо открыть Черное море. И с этим надобно торопиться, потому что…
Он
не пошел ни
на четвертый, ни
на пятый день;
не читал,
не писал, отправился было погулять,
вышел на пыльную
дорогу, дальше надо в гору идти.
Наконец он уткнулся в плетень, ощупал его рукой, хотел поставить ногу в траву — поскользнулся и провалился в канаву. С большим трудом выкарабкался он из нее, перелез через плетень и
вышел на дорогу. По этой крутой и опасной горе ездили мало, больше мужики, порожняком, чтобы
не делать большого объезда, в телегах,
на своих смирных, запаленных, маленьких лошадях в одиночку.
— В вас погибает талант; вы
не выбьетесь,
не выйдете на широкую
дорогу. У вас недостает упорства, есть страстность, да страсти, терпенья нет! Вот и тут, смотрите, руки только что намечены, и неверно, плечи несоразмерны, а вы уж завертываете, бежите показывать, хвастаться…
Мы часто повадились ездить в Нагасаки, почти через день. Чиновники приезжали за нами всякий раз, хотя мы просили
не делать этого, благо узнали
дорогу. Но им все еще хочется показывать народу, что иностранцы
не иначе как под их прикрытием могут
выходить на берег.
«Good bye!» — прощались мы печально
на крыльце с старухой Вельч, с Каролиной. Ричард, Алиса, корявый слуга и малаец-повар — все
вышли проводить и взять обычную дань с путешественников — по нескольку шиллингов.
Дорогой встретили доктора, верхом, с женой, и
на вопрос его, совсем ли мы уезжаем: «Нет», — обманул я его, чтоб
не выговаривать еще раз «good bye», которое звучит
не веселей нашего «прощай».
Обошедши все дорожки, осмотрев каждый кустик и цветок, мы
вышли опять в аллею и потом в улицу, которая вела в поле и в сады. Мы пошли по тропинке и потерялись в садах, ничем
не огороженных, и рощах.
Дорога поднималась заметно в гору. Наконец забрались в чащу одного сада и дошли до какой-то виллы. Мы вошли
на террасу и, усталые, сели
на каменные лавки. Из дома
вышла мулатка, объявила, что господ ее нет дома, и по просьбе нашей принесла нам воды.
Нехлюдов, еще
не выходя из вагона, заметил
на дворе станции несколько богатых экипажей, запряженных четвернями и тройками сытых, побрякивающих бубенцами лошадей;
выйдя же
на потемневшую от дождя мокрую платформу, он увидал перед первым классом кучку народа, среди которой выделялась высокая толстая дама в шляпе с
дорогими перьями, в ватерпруфе, и длинный молодой человек с тонкими ногами, в велосипедном костюме, с огромной сытой собакой в
дорогом ошейнике.
По
дороге к Ивану пришлось ему проходить мимо дома, в котором квартировала Катерина Ивановна. В окнах был свет. Он вдруг остановился и решил войти. Катерину Ивановну он
не видал уже более недели. Но ему теперь пришло
на ум, что Иван может быть сейчас у ней, особенно накануне такого дня. Позвонив и войдя
на лестницу, тускло освещенную китайским фонарем, он увидал спускавшегося сверху человека, в котором, поравнявшись, узнал брата. Тот, стало быть,
выходил уже от Катерины Ивановны.
И Алеша с увлечением, видимо сам только что теперь внезапно попав
на идею, припомнил, как в последнем свидании с Митей, вечером, у дерева, по
дороге к монастырю, Митя, ударяя себя в грудь, «в верхнюю часть груди», несколько раз повторил ему, что у него есть средство восстановить свою честь, что средство это здесь, вот тут,
на его груди… «Я подумал тогда, что он, ударяя себя в грудь, говорил о своем сердце, — продолжал Алеша, — о том, что в сердце своем мог бы отыскать силы, чтобы
выйти из одного какого-то ужасного позора, который предстоял ему и о котором он даже мне
не смел признаться.
Утром 4 августа мы стали собираться в путь. Китайцы
не отпустили нас до тех пор, пока
не накормили как следует. Мало того, они щедро снабдили нас
на дорогу продовольствием. Я хотел было рассчитаться с ними, но они наотрез отказались от денег. Тогда я положил им деньги
на стол. Они тихонько передали их стрелкам. Я тоже тихонько положил деньги под посуду. Китайцы заметили это и, когда мы
выходили из фанзы, побросали их под ноги мулам. Пришлось уступить и взять деньги обратно.
Первое выступление в поход всегда бывает с опозданием. Обыкновенно задержка происходит у провожатых: то у них обувь
не готова, то они еще
не поели, то
на дорогу нет табаку и т.д. Только к 11 часам утра после бесконечных понуканий нам удалось-таки наконец тронуться в путь. Китайцы
вышли провожать нас с флагами, трещотками и ракетами.
Вместе с Дерсу мы выработали такой план: с реки Фудзина пойти
на Ното, подняться до ее истоков, перевалить через Сихотэ-Алинь и по реке Вангоу снова
выйти на Тадушу. Дерсу знал эти места очень хорошо, и потому расспрашивать китайцев о
дороге не было надобности.
Расспросив китайцев о
дорогах, я наметил себе маршрут вверх по реке Тадушу, через хребет Сихотэ-Алинь, в бассейн реки Ли-Фудзина и оттуда
на реку Ното. Затем я полагал по этой последней опять подняться до Сихотэ-Алиня и попытаться
выйти на реку Тютихе. Если бы это мне
не удалось, то я мог бы вернуться
на Тадушу, где и дождаться прихода Г.И. Гранатмана.
Смотря, как он
на охоте скакал всегда первый,
не разбирая
дороги, соседи говорили согласно, что из него никогда
не выйдет путного столоначальника.
— Видите, набрали ораву проклятых жиденят с восьми-девятилетнего возраста. Во флот, что ли, набирают —
не знаю. Сначала было их велели гнать в Пермь, да
вышла перемена, гоним в Казань. Я их принял верст за сто; офицер, что сдавал, говорил: «Беда, да и только, треть осталась
на дороге» (и офицер показал пальцем в землю). Половина
не дойдет до назначения, — прибавил он.
По воскресеньям он аккуратно ходил к обедне. С первым ударом благовеста
выйдет из дома и взбирается в одиночку по пригорку, но идет
не по
дороге, а сбоку по траве, чтобы
не запылить сапог. Придет в церковь, станет сначала перед царскими дверьми, поклонится
на все четыре стороны и затем приютится
на левом клиросе. Там положит руку
на перила, чтобы все видели рукав его сюртука, и в этом положении неподвижно стоит до конца службы.
— А вот это дело,
дорогой тесть!
На это я тебе скажу, что я давно уже
вышел из тех, которых бабы пеленают. Знаю, как сидеть
на коне. Умею держать в руках и саблю острую. Еще кое-что умею… Умею никому и ответа
не давать в том, что делаю.
Эта сцена
не выходила из головы Галактиона всю
дорогу, пока он ехал к себе
на Городище.
Занастившаяся
дорога позволяла
не смотреть под ноги, протоптанный след сам направлял наши лыжи и для того, чтобы
выйти из него
на целину, нужно было употребить довольно большое усилие.
Около часа бродил я по тайге, высматривая
дорогу при вспышках молнии и натыкаясь
на колодник в траве. Наконец, дождь начал стихать, удары грома сделались
не так оглушительны; итти стало труднее. В это время до слуха моего донесся шум прибоя. Я прибавил шаг и, пройдя сквозь заросли тальников,
вышел к мерю.
Он только заметил, что она хорошо знает
дорогу, и когда хотел было обойти одним переулком подальше, потому что там
дорога была пустыннее, и предложил ей это, она выслушала, как бы напрягая внимание, и отрывисто ответила: «Всё равно!» Когда они уже почти вплоть подошли к дому Дарьи Алексеевны (большому и старому деревянному дому), с крыльца
вышла одна пышная барыня и с нею молодая девица; обе сели в ожидавшую у крыльца великолепную коляску, громко смеясь и разговаривая, и ни разу даже и
не взглянули
на подходивших, точно и
не приметили.
Увы! Аглая
не выходила, и князь пропадал. Чуть лепеча и потерявшись, он было выразил мнение, что починить
дорогу чрезвычайно полезно, но Аделаида вдруг засмеялась, и князь опять уничтожился. В это-то самое мгновение и вошла Аглая спокойно и важно, церемонно отдала князю поклон и торжественно заняла самое видное место у круглого стола. Она вопросительно посмотрела
на князя. Все поняли, что настало разрешение всех недоумений.
Он пошел по
дороге, огибающей парк, к своей даче. Сердце его стучало, мысли путались, и всё кругом него как бы походило
на сон. И вдруг, так же как и давеча, когда он оба раза проснулся
на одном и том же видении, то же видение опять предстало ему. Та же женщина
вышла из парка и стала пред ним, точно ждала его тут. Он вздрогнул и остановился; она схватила его руку и крепко сжала ее. «Нет, это
не видение!»
Дорога от озера повернула в сосновый лес, а потом опять
вышла на то же озеро, которому, казалось,
не было конца.
Известны уж эти разговоры. Кто спрашивает — спрашивает без толку, и кто отвечает — тоже
не гонится за толковостью.
Не скоро, или по крайней мере уж никак
не сразу
на дорогу выйдут.
Полинька Калистратова обыкновенно уходила от Лизы домой около двух часов и нынче ушла от Лизы в это же самое время. Во всю
дорогу и дома за обедом Розанов
не выходил из головы у Полиньки. Жаль ей очень его было. Ей приходили
на память его теплая расположенность к ней и хлопоты о ребенке, его одиночество и неуменье справиться с своим положением. «А впрочем, что можно и сделать из такого положения?» — думала Полинька и
вышла немножко погулять.
До самого кладбища проводили девушки свою умершую подругу.
Дорога туда шла как раз пересекая въезд
на Ямскую улицу. Можно было бы свернуть по ней налево, и это
вышло бы почти вдвое короче, но по Ямской обыкновенно покойников
не возили.
— И
не говори уж лучше! — сказала Мари взволнованным голосом. — Человек только что
вышел на свою
дорогу и хочет говорить — вдруг его преследуют за это; и, наконец, что же ты такое сказал? Я
не дальше, как вчера, нарочно внимательно перечла оба твои сочинения, и в них, кроме правды, вопиющей и неотразимой правды — ничего нет!
"Что, ежели позволят? — думалось, в свою очередь, и мне. — Ведь начальство — оно снисходительно; оно, чего доброго, все позволит, лишь бы ничего из этого
не вышло. Что тогда будет? Будут ли ониусердны в исполнении лежащих
на них обязанностей? — Конечно, будут, ибо
не доказывают ли телеграфистки? Окажут ли себя способными охранять казенный интерес? — Конечно, окажут, ибо
не доказывают ли кассирши
на железных
дорогах?"
Но день выдался для них неудачный. Из одних мест их прогоняли, едва завидев издали, в других, при первых же хриплых и гнусавых звуках шарманки, досадливо и нетерпеливо махали
на них с балконов руками, в третьих прислуга заявляла, что «господа еще
не приехамши».
На двух дачах им, правда, заплатили за представление, но очень мало. Впрочем, дедушка никакой низкой платой
не гнушался.
Выходя из ограды
на дорогу, он с довольным видом побрякивал в кармане медяками и говорил добродушно...
Выйдя на крыльцо собрания, он с долгим, спокойным удивлением глядел
на небо,
на деревья,
на корову у забора напротив,
на воробьев, купавшихся в пыли среди
дороги, и думал: «Вот — все живет, хлопочет, суетится, растет и сияет, а мне уже больше ничто
не нужно и
не интересно.
— Отстрадал, наконец, четыре года. Вот, думаю, теперь
вышел кандидатом,
дорога всюду открыта… Но… чтоб успевать в жизни, видно, надобно
не кандидатство, а искательство и подличанье,
на которое, к несчастью, я
не способен. Моих же товарищей, идиотов почти, послали и за границу и понаделили бог знает чем, потому что они забегали к профессорам с заднего крыльца и целовали ручки у их супруг, немецких кухарок; а мне выпало
на долю это смотрительство, в котором я окончательно должен погрязнуть и задохнуться.
В продолжение
дороги кучеру послышался в экипаже шум, и он хотел было остановиться, думая,
не господа ли его зовут; но вскоре все смолкло. У подъезда Калинович
вышел в свой кабинет. Полину человек вынул из кареты почти без чувств и провел
на ее половину. Лицо ее опять было наглухо закрыто капюшоном.
— Ничего
не будет, уж я чувствую, — сказал барон Пест, с замиранием сердца думая о предстоящем деле, но лихо
на бок надевая фуражку и громкими твердыми шагами
выходя из комнаты, вместе с Праскухиным и Нефердовым, которые тоже с тяжелым чувством страха торопились к своим местам. «Прощайте, господа», — «До свиданья, господа! еще нынче ночью увидимся», — прокричал Калугин из окошка, когда Праскухин и Пест, нагнувшись
на луки казачьих седел, должно быть, воображая себя казаками, прорысили по
дороге.
Кое-как сделав страшное усилие над собою, я встал, но уже
не был в состоянии поклониться, и
выходя, провожаемый взглядами соболезнования матери и дочери, зацепил за стул, который вовсе
не стоял
на моей
дороге, — но зацепил потому, что все внимание мое было устремлено
на то, чтобы
не зацепить за ковер, который был под ногами.
Мы почти никогда
не выходили из них, мы всегда были приторно учтивы с ней, говорили по-французски, расшаркивались и называли ее chère maman, [
дорогой мамашей (фр.).]
на что она всегда отвечала шуточками в том же роде и красивой, однообразной улыбкой.
Нет, уж лучше просто большая
дорога, так просто
выйти на нее и пойти и ни о чем
не думать, пока только можно
не думать.
Та с жаром приняла его, но он и тут постыдно обманул ее ожидания: просидел всего пять минут, молча, тупо уставившись в землю и глупо улыбаясь, и вдруг,
не дослушав ее и
на самом интересном месте разговора, встал, поклонился как-то боком, косолапо, застыдился в прах, кстати уж задел и грохнул об пол ее
дорогой наборный рабочий столик, разбил его и
вышел, едва живой от позора.
Николай Всеволодович опять молча и
не оборачиваясь пошел своею
дорогой; но упрямый негодяй все-таки
не отстал от него, правда теперь уже
не растабарывая и даже почтительно наблюдая дистанцию
на целый шаг позади. Оба прошли таким образом мост и
вышли на берег,
на этот раз повернув налево, тоже в длинный и глухой переулок, но которым короче было пройти в центр города, чем давешним путем по Богоявленской улице.