Неточные совпадения
Совершенно неожиданно весь рынок был окружен милицией, стоявшей во всех переулках и у ворот каждого
дома. С рынка
выпускали всех — на рынок
не пускали никого. Обитатели были заранее предупреждены о предстоящем выселении, но никто
из них и
не думал оставлять свои «хазы».
— Ах, сколько дела! — повторял он,
не выпуская руки Галактиона
из своих рук. — Вы меня, господа, оттерли от банка, ну, да я и
не сержусь, — где наше
не пропало? У меня по горло других дел. Скажите, Луковников
дома?
— Четвертый год, ваше благородие! четвертый годок вот после второго спаса пошел…
не можно ли, ваше благородие, поскорей решенье-то? Намеднись жена
из округи приходила — больно жалится:"Ох, говорит, Самсонушко, хошь бы тебя поскорей, что ли, отселева
выпустили: все бы, мол,
дома способнее было". Право-ну!
Из сумасшедшего
дома доктора
выпускают отказавшегося, и тогда начинаются всякие тайные, хитрые меры, чтобы и
не отпустить отказавшегося, поощрив тем других отказываться так же, как и он, и вместе с тем
не оставить его среди солдат, чтобы и солдаты
не узнали от него того, что призвание их к военной службе совершается совсем
не по закону бога, как их уверяют, а против него.
— Вы, — продолжал Негров, — вы
не ошибаетесь ли насчет ее состояния? У нее ничего нет и ждать неоткуда; конечно,
из моего
дома я
выпущу ее
не в одной юбке, но, кроме тряпья, я
не могу ничего дать: у меня своя невеста растет.
— Что ж значит, — спросил я,
не выпуская из рук моей сабли, — этот уединенный
дом, оружие?..
Кроме одного здешнего купца Сандерса, никто его
не знает, и генерал Рапп стал было сомневаться, точно ли он итальянской купец; но когда его привели при мне к генералу, то все ответы его были так ясны, так положительны; он стал говорить с одним итальянским офицером таким чистым флорентийским наречием, описал ему с такою подробностию свой
дом и родственные свои связи, что добрый Рапп решился было
выпустить его из-под ареста; но генерал Дерикур пошептал ему что-то на ухо, и купца отвели опять в тюрьму.
Павел
выпустил его
из рук и несколько минут глядел на него, как бы размышляя, убить ли его или оставит!? живым; потом, решившись на что-то, повернулся и быстрыми шагами пошел домой. Дорогой он прямиком прорезывал огромные лужи, наткнулся на лоток с калачами и свернул его, сшиб с ног какую-то нищую старуху и когда вошел к себе в
дом, то у него уж
не было и шляпы. Кучер остался тоже в беспокойном раздумье…
Пробило наконец шесть часов утра. Вельчанинов очнулся, оделся и пошел к Павлу Павловичу. Отпирая двери, он
не мог понять: для чего он запирал Павла Павловича и зачем
не выпустил его тогда же
из дому? К удивлению его, арестант был уже совсем одет; вероятно, нашел как-нибудь случай распутаться. Он сидел в креслах, но тотчас же встал, как вошел Вельчанинов. Шляпа была уже у него в руках. Тревожный взгляд его, как бы спеша, проговорил...
— А там и чаще! Пешком уж стал захаживать и подарки носить. А уж я-то на порог сунуться
не смею: вдруг я туда, а генерал там сидит… Убиваюсь… Вот однажды иду с должности мимо одного
дома, где студент этот, учитель, квартировал, — жил он во флигелечке, книгу сочинял да чучелы делал. Только гляжу, сидит на крылечке, трубочку сосет. И теперь, сказывают, в чинах уже больших по своей части, а все трубки этой
из рта
не выпускает… Странный, конечно, народ — ученые люди…
Цыпенюк и Лещенецкий. Один держит буфеты на пароходах, другой — гостиницу «Варшава». У обоих собственные
дома. Цыпенюк — гласный. У Лещенецкого — содержанка венская этуаль. А раньше оба служили коридорными в «Киеве». При них один купец
из Москвы скоропостижно скончался в номере и как будто
не по собственному почину. Цыпенюка схватили, — царапины у него оказались на руках и на лбу, — мариновали в остроге полтора года, но ничего
не могли с ним поделать: уперся, как бык. Тоже
выпустили.
Но трудная доля ямщика,
не дававшая отдыха и досуга от тяжелых повседневных забот,
не выпускала его
из своих тисков, и ей, вероятно, он был обязан тем, что ему позволяли оставаться на реке вместо сумасшедшего
дома и тянуть до нового случая будничную лямку здравомыслящих земляков…
Льдом нельзя греть, а водой и паром можно греть. Водой можно вот как греть: провести в холодный
дом воду. Когда вода замерзнет, так лед выносить вон; опять замерзнет, — опять выносить вон. И в
доме все будет теплее, и так станет тепло, что вода
не станет уж мерзнуть. Отчего это так будет? — Оттого, что как вода замерзнет, так она
выпустит из себя лишнее тепло в воздух, и до тех пор будет
выпускать, пока воздух согреется, и вода перестанет мерзнуть.
Он тихо вскрикивает… Быстро оглядывает меня и, должно быть, пораженный моей бледностью и усталым видом, ведет или, вернее, почти несет меня в
дом,
не выпуская из объятий.
— Успокойтесь,
не выедем в море! Если вам это так страшно! — смеясь, говорила Нан, пока три старшие воспитанницы надевали белые косынки, без которых Екатерина Ивановна
не выпускала из дома своих питомиц.
Я сошел в сад и, заложив руки назад, обошел раза два вокруг
дома. Наш художник заиграл на трубе. Это значило: «Держи,
не выпускай!» Егоров отвечал
из беседки криком совы. Это значило: «Хорошо! Держу!»
«После него в
доме водворился мир» — только
не для всех это уже было благовременно. Золотая пора для воспитания юноши прошла в пустой и глупой суете; кое-как с детства нареченного «дипломата в истинно русском духе»
выпустили в свет просто подпоручиком, да при том и тут
из него вышло что-то такое, что даже трудно понять: по фигуральному выражению Исмайлова: «он вышел офицер
не в службе».
— Ну, пожалуйста,
не пускай его теперь ко мне, уложи спать и завтра отнюдь
не выпускай из дома.
— Уф! — сказал он,
выпуская из легких весь воздух. — То есть, вот как замучился! Едва сижу! Почти пять суток… день и ночь жил, как на бивуаках! На квартире ни разу
не был, можете себе представить! Всё время возился с конкурсом Шипунова и Иванчикова, пришлось работать у Галдеева, в его конторе, при магазине…
Не ел,
не пил, спал на какой-то скамейке, весь иззябся… Минуты свободной
не было, некогда было даже у себя на квартире побывать. Так, Надюша, я и
не был
дома…
— Смотрите, остерегайтесь от других рот,
не выходите; мы вас
не выпустим из дому; ведь много добрых, много и злых, за вами примечают.