Неточные совпадения
И долго я лежал неподвижно и плакал горько,
не стараясь удерживать слез и рыданий; я думал, грудь моя разорвется; вся моя твердость, все мое хладнокровие — исчезли как
дым. Душа обессилела, рассудок замолк, и если б в эту минуту кто-нибудь меня
увидел, он бы с презрением отвернулся.
И в одиночестве жестоком
Сильнее страсть ее горит,
И об Онегине далеком
Ей сердце громче говорит.
Она его
не будет
видеть;
Она должна в нем ненавидеть
Убийцу брата своего;
Поэт погиб… но уж его
Никто
не помнит, уж другому
Его невеста отдалась.
Поэта память пронеслась,
Как
дым по небу голубому,
О нем два сердца, может быть,
Еще грустят… На что грустить?..
Огонь потух; едва золою
Подернут уголь золотой;
Едва заметною струею
Виется пар, и теплотой
Камин чуть дышит.
Дым из трубок
В трубу уходит. Светлый кубок
Еще шипит среди стола.
Вечерняя находит мгла…
(Люблю я дружеские враки
И дружеский бокал вина
Порою той, что названа
Пора меж волка и собаки,
А почему,
не вижу я.)
Теперь беседуют друзья...
Рыбачьи лодки, повытащенные на берег, образовали на белом песке длинный ряд темных килей, напоминающих хребты громадных рыб. Никто
не отваживался заняться промыслом в такую погоду. На единственной улице деревушки редко можно было
увидеть человека, покинувшего дом; холодный вихрь, несшийся с береговых холмов в пустоту горизонта, делал открытый воздух суровой пыткой. Все трубы Каперны дымились с утра до вечера, трепля
дым по крутым крышам.
Переложил подушки так, чтоб
не видеть нахально светлое лицо луны, закурил папиросу и погрузился в сизый
дым догадок, самооправданий, противоречий, упреков.
— Сказано: нельзя смотреть! — тихо и лениво проговорил штатский, подходя к Самгину и отодвинув его плечом от окна, но занавеску
не поправил, и Самгин
видел, как мимо окна,
не очень быстро, тяжко фыркая
дымом, проплыл блестящий паровоз, покатились длинные, новенькие вагоны; на застекленной площадке последнего сидел, как тритон в домашнем аквариуме, — царь.
— Ну, перестань же, перестань, — машинально уговаривал он, хотя Дуняша
не мешала ему, да и
видел он ее далеко от себя, за облаком табачного
дыма. Чувствовал он себя нехорошо, усталым, разбитым и снова подумал...
Борис уже
не смотрел перед собой, а чутко замечал, как картина эта повторяется у него в голове; как там расположились горы, попала ли туда вон избушка, из которой валил
дым; поверял и
видел, что и мели там, и паруса белеют.
— Всем по куску досталось, все сорвали, а наследников ограбили! От приваловских миллионов даже
дыму не осталось… Много я
видел на своем веку всяких пакостей, а такую еще
вижу в первый раз. А что Привалов?
В полночь мгла сгустилась до того, что ее можно было
видеть в непосредственной от себя близости, и это
не был
дым, потому что гарью
не пахло.
За рекой все еще бушевало пламя. По небу вместе с
дымом летели тучи искр. Огонь шел все дальше и дальше. Одни деревья горели скорее, другие — медленнее. Я
видел, как через реку перебрел кабан, затем переплыл большой полоз Шренка; как сумасшедшая, от одного дерева к другому носилась желна, и,
не умолкая, кричала кедровка. Я вторил ей своими стонами. Наконец стало смеркаться.
Через час наблюдатель со стороны
увидел бы такую картину: на поляне около ручья пасутся лошади; спины их мокры от дождя.
Дым от костров
не подымается кверху, а стелется низко над землей и кажется неподвижным. Спасаясь от комаров и мошек, все люди спрятались в балаган. Один только человек все еще торопливо бегает по лесу — это Дерсу: он хлопочет о заготовке дров на ночь.
Публика, метнувшаяся с дорожек парка, еще
не успела прийти в себя, как
видит: на золотом коне несется черный дьявол с пылающим факелом и за ним — длинные дроги с черными дьяволами в медных шлемах… Черные дьяволы еще больше напугали народ… Грохот, пламя,
дым…
Сквозь потемки и
дым, стлавшийся по морю, я
не видел пристани и построек и мог только разглядеть тусклые постовые огоньки, из которых два были красные.
Максим покачивал головой, бормотал что-то и окружал себя особенно густыми клубами
дыма, что было признаком усиленной работы мысли; но он твердо стоял на своем и порой, ни к кому
не обращаясь, отпускал презрительные сентенции насчет неразумной женской любви и короткого бабьего ума, который, как известно, гораздо короче волоса; поэтому женщина
не может
видеть дальше минутного страдания и минутной радости.
С презрением взирал, что для освобождения действительного злодея и вредного обществу члена или дабы наказать мнимые преступления лишением имения, чести, жизни начальник мой, будучи
не в силах меня преклонить на беззаконное очищение злодейства или обвинение невинности, преклонял к тому моих сочленов, и нередко я
видел благие мои расположения исчезавшими, яко
дым в пространстве воздуха.
К великому нашему изумлению на перевале
не было ороча. Он спустился на другую сторону хребта — об этом ясно говорили оставленные им следы. Действительно, скоро за водоразделом мы
увидели дым костра и около него нашего провожатого. Он объявил нам, что речка, на которую нас теперь привела вода, называется Туки и что она впадает в Хунгари. Затем он сказал, что дальше
не пойдет и вернется на Тумнин.
Я терялся в догадках и
не мог дать объяснение этому необычайному явлению. Когда же столб
дыма вышел из-за мыса на открытое пространство, я сразу понял, что
вижу перед собой смерч. В основании его вода пенилась, как в котле. Она всплескивалась, вихрь подхватывал ее и уносил ввысь, а сверху в виде качающейся воронки спускалось темное облако.
О муже я знать бы хотела…»
Нахально ко мне повернул он лицо —
Черты были злы и суровы —
И, выпустив изо рту
дыму кольцо,
Сказал: «Несомненно здоровы,
Но я их
не знаю — и знать
не хочу,
Я мало ли каторжных
видел!..»
Как больно мне было, родные!
Пришлось на мой пай уголье обжигать; работа эта самая тяжелая; глаза
дымом так и изъедает, а на лице
не то чтоб божьего, а и человечьего образа
не увидишь.
— Нынче они очень смирны сделались. Прежде, бывало, действительно, чуть что — и пошел
дым коромыслом. А в последнее время так сократили себя, так сократили, что даже на удивление. Только и слов:"В нас, брат Семен,
не нуждаются; пошли в ход выродки да выходцы — ну, как-то они справятся,
увидим". А впрочем, к часу карету приказали, чтобы готова была…
— Это очень мило и
не марко: для мужского кабинета надобно выбирать непременно темные цвета: светлые скоро портятся от
дыму. А вот здесь, в маленьком пассаже, который ведет из будущего вашего кабинета в спальню, я устрою боскет —
не правда ли, это будет прекрасно? Там поставлю одно кресло, так, чтобы я могла, сидя на нем, читать или работать и
видеть вас в кабинете.
— Ну то-то и есть! Стало быть, и тебе это ясно: кто же теперь «маньяк»? Я ли, что, яснее
видя сие, беспокоюсь, или те, кому все это ясно и понятно, но которые смотрят на все спустя рукава: лишь бы-де по наш век стало, а там хоть все пропади! Ведь это-то и значит: «
дымом пахнет».
Не так ли, мой друг?
— Ну, вот
видишь, — обрадовался
Дыма. — Я им как раз говорил, что ты у нас самый сильный человек
не только в Лозищах, но и во всем уезде. А они говорят: ты
не знаешь правильного боя.
— Держись, малютка, меня и
Дымы.
Видишь, что тут деется в этой Америке.
Не дай боже!
Увидав серебряную папиросочницу в руке Лорис-Меликова, он попросил себе покурить. И когда Лорис-Меликов сказал, что им ведь запрещено курить, он подмигнул одним глазом, мотнув головой на спальню Хаджи-Мурата, и сказал, что можно, пока
не видят. И тотчас же стал курить,
не затягиваясь и неловко складывая свои красные губы, когда выпускал
дым.
К восьми часам туман, сливавшийся с душистым
дымом шипящих и трещащих на кострах сырых сучьев, начал подниматься кверху, и рубившие лес, прежде за пять шагов
не видавшие, а только слышавшие друг друга, стали
видеть и костры, и заваленную деревьями дорогу, шедшую через лес; солнце то показывалось светлым пятном в тумане, то опять скрывалось.
— Кот — это, миляга, зверь умнеющий, он на три локтя в землю
видит. У колдунов всегда коты советчики, и оборотни, почитай, все они, коты эти. Когда кот сдыхает —
дым у него из глаз идёт, потому в ём огонь есть, погладь его ночью — искра брызжет. Древний зверь: бог сделал человека, а дьявол — кота и говорит ему: гляди за всем, что человек делает, глаз
не спускай!
«И вот они собрались, чтобы придумать казнь, достойную преступления… Хотели разорвать его лошадьми — и это казалось мало им; думали пустить в него всем по стреле, но отвергли и это; предлагали сжечь его, но
дым костра
не позволил бы
видеть его мучений; предлагали много — и
не находили ничего настолько хорошего, чтобы понравилось всем. А его мать стояла перед ними на коленях и молчала,
не находя ни слез, ни слов, чтобы умолять о пощаде. Долго говорили они, и вот один мудрец сказал, подумав долго...
После этого первого визита к Маркушке прошло
не больше недели, как Татьяна Власьевна отправилась в Полдневскую во второй раз. Обстановка Маркушкиной лачужки
не показалась ей теперь такой жалкой, как в первый раз, как и сам больной, который смотрел так спокойно и довольно. Даже
дым от Маркушкиной каменки
не так ел глаза, как раньше. Татьяна Власьевна с удовольствием
видела, что Маркушка заглядывает ей в лицо и ловит каждый ее взгляд. Очевидно, Маркушка был на пути к спасению.
Гром выстрела и страшный рев… Я стоял, облокотясь о сосну, ни жив ни мертв и сразу ничего
не видел сквозь
дым.
Но сам
не успевает пробраться к лестнице и,
вижу, проваливается. Я
вижу его каску наравне с полураскрытой крышей… Невдалеке от него вырывается пламя… Он отчаянно кричит… Еще громче кричит в ужасе публика внизу… Старик держится за железную решетку, которой обнесена крыша, сквозь
дым сверкает его каска и кисти рук на решетке… Он висит над пылающим чердаком… Я с другой стороны крыши, по желобу, по ту сторону решетки ползу к нему, крича вниз народу.
Дымов стал одной ногой на колесо, взялся за веревку, которой был перевязан тюк, и поднялся. Егорушка
увидел его лицо и кудрявую голову. Лицо было бледно, утомлено и серьезно, но уже
не выражало злобы.
— Погоди, отольются медведю коровьи слезы!.. Будет ему кровь нашу пить… по колен в нашей крови ходить… Вот побегут казаки с Яика да орда из степи подвалит, по камушку все заводы разнесут. Я-то
не доживу, а ты
увидишь, как тряхнут заводами, и монастырем, и Усторожьем. К казакам и заводчина пристанет и наши крестьяне… Огонь…
дым…
Но что же! он ее
увидел 6 лет спустя… увы! она сделалась дюжей толстой бабою, он
видел, как она колотила слюнявых ребят, мела избу, бранила пьяного мужа самыми отвратительными речами… очарование разлетелось как
дым; настоящее отравило прелесть минувшего, с этих пор он
не мог вообразить Анюту, иначе как рядом с этой отвратительной женщиной, он должен был изгладить из своей памяти как умершую эту живую, черноглазую, чернобровую девочку… и принес эту жертву своему самолюбию, почти безо всякого сожаления.
В ласковый день бабьего лета Артамонов, усталый и сердитый, вышел в сад. Вечерело; в зеленоватом небе, чисто выметенном ветром, вымытом дождямии, таяло,
не грея, утомлённое солнце осени. В углу сада возился Тихон Вялов, сгребая граблями опавшие листья, печальный, мягкий шорох плыл по саду; за деревьями ворчала фабрика, серый
дым лениво пачкал прозрачность воздуха. Чтоб
не видеть дворника,
не говорить с ним, хозяин прошёл в противоположный угол сада, к бане; дверь в неё была
не притворена.
Но ещё во время молебна
видел я, что лицо Ларионово грустно, и
не смотрит он ни на кого, а Савёлка, словно мышь шныряя в толпе, усмехается. Ночью я ходил смотреть на явленную: стояла она над колодцем, источая
дыму подобное голубовато-светлое сияние, будто некто невидимый ласково дышал на неё, грея светом и теплом; было и жутко и приятно мне.
Свет луны померк, и уже вся деревня была охвачена красным, дрожащим светом; по земле ходили черные тени, пахло гарью; и те, которые бежали снизу, все запыхались,
не могли говорить от дрожи, толкались, падали и, с непривычки к яркому свету, плохо
видели и
не узнавали друг друга. Было страшно. Особенно было страшно то, что над огнем, в
дыму, летали голуби и в трактире, где еще
не знали о пожаре, продолжали петь и играть на гармонике как ни в чем
не бывало.
Кто смеет это говорить? Его
Весь Углич мертвым
видел! Ошибиться
Не мог никто! Клешнин и Шуйский, оба
Его в соборе
видели! Нет, нет,
То слух пустой; рассеется он скоро,
Как ветром
дым. Но злостным на меня
Я
вижу умысел. Опять в том деле
Меня винят. Забытую ту ложь
Из пыли кто-то выкопал, чтоб ею
Ко мне любовь Русии подорвать!
Всё кончилось! я был в суде, Фернандо
Ведут на казнь, его пытали долго,
Вопросы делали — он всё молчал, ни слова
Они
не вырвали у гордого Фернандо —
И скоро мы
увидим дым и пламя.
Весь мир, казалось, состоял только из черных силуэтов и бродивших белых теней, а Огнев, наблюдавший туман в лунный августовский вечер чуть ли
не первый раз в жизни, думал, что он
видит не природу, а декорацию, где неумелые пиротехники, желая осветить сад белым бенгальским огнем, засели под кусты и вместе со светом напустили в воздух и белого
дыма.
Единоверное нам крестьянское население как заслышит пыхтенье наших веселых тульских толстопузиков и расстилающийся от них
дым отечества, — сразу поймет, кто здесь настоящие хозяева, да и поляки
увидят, что это
не шутка и
не «збуйство да здрайство», как они называют наши нынешние военные нашествия и стоянки, а это тихое, хозяйственное заселение на всегдашние времена, и дело с восстаниями будет покончено.
— Вот ее можно теперь посмотреть, — сказал генерал. — Пожалуйста, любезнейший, — примолвил он, обращаясь к своему адъютанту, довольно ловкому молодому человеку приятной наружности, — прикажи, чтобы привели сюда гнедую кобылу! Вот вы
увидите сами. — Тут генерал потянул из трубки и выпустил
дым. — Она еще
не слишком в холе: проклятый городишко, нет порядочной конюшни. Лошадь, пуф, пуф, очень порядочная!
Не ответила Аркадия, промолчала и мать Никанора, слова
не сказали и Дементий с работниками… Только пристальней прежнего стали они поглядывать на закрой неба [Закрой неба — нижний край видимого горизонта.],
не увидят ли где хоть тоненькую струйку
дыма… Нет, нигде
не видно… А в воздухе тишь невозмутимая: пух вылетел из перины, когда грохнули ее белицы в повозку, и пушинки
не летят в сторону, а тихо, плавно опускаются книзу. И по ветру нельзя опознать, откуда и куда несется пожар.
Уж стал месяц бледнеть, роса пала, близко к свету, а Жилин до края леса
не дошел. «Ну, — думает, — еще тридцать шагов пройду, сверну в лес и сяду». Прошел тридцать шагов,
видит — лес кончается. Вышел на край — совсем светло, как на ладонке перед ним степь и крепость, и налево, близехонько под горой, огни горят, тухнут,
дым стелется и люди у костров.
И так сделалось гадко и тошно ему,
Что он наземь как сноп упадает
И под слово прогресс, как в чаду и
дыму,
Лет на двести еще засыпает.
Пробужденья его мы теперь подождем;
Что, проснувшись,
увидит, о том и споем,
А покудова он
не проспится,
Наудачу нам петь
не годится.
Лондон положительно ошеломил его своей, несколько мрачной, подавляющей грандиозностью и движением на улицах толпы куда-то спешивших людей, деловитых, серьезных и с виду таких же неприветливых, как и эти прокоптелые серые здания и как самая погода: серая, пронизывающая, туманная, заставляющая зажигать газ на улицах и в витринах магазинов чуть ли
не с утра. Во все время пребывания в Лондоне Володя ни разу
не видел солнца, а если и
видел, то оно казалось желтым пятном сквозь густую сетку
дыма и тумана.
Ты
видишь, как приветливо над нами
Огнями звезд горят ночные небеса?
Не зеркало ль моим глазам твои глаза?
Не все ли это рвется и теснится
И в голову, и в сердце, милый друг,
И в тайне вечной движется, стремится
Невидимо и видимо вокруг?
Пусть этим всем исполнится твой дух,
И если ощутишь ты в чувстве том глубоком
Блаженство, — о! тогда его ты назови
Как хочешь: пламенем любви,
Душою, счастьем, жизнью, богом, —
Для этого названья нет:
Все — чувство. Имя — звук и
дым…
— Ах, Боже мой, а что мужчинам нравится в какой-нибудь Коре, которой я
не имела чести
видеть, но о которой имею понятие по тургеневскому «
Дыму». Он интереснее: в нем есть и безобразие, и характер.
— Он жил, а жизни
не видел,
видел только ее призрак сквозь копоть фабричного
дыма…