Неточные совпадения
— По-нашему ли, Климушка?
А Глеб-то?.. —
Потолковано
Немало: в рот положено,
Что
не они ответчики
За Глеба окаянного,
Всему виною: крепь!
— Змея родит змеенышей.
А крепь — грехи помещика,
Грех Якова несчастного,
Грех Глеба родила!
Нет крепи — нет помещика,
До петли доводящего
Усердного
раба,
Нет крепи — нет дворового,
Самоубийством мстящего
Злодею своему,
Нет крепи — Глеба нового
Не будет на Руси!
— Нет, это ужасно.
Быть рабом каким-то! — вскрикнул Левин, вставая и
не в силах более удерживать своей досады. Но в ту же секунду почувствовал, что он бьет сам себя.
— Если он меня
не любит, то кто ему мешает отослать меня домой? Я его
не принуждаю. А если это так
будет продолжаться, то я сама уйду: я
не раба его — я княжеская дочь!..
— Ты знаешь, что я твоя
раба; я никогда
не умела тебе противиться… и я
буду за это наказана: ты меня разлюбишь!
Однако мне всегда
было странно: я никогда
не делался
рабом любимой женщины; напротив, я всегда приобретал над их волей и сердцем непобедимую власть, вовсе об этом
не стараясь. Отчего это? — оттого ли что я никогда ничем очень
не дорожу и что они ежеминутно боялись выпустить меня из рук? или это — магнетическое влияние сильного организма? или мне просто
не удавалось встретить женщину с упорным характером?
Мы друг друга скоро поняли и сделались приятелями, потому что я к дружбе неспособен: из двух друзей всегда один
раб другого, хотя часто ни один из них в этом себе
не признается;
рабом я
быть не могу, а повелевать в этом случае — труд утомительный, потому что надо вместе с этим и обманывать; да притом у меня
есть лакеи и деньги!
Я плачу… если вашей Тани
Вы
не забыли до сих пор,
То знайте: колкость вашей брани,
Холодный, строгий разговор,
Когда б в моей лишь
было власти,
Я предпочла б обидной страсти
И этим письмам и слезам.
К моим младенческим мечтам
Тогда имели вы хоть жалость,
Хоть уважение к летам…
А нынче! — что к моим ногам
Вас привело? какая малость!
Как с вашим сердцем и умом
Быть чувства мелкого
рабом?
Мы
не годимся
быть твоими
рабами, только небесные ангелы могут служить тебе.
— Меня
не удивляет, что иноверцы, инородцы защищают интересы их поработителей, римляне завоевали мир силами
рабов, так
было, так
есть, так
будет! — очень докторально сказал литератор.
— Мысль, что «сознание определяется бытием», — вреднейшая мысль, она ставит человека в позицию механического приемника впечатлений бытия и
не может объяснить, какой же силой покорный
раб действительности преображает ее? А ведь действительность никогда
не была — и
не будет! — лучше человека, он же всегда
был и
будет не удовлетворен ею.
—
Есть у меня знакомый телеграфист, учит меня в шахматы играть. Знаменито играет.
Не старый еще, лет сорок, что ли, а лыс, как вот печка. Он мне сказал о бабах: «Из вежливости говорится — баба, а ежели честно сказать —
раба. По закону естества полагается ей родить, а она предпочитает блудить».
— Ныне скудоумные и маломысленные, соблазняемые смертным грехом зависти, утверждают, что богатые
суть враги людей, забывая умышленно, что
не в сокровищах земных спасение душ наших и что все смертию помрем, яко же и сей верный
раб Христов…
— И о
рабах — неверно, ложь! — говорил Дьякон, застегивая дрожащими пальцами крючки кафтана. — До Христа —
рабов не было,
были просто пленники, телесное
было рабство. А со Христа — духовное началось, да!
Впрочем, он никогда
не отдавался в плен красавицам, никогда
не был их
рабом, даже очень прилежным поклонником, уже и потому, что к сближению с женщинами ведут большие хлопоты. Обломов больше ограничивался поклонением издали, на почтительном расстоянии.
— Нет,
не всегда… Ей и в голову
не пришло бы следить. Послушайте, «
раб мой», — полунасмешливо продолжала она, — без всяких уверток скажите, вы сообщили ей ваши догадки обо мне, то
есть о любви, о синем письме?
— «Расстанемтесь, и тогда
буду любить вас»,
буду любить — только расстанемтесь. Слушайте, — произнес он, совсем бледный, — подайте мне еще милостыню;
не любите меня,
не живите со мной,
будем никогда
не видаться; я
буду ваш
раб — если позовете, и тотчас исчезну — если
не захотите ни видеть, ни слышать меня, только… только
не выходите ни за кого замуж!
Но терпят
рабы, то
есть все
не принадлежащие к сословию.
— И тщеславие… Я
не скрываю. Но знаете, кто сознает за собой известные недостатки, тот стоит на полдороге к исправлению. Если бы
была такая рука, которая… Ах да, я очень тщеславна! Я преклоняюсь пред силой, я боготворю ее. Сила всегда оригинальна, она дает себя чувствовать во всем. Я желала бы
быть рабой именно такой силы, которая выходит из ряду вон, которая
не нуждается вот в этой мишуре, — Зося обвела глазами свой костюм и обстановку комнаты, — ведь такая сила наполнит целую жизнь… она даст счастье.
— Вам-то какое горе? Если я
буду нищей, у вас явится больше одной надеждой на успех… Но будемте говорить серьезно: мне надоели эти ваши «дела». Конечно,
не дурно
быть богатым, но только
не рабом своего богатства…
Загадочная антиномичность России в отношении к национальности связана все с тем же неверным соотношением мужественного и женственного начала, с неразвитостью и нераскрытостью личности, во Христе рожденной и призванной
быть женихом своей земли, светоносным мужем женственной национальной стихии, а
не рабом ее.
В более глубоком смысле свобода
есть совершеннолетие человека, сознание долга перед Богом
быть свободным существом, а
не рабом.
Человек может
быть рабом не только внешнего мира, но и самого себя, своей низшей природы.
Освобождение
рабов во внешнем обществе
не есть еще освобождение от внутреннего рабства.
Я
не любовница тебе
буду, я тебе верная
буду,
раба твоя
буду, работать на тебя
буду.
Вы полагали, что я этого
не понимаю, что я
буду вашей
рабой, — нет, Дмитрий Сергеич, я
не дозволю вам
быть деспотом надо мною; вы хотите
быть добрым, благодетельным деспотом, а я этого
не хочу, Дмитрий Сергеич!
— Ах, хитрец! Он хочет
быть деспотом, хочет, чтоб я
была его
рабой! Нет — с, этого
не будет, Дмитрий Сергеич, — понимаете?
Ротшильд
не делает нищего-ирландца свидетелем своего лукулловского обеда, он его
не посылает наливать двадцати человекам Clos de Vougeot с подразумеваемым замечанием, что если он нальет себе, то его прогонят как вора. Наконец, ирландец тем уже счастливее комнатного
раба, что он
не знает, какие
есть мягкие кровати и пахучие вины.
Филарет умел хитро и ловко унижать временную власть; в его проповедях просвечивал тот христианский неопределенный социализм, которым блистали Лакордер и другие дальновидные католики. Филарет с высоты своего первосвятительного амвона говорил о том, что человек никогда
не может
быть законно орудием другого, что между людьми может только
быть обмен услуг, и это говорил он в государстве, где полнаселения —
рабы.
На минуту мне стало досадно, я покраснела, и вдруг тяжелое чувство грусти сдавило грудь, но
не оттого, что я должна
быть их
рабою, нет… мне смертельно стало жаль их».
Она
была новоторжская мещанка и добровольно закрепостилась. Живописец Павел (мой первый учитель грамоте), скитаясь по оброку, между прочим, работал в Торжке, где и заприметил Маврушку. Они полюбили друг друга, и матушка, почти никогда
не допускавшая браков между дворовыми, на этот раз охотно дала разрешение, потому что Павел приводил в дом лишнюю
рабу.
— Нечего сказать, нещечко взял на себя Павлушка! — негодовала матушка, постепенно забывая кратковременную симпатию, которую она выказала к новой
рабе, — сидят с утра до вечера, друг другом любуются; он образа малюет, она чулок вяжет. И чулок-то
не барский, а свой!
Не знаю, что от нее дальше
будет, а только ежели… ну уж
не знаю!
не знаю!
не знаю!
И точно: Аннушка
не заставила себя ждать и уже совсем
было собралась сказать приличное случаю слово, но едва вымолвила: «Милостив батюшка-царь! и об нас, многострадальных
рабах, вспомнил…» — как матушка уже налетела на нее.
Хотя я уже говорил об этом предмете в начале настоящей хроники, но думаю, что
не лишнее
будет вкратце повторить сказанное, хотя бы в виде предисловия к предстоящей портретной галерее «
рабов». [Материал для этой галереи я беру исключительно в дворовой среде. При этом, конечно,
не обещаю, что исчерпаю все разнообразие типов, которыми обиловала малиновецкая дворня, а познакомлю лишь с теми личностями, которые почему-либо прочнее других удержались в моей памяти.]
Едва ли они даже
не сходились во взглядах на условия, при которых возможно совместное существование господ и
рабов (обе одинаково признавали слепое повиновение главным фактором этих условий), но первая
была идеалистка и смягчала свои взгляды на рабство утешениями «от Писания», а вторая, как истая саддукеянка, смотрела на рабство как на фаталистическое ярмо, которое при самом рождении придавило шею, да так и приросло к ней.
Дальнейших последствий стычки эти
не имели. Во-первых,
не за что
было ухватиться, а во-вторых, Аннушку ограждала общая любовь дворовых. Нельзя же
было вести ее на конюшню за то, что она учила
рабов с благодарностью принимать от господ раны! Если бы в самом-то деле по ее сталось, тогда бы и разговор совсем другой
был. Но то-то вот и
есть: на словах: «повинуйтесь! да благодарите!» — а на деле… Держи карман! могут они что-нибудь чувствовать… хамы! Легонько его поучишь, а он уж зубы на тебя точит!
При первом же взгляде на новую
рабу матушка убедилась, что Павел
был прав. Действительно, это
было слабое и малокровное существо, деликатное сложение которого совсем
не мирилось с представлением о крепостной каторге.
Наступавший затем Светлый праздник
был едва ли
не единственным днем, когда лица
рабов и рабынь расцветали и крепостное право как бы упразднялось.
—
Не мы, чай, продались. Наши-то и родители и дедушки, все спокон веку
рабами были.
Собственно говоря, тут и победы
не было, а просто надоело барыне возиться с бестолковой
рабой, которая упала ей как снег на голову.
— И напечатано, а я
не верю. Коли напечатано, так всему и верить? Всегда
были рабы, и всегда
будут. Это щелкоперы французы выдумали: перметте-бонжур да коман ву порте ву [позвольте, здравствуйте, как вы поживаете (фр.).] — им это позволительно. Бегают, куцые, да лягушатину жрут. А у нас государство основательное, настоящее. У нас, брат, за такие слова и в кутузке посидеть недолго.
Быть христианином
не значит
быть послушным
рабом.
Я купил имение, где дед и отец
были рабами, где их
не пускали даже в кухню.
Вы сказали бы помещику, что так как его крестьяне — его братья во Христе, а как брат
не может
быть рабом своего брата, то он и должен или дать им свободу, или хотя, по крайней мере, пользоваться их трудами как можно выгоднее для них, сознав себя, в глубине своей совести, в ложном положении в отношении к ним».
Человек должен стать внутренне свободным, достойным свободы и вечной жизни, действительно перестать
быть рабом, а
не надевать костюм свободного,
не казаться могущественным: он должен сознать свой грех, в котором участвовал, и религиозную связь свою с искуплением.
Спаситель явился миру в образе
раба, а
не царя, и
был раздавлен силами этого мира, и принял смерть по законам этого мира.
Что Христос умер на кресте смертью
раба, что Правда
была распята, — это факт, который все знают, который принуждает и насилует, его признание
не требует ни веры, ни любви; этот страшный факт дан всему миру, познан миром.
Костин, поселенец, спасается в землянке: сам
не выходит наружу и никого к себе
не пускает, и всё молится. Поселенца Горбунова зовут все «
рабом божиим», потому что на воле он
был странником; по профессии он маляр, но служит пастухом в Третьей Пади,
быть может, из любви к одиночеству и созерцанию.
Книга, проходящая десять ценсур прежде, нежели достигнет света,
не есть книга, но поделка святой инквизиции; часто изуродованной, сеченной батожьем, с кляпом во рту узник, а
раб всегда.
Кто ведает из трепещущих от плети, им грозящей, что тот, во имя коего ему грозят, безгласным в придворной грамматике называется, что ему ни А… ни О… во всю жизнь свою сказать
не удалося [См. рукописную «Придворную грамматику» Фонвизина.]; что он одолжен, и сказать стыдно кому, своим возвышением; что в душе своей он скареднейшее
есть существо; что обман, вероломство, предательство, блуд, отравление, татьство, грабеж, убивство
не больше ему стоят, как
выпить стакан воды; что ланиты его никогда от стыда
не краснели, разве от гнева или пощечины; что он друг всякого придворного истопника и
раб едва-едва при дворе нечто значащего.
Когда б
не доблестная кровь
Текла в вас — я б молчал.
Но если рветесь вы вперед,
Не веря ничему,
Быть может, гордость вас спасет…
Достались вы ему
С богатством, с именем, с умом,
С доверчивой душой,
А он,
не думая о том,
Что станется с женой,
Увлекся призраком пустым
И — вот его судьба!..
И что ж?.. бежите вы за ним,
Как жалкая
раба!