Неточные совпадения
Наступавший затем Светлый праздник
был едва ли
не единственным днем, когда лица
рабов и рабынь расцветали и крепостное право как бы упразднялось.
Хотя я уже говорил об этом предмете в начале настоящей хроники, но думаю, что
не лишнее
будет вкратце повторить сказанное, хотя бы в виде предисловия к предстоящей портретной галерее «
рабов». [Материал для этой галереи я беру исключительно в дворовой среде. При этом, конечно,
не обещаю, что исчерпаю все разнообразие типов, которыми обиловала малиновецкая дворня, а познакомлю лишь с теми личностями, которые почему-либо прочнее других удержались в моей памяти.]
Дальнейших последствий стычки эти
не имели. Во-первых,
не за что
было ухватиться, а во-вторых, Аннушку ограждала общая любовь дворовых. Нельзя же
было вести ее на конюшню за то, что она учила
рабов с благодарностью принимать от господ раны! Если бы в самом-то деле по ее сталось, тогда бы и разговор совсем другой
был. Но то-то вот и
есть: на словах: «повинуйтесь! да благодарите!» — а на деле… Держи карман! могут они что-нибудь чувствовать… хамы! Легонько его поучишь, а он уж зубы на тебя точит!
Едва ли они даже
не сходились во взглядах на условия, при которых возможно совместное существование господ и
рабов (обе одинаково признавали слепое повиновение главным фактором этих условий), но первая
была идеалистка и смягчала свои взгляды на рабство утешениями «от Писания», а вторая, как истая саддукеянка, смотрела на рабство как на фаталистическое ярмо, которое при самом рождении придавило шею, да так и приросло к ней.
И точно: Аннушка
не заставила себя ждать и уже совсем
было собралась сказать приличное случаю слово, но едва вымолвила: «Милостив батюшка-царь! и об нас, многострадальных
рабах, вспомнил…» — как матушка уже налетела на нее.
Она
была новоторжская мещанка и добровольно закрепостилась. Живописец Павел (мой первый учитель грамоте), скитаясь по оброку, между прочим, работал в Торжке, где и заприметил Маврушку. Они полюбили друг друга, и матушка, почти никогда
не допускавшая браков между дворовыми, на этот раз охотно дала разрешение, потому что Павел приводил в дом лишнюю
рабу.
При первом же взгляде на новую
рабу матушка убедилась, что Павел
был прав. Действительно, это
было слабое и малокровное существо, деликатное сложение которого совсем
не мирилось с представлением о крепостной каторге.
— Нечего сказать, нещечко взял на себя Павлушка! — негодовала матушка, постепенно забывая кратковременную симпатию, которую она выказала к новой
рабе, — сидят с утра до вечера, друг другом любуются; он образа малюет, она чулок вяжет. И чулок-то
не барский, а свой!
Не знаю, что от нее дальше
будет, а только ежели… ну уж
не знаю!
не знаю!
не знаю!
Собственно говоря, тут и победы
не было, а просто надоело барыне возиться с бестолковой
рабой, которая упала ей как снег на голову.
—
Не мы, чай, продались. Наши-то и родители и дедушки, все спокон веку
рабами были.
— И напечатано, а я
не верю. Коли напечатано, так всему и верить? Всегда
были рабы, и всегда
будут. Это щелкоперы французы выдумали: перметте-бонжур да коман ву порте ву [позвольте, здравствуйте, как вы поживаете (фр.).] — им это позволительно. Бегают, куцые, да лягушатину жрут. А у нас государство основательное, настоящее. У нас, брат, за такие слова и в кутузке посидеть недолго.
Он и среди увлечения чувствовал землю под ногой и довольно силы в себе, чтоб в случае крайности рвануться и быть свободным. Он не ослеплялся красотой и потому не забывал, не унижал достоинства мужчины,
не был рабом, «не лежал у ног» красавиц, хотя не испытывал огненных радостей.
Разумеется, объяснять было нечего, я писал уклончивые и пустые фразы в ответ. В одном месте аудитор открыл фразу: «Все конституционные хартии ни к чему не ведут, это контракты между господином и рабами; задача не в том, чтоб рабам было лучше, но чтоб
не было рабов». Когда мне пришлось объяснять эту фразу, я заметил, что я не вижу никакой обязанности защищать конституционное правительство и что, если б я его защищал, меня в этом обвинили бы.
— Да, да, да! то-то вот все мы, бесу смущающу, умствовать дерзновение имеем! И предполагаем, и планы строим — и всё на песце. Думалось вот: должны оставаться рабы, а вдруг воспоследовало благочестивейшего государя повеление:
не быть рабам! При чем же, скажи ты мне, предположения и планы-то наши остались? Истинно говорю: на песце строим!
Ни в единый момент своей жизни он
не был рабом и безусловным поклонником чьей-либо чужой мысли, так как сам очень хорошо понимал, что умно и что неумно, что красиво и что безобразно, что временно, случайно и что вечно!..
Неточные совпадения
— По-нашему ли, Климушка? // А Глеб-то?.. — // Потолковано // Немало: в рот положено, // Что
не они ответчики // За Глеба окаянного, // Всему виною: крепь! // — Змея родит змеенышей. // А крепь — грехи помещика, // Грех Якова несчастного, // Грех Глеба родила! // Нет крепи — нет помещика, // До петли доводящего // Усердного
раба, // Нет крепи — нет дворового, // Самоубийством мстящего // Злодею своему, // Нет крепи — Глеба нового //
Не будет на Руси!
— Нет, это ужасно.
Быть рабом каким-то! — вскрикнул Левин, вставая и
не в силах более удерживать своей досады. Но в ту же секунду почувствовал, что он бьет сам себя.
— Если он меня
не любит, то кто ему мешает отослать меня домой? Я его
не принуждаю. А если это так
будет продолжаться, то я сама уйду: я
не раба его — я княжеская дочь!..
— Ты знаешь, что я твоя
раба; я никогда
не умела тебе противиться… и я
буду за это наказана: ты меня разлюбишь!
Однако мне всегда
было странно: я никогда
не делался
рабом любимой женщины; напротив, я всегда приобретал над их волей и сердцем непобедимую власть, вовсе об этом
не стараясь. Отчего это? — оттого ли что я никогда ничем очень
не дорожу и что они ежеминутно боялись выпустить меня из рук? или это — магнетическое влияние сильного организма? или мне просто
не удавалось встретить женщину с упорным характером?