Неточные совпадения
Анна Андреевна. Ну что ты? к чему? зачем? Что за ветреность такая! Вдруг вбежала, как угорелая кошка. Ну что ты нашла такого удивительного? Ну что тебе вздумалось? Право, как дитя какое-нибудь трехлетнее.
Не похоже,
не похоже, совершенно
не похоже на то, чтобы ей
было восемнадцать лет. Я
не знаю, когда ты
будешь благоразумнее, когда ты
будешь вести себя, как прилично благовоспитанной девице; когда ты
будешь знать, что такое хорошие правила и солидность в поступках.
Купцы. Ей-ей! А попробуй прекословить, наведет к тебе в дом целый полк на постой. А если что,
велит запереть двери. «Я тебя, — говорит, —
не буду, — говорит, — подвергать телесному наказанию или пыткой пытать — это, говорит, запрещено законом, а вот ты у меня, любезный,
поешь селедки!»
Вздрогнула я, одумалась.
— Нет, — говорю, — я Демушку
Любила, берегла… —
«А зельем
не поила ты?
А мышьяку
не сыпала?»
— Нет! сохрани Господь!.. —
И тут я покорилася,
Я в ноги поклонилася:
—
Будь жалостлив,
будь добр!
Вели без поругания
Честному погребению
Ребеночка предать!
Я мать ему!.. — Упросишь ли?
В груди у них нет душеньки,
В глазах у них нет совести,
На шее — нет креста!
— Филипп на Благовещенье
Ушел, а на Казанскую
Я сына родила.
Как писаный
был Демушка!
Краса взята у солнышка,
У снегу белизна,
У маку губы алые,
Бровь черная у соболя,
У соболя сибирского,
У сокола глаза!
Весь гнев с души красавец мой
Согнал улыбкой ангельской,
Как солнышко весеннее
Сгоняет снег с полей…
Не стала я тревожиться,
Что ни
велят — работаю,
Как ни бранят — молчу.
Пир кончился, расходится
Народ. Уснув, осталися
Под ивой наши странники,
И тут же спал Ионушка
Да несколько упившихся
Не в меру мужиков.
Качаясь, Савва с Гришею
Вели домой родителя
И
пели; в чистом воздухе
Над Волгой, как набатные,
Согласные и сильные
Гремели голоса...
Обрадовались старому:
«Здорово, дедко! спрыгни-ка,
Да
выпей с нами рюмочку,
Да в ложечки ударь!»
— Забраться-то забрался я,
А как сойду,
не ведаю:
Ведет! — «Небось до города
Опять за полной пенцией?
На радости целуются,
Друг дружке обещаются
Вперед
не драться зря,
А с толком дело спорное
По разуму, по-божески,
На чести
повести —
В домишки
не ворочаться,
Не видеться ни с женами,
Ни с малыми ребятами,
Ни с стариками старыми,
Покуда делу спорному
Решенья
не найдут,
Покуда
не доведают
Как ни на
есть доподлинно:
Кому живется счастливо,
Вольготно на Руси?
Милон.
Не могу. Мне велено и солдат
вести без промедления… да, сверх того, я сам горю нетерпением
быть в Москве.
Стародум(читает). «…Я теперь только узнал…
ведет в Москву свою команду… Он с вами должен встретиться… Сердечно
буду рад, если он увидится с вами… Возьмите труд узнать образ мыслей его». (В сторону.) Конечно. Без того ее
не выдам… «Вы найдете… Ваш истинный друг…» Хорошо. Это письмо до тебя принадлежит. Я сказывал тебе, что молодой человек, похвальных свойств, представлен… Слова мои тебя смущают, друг мой сердечный. Я это и давеча приметил и теперь вижу. Доверенность твоя ко мне…
Милон. Я подвергал ее, как прочие. Тут храбрость
была такое качество сердца, какое солдату
велит иметь начальник, а офицеру честь. Признаюсь вам искренно, что показать прямой неустрашимости
не имел я еще никакого случая, испытать же себя сердечно желаю.
Простаков. От которого она и на тот свет пошла. Дядюшка ее, господин Стародум, поехал в Сибирь; а как несколько уже лет
не было о нем ни слуху, ни
вести, то мы и считаем его покойником. Мы, видя, что она осталась одна, взяли ее в нашу деревеньку и надзираем над ее имением, как над своим.
Вести о «глуповском нелепом и смеха достойном смятении» достигли наконец и до начальства. Велено
было «беспутную оную Клемантинку, сыскав, представить, а которые
есть у нее сообщники, то и тех, сыскав, представить же, а глуповцам крепко-накрепко наказать, дабы неповинных граждан в реке занапрасно
не утапливали и с раската звериным обычаем
не сбрасывали». Но известия о назначении нового градоначальника все еще
не получалось.
Но как ни строго хранили будочники вверенную им тайну, неслыханная
весть об упразднении градоначальниковой головы в несколько минут облетела весь город. Из обывателей многие плакали, потому что почувствовали себя сиротами и, сверх того, боялись подпасть под ответственность за то, что повиновались такому градоначальнику, у которого на плечах вместо головы
была пустая посудина. Напротив, другие хотя тоже плакали, но утверждали, что за повиновение их ожидает
не кара, а похвала.
Смотритель подумал с минуту и отвечал, что в истории многое покрыто мраком; но что
был, однако же, некто Карл Простодушный, который имел на плечах хотя и
не порожний, но все равно как бы порожний сосуд, а войны
вел и трактаты заключал.
Но таково
было ослепление этой несчастной женщины, что она и слышать
не хотела о мерах строгости и даже приезжего чиновника
велела перевести из большого блошиного завода в малый.
Очевидно, что когда эти две энергии встречаются, то из этого всегда происходит нечто весьма любопытное. Нет бунта, но и покорности настоящей нет.
Есть что-то среднее, чему мы видали примеры при крепостном праве. Бывало, попадется барыне таракан в супе, призовет она повара и
велит того таракана съесть. Возьмет повар таракана в рот, видимым образом жует его, а глотать
не глотает. Точно так же
было и с глуповцами: жевали они довольно, а глотать
не глотали.
Громадные кучи мусора, навоза и соломы уже
были сложены по берегам и ждали только мания, чтобы исчезнуть в глубинах реки. Нахмуренный идиот бродил между грудами и
вел им счет, как бы опасаясь, чтоб кто-нибудь
не похитил драгоценного материала. По временам он с уверенностию бормотал...
Было время, — гремели обличители, — когда глуповцы древних Платонов и Сократов благочестием посрамляли; ныне же
не токмо сами Платонами сделались, но даже того горчае, ибо едва ли и Платон хлеб божий
не в уста, а на пол метал, как нынешняя некая модная затея то делать
повелевает".
В стогах
не могло
быть по пятидесяти возов, и, чтоб уличить мужиков, Левин
велел сейчас же вызвать возившие сено подводы, поднять один стог и перевезти в сарай.
— Ведь я прошу одного, прошу права надеяться, мучаться, как теперь; но, если и этого нельзя,
велите мне исчезнуть, и я исчезну. Вы
не будете видеть меня, если мое присутствие тяжело вам.
Вронский понял по ее взгляду, что она
не знала, в каких отношениях он хочет
быть с Голенищевым, и что она боится, так ли она
вела себя, как он бы хотел.
Левин
не был так счастлив: он ударил первого бекаса слишком близко и промахнулся;
повел зa ним, когда он уже стал подниматься, но в это время вылетел еще один из-под ног и развлек его, и он сделал другой промах.
Анна
была хозяйкой только по ведению разговора. И этот разговор, весьма трудный для хозяйки дома при небольшом столе, при лицах, как управляющий и архитектор, лицах совершенно другого мира, старающихся
не робеть пред непривычною роскошью и
не могущих принимать долгого участия в общем разговоре, этот трудный разговор Анна
вела со своим обычным тактом, естественностью и даже удовольствием, как замечала Дарья Александровна.
Так что по тому, как он
повел дела,
было ясно, что он
не расстроил, а увеличил свое состояние.
― Но
не будем говорить. Позвони, я
велю подать чаю. Да подожди, теперь
не долго я…
Был уже шестой час и потому, чтобы
поспеть во-время и вместе с тем
не ехать на своих лошадях, которых все знали, Вронский сел в извозчичью карету Яшвина и
велел ехать как можно скорее. Извозчичья старая четвероместная карета
была просторна. Он сел в угол, вытянул ноги на переднее место и задумался.
Левину досадно
было и на Степана Аркадьича за то, что по его беспечности
не он, а мать занималась наблюдением за преподаванием, в котором она ничего
не понимала, и на учителей за то, что они так дурно учат детей; но свояченице он обещался
вести учение, как она этого хотела.
Воспоминание о вас для вашего сына может
повести к вопросам с его стороны, на которые нельзя отвечать,
не вложив в душу ребенка духа осуждения к тому, что должно
быть для него святыней, и потому прошу понять отказ вашего мужа в духе христианской любви. Прошу Всевышнего о милосердии к вам.
Степан Аркадьич вышел посмотреть. Это
был помолодевший Петр Облонский. Он
был так пьян, что
не мог войти на лестницу; но он
велел себя поставить на ноги, увидав Степана Аркадьича, и, уцепившись за него, пошел с ним в его комнату и там стал рассказывать ему про то, как он провел вечер, и тут же заснул.
Переодевшись без торопливости (он никогда
не торопился и
не терял самообладания), Вронский
велел ехать к баракам. От бараков ему уже
были видны море экипажей, пешеходов, солдат, окружавших гипподром, и кипящие народом беседки. Шли, вероятно, вторые скачки, потому что в то время, как он входил в барак, он слышал звонок. Подходя к конюшне, он встретился с белоногим рыжим Гладиатором Махотина, которого в оранжевой с синим попоне с кажущимися огромными, отороченными синим ушами
вели на гипподром.
— Если можно,
ведите скачку; но
не отчаивайтесь до последней минуты, если бы вы
были и сзади.
— И мне то же говорит муж, но я
не верю, — сказала княгиня Мягкая. — Если бы мужья наши
не говорили, мы бы видели то, что
есть, а Алексей Александрович, по моему, просто глуп. Я шопотом говорю это…
Не правда ли, как всё ясно делается? Прежде, когда мне
велели находить его умным, я всё искала и находила, что я сама глупа,
не видя его ума; а как только я сказала: он глуп, но шопотом, — всё так ясно стало,
не правда ли?
В столовой он позвонил и
велел вошедшему слуге послать опять за доктором. Ему досадно
было на жену за то, что она
не заботилась об этом прелестном ребенке, и в этом расположении досады на нее
не хотелось итти к ней,
не хотелось тоже и видеть княгиню Бетси; но жена могла удивиться, отчего он, по обыкновению,
не зашел к ней, и потому он, сделав усилие над собой, пошел в спальню. Подходя по мягкому ковру к дверям, он невольно услыхал разговор, которого
не хотел слышать.
Сейчас же, еще за ухой, Гагину подали шампанского, и он
велел наливать в четыре стакана. Левин
не отказался от предлагаемого вина и спросил другую бутылку. Он проголодался и
ел и
пил с большим удовольствием и еще с большим удовольствием принимал участие в веселых и простых разговорах собеседников. Гагин, понизив голос, рассказывал новый петербургский анекдот, и анекдот, хотя неприличный и глупый,
был так смешон, что Левин расхохотался так громко, что на него оглянулись соседи.
— Мне нужно, чтоб я
не встречал здесь этого человека и чтобы вы
вели себя так, чтобы ни свет, ни прислуга
не могли обвинить вас… чтобы вы
не видали его. Кажется, это
не много. И за это вы
будете пользоваться правами честной жены,
не исполняя ее обязанностей. Вот всё, что я имею сказать вам. Теперь мне время ехать. Я
не обедаю дома.
Нужно
было на его место поставить свежего, современного, дельного человека, совершенно нового, и
повести дело так, чтоб извлечь из всех дарованных дворянству,
не как дворянству, а как элементу земства, прав те выгоды самоуправления, какие только могли
быть извлечены.
— О, я
не стану разлучать неразлучных, — сказал он своим обычным тоном шутки. — Мы поедем с Михайлом Васильевичем. Мне и доктора
велят ходить. Я пройдусь дорогой и
буду воображать, что я на водах.
Вронский любил его и зa его необычайную физическую силу, которую он большею частью выказывал тем, что мог
пить как бочка,
не спать и
быть всё таким же, и за большую нравственную силу, которую он выказывал в отношениях к начальникам и товарищам, вызывая к себе страх и уважение, и в игре, которую он
вел на десятки тысяч и всегда, несмотря на выпитое вино, так тонко и твердо, что считался первым игроком в Английском Клубе.
— Я вот что намерен сказать, — продолжал он холодно и спокойно, — и я прошу тебя выслушать меня. Я признаю, как ты знаешь, ревность чувством оскорбительным и унизительным и никогда
не позволю себе руководиться этим чувством; но
есть известные законы приличия, которые нельзя преступать безнаказанно. Нынче
не я заметил, но, судя по впечатлению, какое
было произведено на общество, все заметили, что ты
вела и держала себя
не совсем так, как можно
было желать.
Она молча села в карету Алексея Александровича и молча выехала из толпы экипажей. Несмотря на всё, что он видел, Алексей Александрович всё-таки
не позволял себе думать о настоящем положении своей жены. Он только видел внешние признаки. Он видел, что она
вела себя неприлично, и считал своим долгом сказать ей это. Но ему очень трудно
было не сказать более, а сказать только это. Он открыл рот, чтобы сказать ей, как она неприлично
вела себя, но невольно сказал совершенно другое.
—
Есть из нас тоже, вот хоть бы наш приятель Николай Иваныч или теперь граф Вронский поселился, те хотят промышленность агрономическую
вести; но это до сих пор, кроме как капитал убить, ни к чему
не ведет.
— Вот и Крестовая! — сказал мне штабс-капитан, когда мы съехали в Чертову долину, указывая на холм, покрытый пеленою снега; на его вершине чернелся каменный крест, и мимо его
вела едва-едва заметная дорога, по которой проезжают только тогда, когда боковая завалена снегом; наши извозчики объявили, что обвалов еще
не было, и, сберегая лошадей, повезли нас кругом.
— Печорин
был долго нездоров, исхудал, бедняжка; только никогда с этих пор мы
не говорили о Бэле: я видел, что ему
будет неприятно, так зачем же? Месяца три спустя его назначили в е….й полк, и он уехал в Грузию. Мы с тех пор
не встречались, да, помнится, кто-то недавно мне говорил, что он возвратился в Россию, но в приказах по корпусу
не было. Впрочем, до нашего брата
вести поздно доходят.
Вот они и сладили это дело… по правде сказать, нехорошее дело! Я после и говорил это Печорину, да только он мне отвечал, что дикая черкешенка должна
быть счастлива, имея такого милого мужа, как он, потому что, по-ихнему, он все-таки ее муж, а что Казбич — разбойник, которого надо
было наказать. Сами посудите, что ж я мог отвечать против этого?.. Но в то время я ничего
не знал об их заговоре. Вот раз приехал Казбич и спрашивает,
не нужно ли баранов и меда; я
велел ему привести на другой день.
Я схватил бумаги и поскорее унес их, боясь, чтоб штабс-капитан
не раскаялся. Скоро пришли нам объявить, что через час тронется оказия; я
велел закладывать. Штабс-капитан вошел в комнату в то время, когда я уже надевал шапку; он, казалось,
не готовился к отъезду; у него
был какой-то принужденный, холодный вид.
Что за оказия!.. но дурной каламбур
не утешение для русского человека, и я, для развлечения, вздумал записывать рассказ Максима Максимыча о Бэле,
не воображая, что он
будет первым звеном длинной цепи
повестей; видите, как иногда маловажный случай имеет жестокие последствия!..
Мы тронулись в путь; с трудом пять худых кляч тащили наши повозки по извилистой дороге на Гуд-гору; мы шли пешком сзади, подкладывая камни под колеса, когда лошади выбивались из сил; казалось, дорога
вела на небо, потому что, сколько глаз мог разглядеть, она все поднималась и наконец пропадала в облаке, которое еще с вечера отдыхало на вершине Гуд-горы, как коршун, ожидающий добычу; снег хрустел под ногами нашими; воздух становился так редок, что
было больно дышать; кровь поминутно приливала в голову, но со всем тем какое-то отрадное чувство распространилось по всем моим жилам, и мне
было как-то весело, что я так высоко над миром: чувство детское,
не спорю, но, удаляясь от условий общества и приближаясь к природе, мы невольно становимся детьми; все приобретенное отпадает от души, и она делается вновь такою, какой
была некогда и, верно,
будет когда-нибудь опять.
«
Есть еще одна фатера, — отвечал десятник, почесывая затылок, — только вашему благородию
не понравится; там нечисто!»
Не поняв точного значения последнего слова, я
велел ему идти вперед, и после долгого странствовия по грязным переулкам, где по сторонам я видел одни только ветхие заборы, мы подъехали к небольшой хате, на самом берегу моря.
Один из наших извозчиков
был русский ярославский мужик, другой осетин: осетин
вел коренную под уздцы со всеми возможными предосторожностями, отпрягши заранее уносных, — а наш беспечный русак даже
не слез с облучка!
Мы друг друга скоро поняли и сделались приятелями, потому что я к дружбе неспособен: из двух друзей всегда один раб другого, хотя часто ни один из них в этом себе
не признается; рабом я
быть не могу, а
повелевать в этом случае — труд утомительный, потому что надо вместе с этим и обманывать; да притом у меня
есть лакеи и деньги!