Неточные совпадения
— «Я знаю, что он хотел сказать; он хотел сказать: ненатурально, не любя свою дочь, любить чужого ребенка. Что он понимает в любви к детям, в моей любви к Сереже, которым я для него пожертвовала? Но это
желание сделать мне больно!
Нет, он любит другую женщину, это не может быть иначе».
«Этот дурак все-таки не потерял надежды видеть меня шпионом. Долганов, несомненно, удрал. Против меня у жандарма, наверное, ничего
нет, кроме
желания сделать из меня шпиона».
Он боялся, что когда придет к Лопуховым после ученого разговора с своим другом, то несколько опростоволосится: или покраснеет от волнения, когда в первый раз взглянет на Веру Павловну, или слишком заметно будет избегать смотреть на нее, или что-нибудь такое;
нет, он остался и имел полное право остаться доволен собою за минуту встречи с ней: приятная дружеская улыбка человека, который рад, что возвращается к старым приятелям, от которых должен был оторваться на несколько времени, спокойный взгляд, бойкий и беззаботный разговор человека, не имеющего на душе никаких мыслей, кроме тех, которые беспечно говорит он, — если бы вы были самая злая сплетница и смотрели на него с величайшим
желанием найти что-нибудь не так, вы все-таки не увидели бы в нем ничего другого, кроме как человека, который очень рад, что может, от нечего
делать, приятно убить вечер в обществе хороших знакомых.
— Я хочу видеть! — вскинулась генеральша. — Где этот портрет? Если ему подарила, так и должен быть у него, а он, конечно, еще в кабинете. По средам он всегда приходит работать и никогда раньше четырех не уходит. Позвать сейчас Гаврилу Ардалионовича!
Нет, я не слишком-то умираю от
желания его видеть.
Сделайте одолжение, князь, голубчик, сходите в кабинет, возьмите у него портрет и принесите сюда. Скажите, что посмотреть. Пожалуйста.
— По-моему, самое лучшее, что вы можете теперь
сделать, — это совсем оставить медицинский факультет. Если при ваших способностях вам никак не удается выдержать экзамена, то, очевидно, у вас
нет ни
желания, ни призвания быть врачом.
Я желал бы представить Юрия истинным героем, но что же мне
делать, если он был таков же, как вы и я… против правды слов
нет; я уж прежде сказал, что только в глазах Ольги он почерпал неистовый пламень, бурные
желания, гордую волю, — что вне этого волшебного круга он был человек, как и другой — просто добрый, умный юноша. Что
делать?
— Вам грех это думать, Иван Борисыч. Вы очень хорошо знаете, что мое единственное
желание, чтобы Мари была вашей женой. Может быть,
нет дня, в который бы я не молила об этом бога со слезами. Я знаю, что вы
сделаете ее счастливой. Но что мне
делать? Она еще так молода, что боится одной мысли быть чьей-либо женой.
Что он понял и себя, понял, что и в нем, кроме лжи, ничего
нет и не было; что если он
сделал что-нибудь в своей жизни, то не из
желания добра, а из тщеславия; что он не
делал злых и нечестных поступков не по неимению злых качеств, а из малодушного страха перед людьми.
—
Нет уж, Аполлос Михайлыч, меня,
сделайте милость, освободите: я, право, никогда не игрывал на театрах и вовсе никакого
желания не имею-с, — отвечал тот.
Нет ничего важнее внутренней работы в одиночестве с богом. Работа эта в том, чтобы останавливать себя в
желании блага своей животной личности, напоминать себе бессмысленность телесной жизни. Только когда один с собой с богом, и можно
делать это. Когда с людьми, тогда уже поздно. Когда с людьми, то поступишь хорошо только тогда, когда заготовил способность самоотречения в уединении, в обществе с богом.
— Видишь ли, — обратился игумен к Пахому. —
Нет, друг, поклонись ты от меня благотворительнице нашей, Марье Ивановне, но скажи ей, что
желания ее исполнить не могу. Очень, мол, скорбит отец игумен, что не может в сем случае
сделать ей угождения… Ох, беда, беда с этими господами!.. — прибавил он, обращаясь к казначею. — Откажи — милостей не жди,
сделаю по-ихнему, от владыки немилости дожидайся… Да…
Нет,
нет, Пахом Петрович, — не могу.
— И что
делать, чтоб удержать прежнее? Я бы ни перед чем не остановилась. Но оно прошло, и его не воротишь.
Нет желания отдать себя всю, целиком, хотя вовсе собою не дорожишь.
Нет ничего, что действительно серьезно бы захватывало, во что готова бы вложить всю душу. Я знаю, в этом решение всех вопросов, счастье и жизнь, но только во мне этого
нет, и я… я не люблю людей, и ничего не люблю! — Она со страхом взглянула на Токарева.
Нет, он не так бездушен. Калерия не позволила ему пойти с нею. Он сейчас же побежал бы туда, в избу Вонифатьевых, с радостью стал бы все
делать, что нужно, даже обмывать грязных детей, прикладывать им припарки, давать лекарство. Не хотел он допытываться у себя самого, что его сильнее тянет туда: она,
желание показать ей свое мужество или жалость к мужицким ребятишкам.
«Вся жизнь моя есть
желание себе блага», говорит себе человек пробудившийся, — «разум же мой говорит мне, что блага этого для меня быть не может, и что бы я ни
делал, чего бы ни достигал, всё кончится одним и тем же: страданиями и смертью, уничтожением. Я хочу блага, я хочу жизни, я хочу разумного смысла, а во мне и во всем меня окружающем — зло, смерть, бессмыслица… Как быть? Как жить? Что
делать?» И ответа
нет.
Он не назвал фамилии, не сказал, что едет к женщине, у которой
нет мужа и у которой, следовательно, ему
делать нечего, он уклонился от всяких объяснений и почти убежал из дома, сгораемый только одним
желанием, очутиться как можно скорее вблизи Тамары фон Армфельдт.
Но этого невозможно
сделать. Для того, чтобы у них была вера в то, что они не погибнут, им надо перестать
делать то, что их губит, и начать
делать то, что их спасает — им надо взяться за веревку спасенья. А они не хотят этого
сделать, а хотят увериться в том, что они не погибнут, несмотря на то, что на их глазах один за другим гибнут их товарищи. И это-то
желание свое увериться в том, чего
нет, они называют верой. Понятно, что им всегда мало веры и хочется иметь больше.