Неточные совпадения
— потому что, случится, поедешь куда-нибудь — фельдъегеря и адъютанты поскачут везде вперед: «Лошадей!» И там
на станциях никому не дадут, все дожидаются: все эти титулярные, капитаны, городничие, а ты себе и в
ус не дуешь. Обедаешь где-нибудь у губернатора, а там — стой, городничий! Хе, хе, хе! (Заливается и помирает со смеху.)Вот что, канальство, заманчиво!
Прыщ был уже не молод, но сохранился необыкновенно. Плечистый, сложенный кряжем, он всею своею фигурой так, казалось, и говорил: не смотрите
на то, что у меня седые
усы: я могу! я еще очень могу! Он был румян, имел алые и сочные губы, из-за которых виднелся ряд белых зубов; походка у него была деятельная и бодрая, жест быстрый. И все это украшалось блестящими штаб-офицерскими эполетами, которые так и играли
на плечах при малейшем его движении.
С ними происходило что-то совсем необыкновенное. Постепенно, в глазах у всех солдатики начали наливаться кровью. Глаза их, доселе неподвижные, вдруг стали вращаться и выражать гнев;
усы, нарисованные вкривь и вкось, встали
на свои места и начали шевелиться; губы, представлявшие тонкую розовую черту, которая от бывших дождей почти уже смылась, оттопырились и изъявляли намерение нечто произнести. Появились ноздри, о которых прежде и в помине не было, и начали раздуваться и свидетельствовать о нетерпении.
«Не может быть, чтоб это страшное тело был брат Николай», подумал Левин. Но он подошел ближе, увидал лицо, и сомнение уже стало невозможно. Несмотря
на страшное изменение лица, Левину стòило взглянуть в эти живые поднявшиеся
на входившего глаза, заметить легкое движение рта под слипшимися
усами, чтобы понять ту страшную истину, что это мертвое тело было живой брат.
Запах брильянтина от его
усов казался ему особенно приятным
на этом свежем воздухе.
Когда Вронский опять навел в ту сторону бинокль, он заметил, что княжна Варвара особенно красна, неестественно смеется и беспрестанно оглядывается
на соседнюю ложу; Анна же, сложив веер и постукивая им по красному бархату, приглядывается куда-то, но не видит и, очевидно, не хочет видеть того, что происходит в соседней ложе.
На лице Яшвина было то выражение, которое бывало
на нем, когда он проигрывал. Он насупившись засовывал всё глубже и глубже в рот свой левый
ус и косился
на ту же соседнюю ложу.
Он знал очень хорошо, что в глазах этих лиц роль несчастного любовника девушки и вообще свободной женщины может быть смешна; но роль человека, приставшего к замужней женщине и во что бы то ни стало положившего свою жизнь
на то, чтобы вовлечь ее в прелюбодеянье, что роль эта имеет что-то красивое, величественное и никогда не может быть смешна, и поэтому он с гордою и веселою, игравшею под его
усами улыбкой, опустил бинокль и посмотрел
на кузину.
— A, да! — сказал он
на то, что Вронский был у Тверских, и, блеснув своими черными глазами, взялся за левый
ус и стал заправлять его в рот, по своей дурной привычке.
Помещик с седыми
усами был, очевидно, закоренелый крепостник и деревенский старожил, страстный сельский хозяин. Признаки эти Левин видел и в одежде — старомодном, потертом сюртуке, видимо непривычном помещику, и в его умных, нахмуренных глазах, и в складной русской речи, и в усвоенном, очевидно, долгим опытом повелительном тоне, и в решительных движениях больших, красивых, загорелых рук с одним старым обручальным кольцом
на безыменке.
Он был еще худее, чем три года тому назад, когда Константин Левин видел его в последний раз.
На нем был короткий сюртук. И руки и широкие кости казались еще огромнее. Волосы стали реже, те же прямые
усы висели
на губы, те же глаза странно и наивно смотрели
на вошедшего.
Военный, застегивая перчатку, сторонился у двери и, поглаживая
усы, любовался
на розовую Кити.
Он блестящими черными глазами смотрел прямо
на горячившегося помещика с седыми
усами и, видимо, находил забаву в его речах.
Несмотря
на светлый цвет его волос,
усы его и брови были черные — признак породы в человеке, так, как черная грива и черный хвост у белой лошади.
Он закидывает голову назад, когда говорит, и поминутно крутит
усы левой рукой, ибо правою опирается
на костыль.
За нею шел человек с большими
усами, в венгерке, довольно хорошо одетый для лакея; в его звании нельзя было ошибиться, видя ухарскую замашку, с которой он вытряхивал золу из трубки и покрикивал
на ямщика.
Пестрый шлагбаум принял какой-то неопределенный цвет;
усы у стоявшего
на часах солдата казались
на лбу и гораздо выше глаз, а носа как будто не было вовсе.
Трещит по улицам сердитый тридцатиградусный мороз, визжит отчаянным бесом ведьма-вьюга, нахлобучивая
на голову воротники шуб и шинелей, пудря
усы людей и морды скотов, но приветливо светит вверху окошко где-нибудь, даже и в четвертом этаже; в уютной комнатке, при скромных стеариновых свечках, под шумок самовара, ведется согревающий и сердце и душу разговор, читается светлая страница вдохновенного русского поэта, какими наградил Бог свою Россию, и так возвышенно-пылко трепещет молодое сердце юноши, как не случается нигде в других землях и под полуденным роскошным небом.
Во время обедни у одной из дам заметили внизу платья такое руло, [Рулó — обруч из китового
уса, вшитый в юбку.] которое растопырило его
на полцеркви, так что частный пристав, находившийся тут же, дал приказание подвинуться народу подалее, то есть поближе к паперти, чтоб как-нибудь не измялся туалет ее высокоблагородия.
Перед ним торчало страшилище с
усами, лошадиный хвост
на голове, через плечо перевязь, через другое перевязь, огромнейший палаш привешен к боку.
Открытый взгляд, лицо мужественное, бакенбарды и большие
усы с проседью, стрижка низкая, а
на затылке даже под гребенку, шея толстая, широкая, так называемая в три этажа или в три складки с трещиной поперек, голос — бас с некоторою охрипью, движения генеральские.
И страшно ей; и торопливо
Татьяна силится бежать:
Нельзя никак; нетерпеливо
Метаясь, хочет закричать:
Не может; дверь толкнул Евгений,
И взорам адских привидений
Явилась дева; ярый смех
Раздался дико; очи всех,
Копыта, хоботы кривые,
Хвосты хохлатые, клыки,
Усы, кровавы языки,
Рога и пальцы костяные,
Всё указует
на нее,
И все кричат: мое! мое!
Коли уж
на то пошло, что всякий ни во что ставит козацкую честь, позволив себе плюнуть в седые
усы свои и попрекнуть себя обидным словом, так не укорит же никто меня.
Один только раз Тарас указал сыновьям
на маленькую, черневшую в дальней траве точку, сказавши: «Смотрите, детки, вон скачет татарин!» Маленькая головка с
усами уставила издали прямо
на них узенькие глаза свои, понюхала воздух, как гончая собака, и, как серна, пропала, увидевши, что козаков было тринадцать человек.
Тарас приосанился, стянул
на себе покрепче пояс и гордо провел рукою по
усам.
Следом за ними выехал и Демид Попович, коренастый козак, уже давно маячивший
на Сечи, бывший под Адрианополем и много натерпевшийся
на веку своем: горел в огне и прибежал
на Сечь с обсмаленною, почерневшею головою и выгоревшими
усами.
Рассказы и болтовня среди собравшейся толпы, лениво отдыхавшей
на земле, часто так были смешны и дышали такою силою живого рассказа, что нужно было иметь всю хладнокровную наружность запорожца, чтобы сохранять неподвижное выражение лица, не моргнув даже
усом, — резкая черта, которою отличается доныне от других братьев своих южный россиянин.
Гайдук завил рукою верхние
усы и пропустил сквозь зубы звук, несколько похожий
на лошадиное ржание.
В минуту оделся он; вычернил
усы, брови, надел
на темя маленькую темную шапочку, — и никто бы из самых близких к нему козаков не мог узнать его. По виду ему казалось не более тридцати пяти лет. Здоровый румянец играл
на его щеках, и самые рубцы придавали ему что-то повелительное. Одежда, убранная золотом, очень шла к нему.
Из слуховых окон выглядывали престранные рожи в
усах и в чем-то похожем
на чепчики.
Недалеко от него стоял хорунжий, длинный-длинный, с густыми
усами, и, казалось, не было у него недостатка в краске
на лице; любил пан крепкие меды и добрую пирушку.
Один раз, когда он зазевался, наехала почти
на него колымага какого-то польского пана, и сидевший
на козлах возница с престрашными
усами хлыснул его довольно исправно бичом.
У дверей подземелья, оканчивавшихся кверху острием, стоял гайдук с
усами в три яруса. Верхний ярус
усов шел назад, другой прямо вперед, третий вниз, что делало его очень похожим
на кота.
Мертвея, Лонгрен наклонился и увидел восьмимесячное существо, сосредоточенно взиравшее
на его длинную бороду, затем сел, потупился и стал крутить
ус.
Ус был мокрый, как от дождя.
Глухой шум вечернего города достигал слуха из глубины залива; иногда с ветром по чуткой воде влетала береговая фраза, сказанная как бы
на палубе; ясно прозвучав, она гасла в скрипе снастей;
на баке вспыхнула спичка, осветив пальцы, круглые глаза и
усы.
Хотя час был ранний, в общем зале трактирчика расположились три человека. У окна сидел угольщик, обладатель пьяных
усов, уже замеченных нами; между буфетом и внутренней дверью зала, за яичницей и пивом помещались два рыбака. Меннерс, длинный молодой парень, с веснушчатым, скучным лицом и тем особенным выражением хитрой бойкости в подслеповатых глазах, какое присуще торгашам вообще, перетирал за стойкой посуду.
На грязном полу лежал солнечный переплет окна.
Весь день
на крейсере царило некое полупраздничное остолбенение; настроение было неслужебное, сбитое — под знаком любви, о которой говорили везде — от салона до машинного трюма; а часовой минного отделения спросил проходящего матроса: «Том, как ты женился?» — «Я поймал ее за юбку, когда она хотела выскочить от меня в окно», — сказал Том и гордо закрутил
ус.
Они подошли к дому; то был действительно трактир Меннерса. В раскрытом окне,
на столе, виднелась бутылка; возле нее чья-то грязная рука доила полуседой
ус.
Раскольников посмотрел
на него внимательно. Это было бравое солдатское лицо с седыми
усами и бакенами и с толковым взглядом.
Он аккомпанировал стоявшей впереди его
на тротуаре девушке, лет пятнадцати, одетой как барышня, в кринолине, [Кринолин — широкая юбка со вшитыми в нее обручами из китового
уса.] в мантильке, в перчатках и в соломенной шляпке с огненного цвета пером; все это было старое и истасканное.
Это был человек лет тридцати пяти, росту пониже среднего, полный и даже с брюшком, выбритый, без
усов и без бакенбард, с плотно выстриженными волосами
на большой круглой голове, как-то особенно выпукло закругленной
на затылке.
Аркадий подошел к дяде и снова почувствовал
на щеках своих прикосновение его душистых
усов. Павел Петрович присел к столу.
На нем был изящный утренний, в английском вкусе, костюм;
на голове красовалась маленькая феска. Эта феска и небрежно повязанный галстучек намекали
на свободу деревенской жизни; но тугие воротнички рубашки, правда, не белой, а пестренькой, как оно и следует для утреннего туалета, с обычною неумолимостью упирались в выбритый подбородок.
— Du calme, du calme, [Спокойно, спокойно (фр.).] — замечал
на это Павел Петрович, а сам мурлыкал, хмурился и подергивал
усы.
Но его не слушали. Человек в сюртуке, похожий
на военного, с холеным мягким лицом, с густыми светлыми
усами, приятным баритоном, но странно и как бы нарочно заикаясь, упрекал Ногайцева...
Это прозвучало так обиженно, как будто было сказано не ею. Она ушла, оставив его в пустой, неприбранной комнате, в тишине, почти не нарушаемой робким шорохом дождя. Внезапное решение Лидии уехать, а особенно ее испуг в ответ
на вопрос о женитьбе так обескуражили Клима, что он даже не сразу обиделся. И лишь посидев минуту-две в состоянии подавленности, сорвал очки с носа и, до боли крепко пощипывая
усы, начал шагать по комнате, возмущенно соображая...
Особенно бесцеремонно шумели за большим столом у стены, налево от него, — там сидело семеро, и один из них, высокий, тонкий, с маленькой головой, с реденькими
усами на красном лице, тенористо и задорно врезывал в густой гул саркастические фразы...
Лампа, плохо освещая просторную кухню, искажала формы вещей: медная посуда
на полках приобрела сходство с оружием, а белая масса плиты — точно намогильный памятник. В мутном пузыре света старики сидели так, что их разделял только угол стола. Ногти у медника были зеленоватые, да и весь он казался насквозь пропитанным окисью меди. Повар, в пальто, застегнутом до подбородка, сидел не по-стариковски прямо и гордо; напялив шапку
на колено, он прижимал ее рукой, а другою дергал свои реденькие
усы.
В центре их стоял человек в башлыке, шевеля светлыми
усами на маленьком лице; парень в сибирской, рваной папахе звучно говорил ему...
Долганов оскалил крупные, желтые зубы, хотел сказать, видимо, что-то резкое, но дернул себя за
усы и так закрыл рот. Но тотчас же заговорил снова, раскачиваясь
на стуле, потирая колени ладонями...
«Семейные бани И. И. Домогайлова сообщают, что в дворянском отделении устроен для мужчин душ профессора Шарко, а для дам ароматические ванны», — читал он, когда в дверь постучали и
на его крик: «Войдите!» вошел курчавый ученик Маракуева — Дунаев. Он никогда не бывал у Клима, и Самгин встретил его удивленно, поправляя очки. Дунаев, как всегда, улыбался, мелкие колечки густейшей бороды его шевелились, а нос как-то странно углубился в
усы, и шагал Дунаев так, точно он ожидал, что может провалиться сквозь пол.
— Домой, это…? Нет, — решительно ответил Дмитрий, опустив глаза и вытирая ладонью мокрые
усы, —
усы у него загибались в рот, и это очень усиливало добродушное выражение его лица. — Я, знаешь, недолюбливаю Варавку. Тут еще этот его «Наш край», — прескверная газетка! И — черт его знает! — он как-то садится
на все,
на дома, леса,
на людей…