Последний день Славена. Том первый

Сергей Самаров, 2014

Вторая книга серии «След Сокола» рассказывает об отношениях между двумя славянскими князьями – Годославом и Гостомыслом. Первого, старшего по возрасту, история называет отцом будущего основателя династии русских князей и царей Рюрика, второго же, младшего, в рукописях называют дедом Рюрика. Каждая из этих исторических личностей известна по-своему, но, не будь между двумя князьями дружбы, история России, возможно, предстала бы иначе… Наряду с известными по первой книге цикла героями, такими, как король франков Карл Великий и его ближайшее окружение, помощники Годослава, князь-воевода Дражко и волхв Ставр с подчинёнными ему разведчиками, читатель познакомится и с новыми героями, восточными и западными славянами, такими, как отец Гостомысла неукротимый князь Буривой, варяжский князь Войномир, будущий князь острова Руян и Поморского княжества, впоследствии один из лучших полководцев Карла Великого, покоритель грозных аваров, и с другими. Хронологически действие происходит через три с половиной года после событий первой книги. Карл Великий сначала окончательно присоединил к своему королевству Баварию, а потом, прежде, чем вступить в серьёзную, на его взгляд, и долговременную войну против постоянной угрозы для всей Европы с юго-востока – Аварского каганата, решил обеспечить себе спокойствие в тылах. Для этого Карлу было необходимо окончательно усмирить ненадёжную Саксонию, и покончить с княжеством вагров, в котором правил князь Бравлин Второй. Но, чувствуя устремления Карла, поднимала голову и обеспокоенная Византия. Византии много неприятностей доставлял Аварский Каганат, висевший над северными греческими провинциями постоянной угрозой. Тем не менее, если сменить одного опасного соседа на другого, не просто опасного, но и страшного своей силой, упорством и организованностью – на королевство франков, угроза станет стократ сильнее… Это в Константинополе прекрасно понимали…

Глава третья

Лёгкий вздох, отчётливо раздавшийся за спиной, привлёк внимание князя Буривоя.

— Ты звал, отец?

Буривой, в своей глубокой задумчивости, окунувшей его одновременно и в день сегодняшний, и в дни далёкого прошлого, совмещая прошлое с настоящим, и пытаясь вывести из этого мысленное будущее, даже не услышал, как княжич Гостомысл дошёл почти до середины тёмной по ночному времени горницы, и остановился против него в двух шагах. Гостомысл даже в сапогах ходит тихо, и с опущенной головой, словно бы сам в это время о чём-то важном размышляет.

— Звал… Молодая княжна, чать, не в обиде на меня? — усмехнулся отец.

— Она знает, что если даже за простого воя выйти, вой по первому зову своего князя обязан явиться… — улыбнулся сын. — А если она вышла не за простого воя, а за сына Буривоя, то это стократ больше…

Фигурой Гостомысл не в отца пошёл, и не в старших покойных братьев. В матушку свою, скорее… Пусть и ростом в семнадцать лет уже был выше Буривоя, и выше, чем братья старшие покойные были, но и в двадцать семь нет у него в теле той физической мощи, которая уже одна пугает противника. Гостомысл строен, хотя породистую силу и в нём всё же видно, статен. И голос не громкий, и ярости в нраве не заметно. Но в мечной сече, знает отец, неуступчив, напорист, и не натужной силой берёт, а быстротой, умением и хитростью. И в разговоре гладок. Где отец норовит характером взять, Гостомысл доводами. Убеждать умеет…

— Добро… — сказал отец. — Жену надо с первых дней в строгости держать. А то я момент упустил, дал волю, и потом… Сейчас должны пленников привести…

— Откуда?

— Сирнане со своими лосями в прорубе искупнуться вздумали… Их, слышу, только что выловили… — Буривой повернул ухо к окну, от недальних крепостных ворот донеслись возбужденные голоса. — Узнаем новости…

— Я вчера с малой дружиной окрест проехал… — сказал Гостомысл. — С той и с другой стороны, и реку по льду поперёк осмотрел… Следов не видно было… Не думаю, чтоб варяги в зиму выступили. Волхвы вскоре холода обещают. Должны бы подождать. Хотя…

— Что?

— Если в характер Войномира вдуматься, это как раз будет для него время… — вслух стал размышлять княжич. — Он же напролом никогда не лезет… И любит, когда его не ждут… А как лошадям хвосты приморозит, тогда, посчитает, совсем его ждать не будут…

— Теперь уже будем ждать… — вздохнул Буривой. — Был бы я в теле здоровом, он не радовался бы сам, меня дожидаясь!

Это уже было совсем не в его характере — вздыхать при упоминании врага. Буривою скорее свойственно было голосом громоветь. И потому Гостомысл посмотрел на отца внимательно. Но он и сам прекрасно знал, в каком бедственном положении сейчас находится словенское войско. Хорошо ещё, что стены крепости Карелы новые, ни одной осадой не расшатанные, и от ломающего все времени ремонта не требуют. И припасы, что в крепости, что в городе, на чёрный день есть основательные. Знали, к чему можно готовиться, и хорошо готовились. Сейчас, по непрочному льду, к крепости подбираться рискованно. Ни одной стенобитной машины не подтащить. А встанет лёд крепкий, тогда можно и гостей ждать. Хотя варяги со стенобитными машинами не дружат, но Гостомысл слышал, что есть у них несколько, способных самые крепкие ворота пробить. И поджечь попытаются огненными стрелами. В деревянных городах огненные стрелы способны много бед натворить. Хотя огненные стрелы тоже лучше летом использовать, когда дерево сохнет…

Буривой словно прочитал мысли сына.

— Да, лёд скрепчает, могут и пойти…

За дверью послышались шаги. Гостомысл, опережая отца, ставшего из-за ранения не скорым на подъем, подошёл к двери первым, и распахнул её. Пришёл сотник крепостной охранной сотни с белой от инея бородой и сосульками на усах, которые сотник сгребал ладонью в рукавице, словно желая обломить вместе с усами…

— Дозволь, княже… — спросил Гостомысла, но посмотрел на Буривоя.

Гостомысл шагнул в сторону, пропуская сотника.

— Что там?

— Одного только и выловили живым… Еле-еле живым… Водички тож хлебнул досыта… Остальные не дались… Сами — под лёд… И четырёх вот лосей пымали… Эти-то сами выбрались. Лоси нам тоже сгодятся…

— Сирнане? — удивился Гостомысл. — Сирнане не дались?

Это было что-то новое. Обычно сирнане не бывают упертыми даже в бою, и легко сдаются.

— Сирнан, как показалось, только двое было, — сказал сотник. — Они выбраться старались, но не смогли. Течением их под лед утянуло. Остальные — варяги, под сирнан вырядились… А под мехом кольчуги… В кольчуге, не захочешь, на дно пойдёшь, только с седла свалишься… А эти захотели… И пошли…

— Этот, которого выловили, кто? — нахмурился Буривой.

— Рус… Его лось рогами вытащил… Тоже, как другие русы, несчастный, хотел утопиться, да к сирнанской одежде не привык… За рога подмышкой и зацепился… Шкура на нём с чужого плеча — шибко широка оказалась…

Буривой довольно хмыкнул.

— Привёл?

— На крыльце держим… Подмораживаем… Может, сразу его и на дыбу? И огня под брюхо, чтоб подсушить после купания… Тогда ему легче говорить будет, зубами стучать перестанет…

— Ишь, заботливый какой… Может, велишь расплавить олова, да в глотку влить захочешь, чтоб язык согреть^[46]… Сюда ведите… — распорядился князь.

Сотник вышел, привыкший к безоговорочному выполнению любого приказа. Князь характером крут, и не терпит промедления. Буривой снял меч со стены, туго опоясался, и сел на лавку у стола, скрестив на груди тяжёлые, мощные, и необычайно длинные руки. Бросил взгляд на сына. Тот по ночному зову отца пришёл без меча. Вид, конечно, не шибко грозный имеет, но у Гостомысла главное оружие — голова и язык. И этим оружием он владеет хорошо. А пока пленного не привели, княжич вытащил из специальной щели в стене у двери лучины, и запалил с трёх сторон, чтобы пленника видно было хорошо, а самого князя плохо. Буревой мысленно одобрил такое освещение, хотя сначала хотел велеть запалить факел.

Из-за двери слышен был грубый и жестокий смех. И когда дверь уже отворилась, долетала последняя фраза одного из воев крепостной охраны:

— С носа-то, с носа ему сосульки сбейте… Нос только, смотри, не отломите… Вот так…

Ввели пленника, со всех сторон покрытого коркой свежего льда. Лёд потрескался, и держался на одежде, сшитой из шкур мехом наружу, сосульками. И даже кольчуга, высовывающаяся из разорванной на груди одежды, тоже льдом покрылась. Меховая шапка набок сдвинута, но приморозилась к волосам так, что только поэтому на голове и держалась. Руки пленного в локтях стянули петлей за спиной, отчего не слишком широкие плечи раздвинулись. А лицо со следами свежих побоев смотрело мрачно, но без страха, даже с какой-то высокомерной насмешкой.

На вид варягу было лет двадцать с небольшим, может быть, даже ровесник Гостомысла, может быть, чуть младше. Короткая русая бородка, тоже сосульками покрытая, скукожилась вокруг плотно сжатого упрямого тонкогубого рта. Но даже в таком положении, когда смерть, заглянув ему в глаза из проруби, продолжала заглядывать и сейчас, воли она у воина не отняла, чувствовалась в лице варяга сильная натура, которая смерти не страшилась, и готова была честь свою держать.

Вои вчетвером силой поставили упирающегося пленника на колени, но стоило им отступить к двери, как тот упрямо встал прямо. Вои снова шагнули вперёд, чтобы несколькими ударами «направить» неразумного, но Буривой сделал останавливающий знак рукой.

Князь с Гостомыслом долго в молчании рассматривали молодого варяга, ожидая, как тот себя поведёт. Но варяг оставался в прежней напряжённой позе, и никак не показывал своего желания выпросить у победителей жизнь. Впрочем, на это они и не надеялись, не впервой встречаясь с таким противником, и уважая его.

— Чей ты будешь? — спросил князь, устав от рассматривания.

— Воин русов, — коротко ответил пленник.

— А имя у тебя есть? — в голосе Буривоя слышалась откровенная насмешка.

— Отец с матушкой назвали меня Вильчаном.

— Слышал я про нескольких Вильчанов… — сказал князь, показывая свое знакомство с обществом варягов. — Но все они постарше тебя должны быть.

— Я тоже знаю несколько Вильчанов, которые постарше, и знаю двух, которые помладше… — пленник робости не показывал. — Имя распространенное. Мне они не родственники.

Буривой опять усмехнулся, сделал знак охране, приказывая выйти, дверь закрылась, и князь переглянулся с сыном. Гостомысл взгляд отца понял, взял со стола нож, и, шагнув к пленнику, перерезал за спиной верёвки. Вильчан пошевелил затёкшими плечами, потёр руки в запястьях, разгоняя кровь. И проследил взглядом за молодым княжичем — как тот нож кладёт туда же, откуда взял, словно совсем не боится, что пленник может оружием воспользоваться.

— Дай ему мёду… — приказал Буривой. — Пусть нутро согреет…

Но этот приказ был уже лишним, потому что Гостомысл сам направился к широкому подоконнику, где в резной берестяной баклажке стоял хмельной мёд. Собирался было налить в деревянный стакан, но передумал, и вернулся к варягу с целой баклажкой, протянул:

— Согрейся… Мёд крепок! И всегда от холода спасает.

Варяг посмотрел недоверчиво, не понимая доброты своих врагов, но баклажку принял, сначала, проверяя, понюхал содержимое, потом приложился к посудине ртом, и опорожнил одним длинным глотком.

— Пьёшь ты, как старый питух^[47]… — со смешком сказал Буревой. — Вроде и не по возрасту…

Варяг не ответил, только усы, начавшие в теплой горнице оттаивать, вытер, и пальцами убрал с них сосульки.

— Я в прошлом годе до колен только провалился, — сказал Гостомысл. — И поболе выпил, чтоб без ног не остаться, и с горячкой не слечь…

— Говорить будем? — спросил князь пленника.

— Говори… — предложил тот. — А я послушаю…

— Вот ты какой… — Буривой начал сердиться, хотя заранее знал, что добиться откровенного разговора от варяга вряд ли удастся — такой уж это упертый народ. — Зачем к нам пожаловали?

— К Буривою в гости…

— А кто тебе сказал, что Буривой здесь?

— Земля всегда слухами полнится… Всему лесу это известно…

— Ну-ну… И что тебе от Буривоя надо?

— Отведи меня к нему. Я ему и скажу…

— Он перед тобой.

Молодой варяг совсем не смутился тем, что находится перед князем.

— Ещё лучше… Тогда я просто хочу предложить тебе сдаться князю Астарате, пока не подошёл со своей дружиной князь Войномир. Астарата любит вести переговоры, он мудр, а Войномир в своих силах уверен, сразу поведёт полк в бой. И тогда…

— Князь Астарата здесь? — с улыбкой спросил Буривой.

— Недалеко…

— Сам стар, и конь его стар… — усмехнулся князь-словен, вспомнив, что так о Астарате говорили ещё тогда, когда сам он был молодым княжичем. — Не пора ли ему в свой просторный дом вернуться… Я бывал у него в Русе. Добрый у Астараты дом, высокий и тёплый…

Молодого варяга воспоминания князя тронули мало.

— И старый Астарата умрёт когда-нибудь на своём старом коне. Но, пока он живой, с ним ты сможешь договориться…

— Вопрос только в том, хотим ли мы договариваться с Астаратой… — задумчиво сказал Гостомысл. — Наше положение не такое уж и плохое… А весной, если боги милость проявят, и дадут до весны дожить, будем думать, что делать. До весны многое может перемениться. Может, и Астарата умрет. Может, Войномира добрая стрела найдет.

— Ты, наверное, княжич Гостомысл? — спросил варяг.

Княжич кивнул с лёгкой улыбкой.

— Не обманывайте себя, — сказал варяг прямо. — Вы можете сколько угодно говорить о том, что весной дела пойдут по-другому. Я думаю, правильно ты надумал, что до весны нужно еще дожить, ведь за зиму Войномир разрушит эту крепость…

— Ты говоришь, как победитель с побеждёнными, — заметил Гостомысл словно бы между делом, — но пока ты сам пленник, и помощи тебе ждать неоткуда.

— Это не изменит ничего. Есть я или нет меня, убили меня или в реке утопили… Я только человек, а людей много. Что бы со мной ни случилось, события пойдут своим чередом… Я просто советую вам всем подумать, как лучше говорить с Астаратой, потому что он может дать послабление побеждённым. Он на характер мягок. Тем более, князь Буревой знаком с ним. И сам Астарата к Буривою с уважением относится. Он много раз говорил об этом.

— Ты начинаешь мне надоедать… — сказал Буривой, вставая, и хмуря брови. — Вместо интересного рассказа о том, как варяги любят купаться в полыньях, ты твердишь басни, достойные отроков, когда они не перешли ещё из женской половины дома в мужскую^[48]… Это едва ли поможет тебе выжить… Эй! Там…

Вои стражи вошли в дверь сразу же. Агрессивные, копья наставили в спину варягу.

— Отведите его в…

— В баню… — закончил за отца Гостомысл. — Протопите баньку, как след, пропарьте его хорошенько, чтоб заболеть не вздумал, да сторожите, чтоб не убёг… Он нам очень нужен будет… И бить не вздумайте… Потом накормите, и в тёплый чулан до утра заприте… У двери охрану…

И посмотрел на отца строго. Буривой, готовый возразить, понял, что Гостомысл что-то дельное придумал. Уму сына он подчинялся так, как никогда бы не подчинился угрозе чужого меча.

Молодой варяг, готовый к самому худшему, только в недоумении пожал плечами и усмехнулся. И, повинуясь указаниям копий крепостных стражников, шагнул к двери.

— Подожди… — сказал Буривой.

Варяг обернулся.

— Как вы узнали, что я здесь? Кто выдал?

— Никто не выдавал. Любой город, любая островная крепость на льду вешки выставляет, чтоб дорогу обозначить. Если здесь не выставили, значит…

— Я понял. Иди…

Едва на крыльце стихли шаги, как князь шагнул к подоконнику, взял другую баклажку, полную, и тоже попробовал хмельного мёда. И, в пример варягу, тоже опорожнил её одним глотком.

— Вот как, оказывается… Осторожность против тебя же и оборачивается… Потому и не люблю я осторожность… Что задумал? — спросил сына. — Сказывай-ка…

— Я хочу поехать к Годославу, а его взять с собой…

— И оставить меня одного против Войномира… — отец неодобрительно скривил рот, словно мёд оказался перебродившим. — Даже варяг говорит, что зима не остановит этого князя. А если рана моя не позволит мне сесть в седло, кто меня заменит перед дружиной?

— Войномир ничем не сможет повредить тебе… Он не подойдёт к воротам крепости…

— Почему? — не понял Буривой уверенности сына, и спросил сердито. Он всегда спрашивал сердито, когда чего-то не понимал.

— Потому что я заберу его с собой… И поедет он под охраной. А если вздумает сбежать, его просто убьют…

— Подожди-подожди-подожди… — нахмурился князь. — Ты хочешь сказать…

— Да, я хочу сказать, что Войномир только что стоял перед нами… Я дважды видел его в сече, и дважды не смог к нему пробиться, чтобы вызвать на поединок. Но я его запомнил…

Буривой, осмысливая сказанное, тяжело прошёлся по горнице, хромая больше обычного.

— Я отвезу его к Годославу, которому он племянник, — продолжал своё княжич. — И назад приеду с ним или без него, но без такой поездки нам не прекратить эту войну с честью…

Буривой сел так, словно вдруг ослаб телом.

— Наверное, ты прав… А что молодая княжна на это скажет?.. Месяц после свадьбы не минул, а отец тебя в дорогу гонит. Да еще на край света.

— Она знает, что приказ князя первее всего… Отправлю её в Славен, чтоб о старших детях заботилась. Это теперь ее дело. А мне нужно дела княжества решать, тебе помогать.

— Да… Пожалуй… Пожалуй, поезжай… — и даже голос отца изменился, стал тихим и неуверенным, болезненным.

И Буривой, подтверждая впечатление, потёр больную ногу…

— Значит, в дорогу… — довольно сказал Гостомысл…

* * *

Княжич Гостомысл ненадолго сходил в свою светлицу, чтобы отдать распоряжения жене со сборами, и вернулся к отцу, желая обсудить всё, о чём стоит говорить с Годославом. Но, пока сын ходил, сам Буривой проявил деятельность, и отправил две полусотни дружинников в разные стороны, проверить безопасность вокруг крепости. А ещё десятку воев велел снарядиться в дальнюю дорогу, чтобы ехать впереди Гостомысла, разведывать безопасный путь и оповещать стоящие на дороге гарнизоны о проезде княжича.

Небольшой караван из полутора десятков человек при двух санях, в которые запрягли лосей, отправился из крепости ещё затемно. В первых санях сидела Прилюда, новая жена Гостомысла, во вторых санях князь Войномир, с которого звериные одёжки сняли, но дали в дорогу тёплую сухую одежду. Попеременно пары дружинников должны с наставленными копьями ехать позади саней.

Буривой, водрузив на голову свою знаменитую ошкуйную шапку, отбросив палку, на которую, опираясь, иногда ходил, сам вышел проводить караван.

— Я буду ждать… — тихо сказал он на прощание сыну. — Постарайся вернуться быстрее… Ждать всегда труднее, чем самому всё делать… И… На Ладоге осторожнее будь. Там хоть вода спокойнее, но тоже не всё промёрзло… И по сторонам там смотри… Место открытое, тебя видно…

Ладожское море маленькому отряду предстояло пересечь полностью, чтобы потом двигаться уже вдоль Волхова. Там, на противоположном берегу Ладоги, легче всего устроить засаду на выходящий с открытого места отряд. Потому Буривой и выслал разведчиков вперёд, чтобы они встретили Гостомысла на самом опасном месте.

Гостомысл кивнул — трудность и опасность пути он и сам хорошо знал, и тронул повод, занимая передовое место. Отец долго стоять у ворот не стал, и, хромая уже сильнее обычного — трудно ему было передвигаться без палки, двинулся к себе в покои…

Примечания

46

Несмотря на царившую в средневековье, особенно в раннем, повсеместную дикость, в дохристианские времена славяне всегда неодобрительно относились к пыткам. Пытки стали широко применяться в основном с усилением влияния греческой, так называемой, «культуры».

47

Питух (старославянское) — пьяница.

48

У восточных славян мальчик до пяти лет воспитывался матерью, потом переходил на мужскую половину дома, и воспитывали его уже мужчины.