Неточные совпадения
Это был владелец дома, первогильдейский купец Григорий Николаевич Карташев. Квартира его была рядом с
трактиром, в ней он жил одиноко, спал
на голой лежанке, положив под голову что-нибудь из платья. В квартире никогда не натирали
полов и не мели.
Вчера в
трактире сидим, а у меня как бы невзначай
пола выставилась
на самый вид, гора горой; косится он, сердится.
Ему казалось, что он вылезает
на свет из тяжёлого облака, шубой одевавшего и тело и душу. Прислушиваясь к бунту внутри себя, он твёрдо взошёл по лестнице
трактира и, пройдя через пёстрый зал
на балкон, сел за стол, широко распахнув
полы сюртука.
Он лёг спать не у себя в каморке, а в
трактире, под столом,
на котором Терентий мыл посуду. Горбун уложил племянничка, а сам начал вытирать столы.
На стойке горела лампа, освещая бока пузатых чайников и бутылки в шкафу. В
трактире было темно, в окна стучал мелкий дождь, толкался ветер… Терентий, похожий
на огромного ежа, двигал столами и вздыхал. Когда он подходил близко к лампе, от него
на пол ложилась густая тень, — Илье казалось, что это ползёт душа дедушки Еремея и шипит
на дядю...
Вечером этого дня Илья, устав бродить по двору, сидел
на полу около стола дяди и сквозь дрёму слушал разговор Терентия с дедушкой Еремеем, который пришёл в
трактир попить чайку. Тряпичник очень подружился с горбуном и всегда усаживался пить чай рядом со столом Терентия.
Я вышел
на площадь. Красными точками сквозь туман мерцали фонари двух-трех запоздавших торговок съестными припасами. В нескольких шагах от двери валялся в грязи человек, тот самый, которого «убрали» по мановению хозяйской руки с
пола трактира… Тихо было
на площади, только сквозь кой-где разбитые окна «Каторги» глухо слышался гомон, покрывавшийся то октавой Лаврова, оравшего «многую лету», то визгом пьяных «теток...
— Отец-то? Вопрос не легкий. Род наш, Колесниковых, знаменитый и древний, по одной дороге с Рюриком идет, и в гербе у нас колесо и лапоть, того-этого. Но, по историческому недоразумению, дедушка с бабушкой наши были крепостными, а отец в городе лавку и
трактир открыл, блеск рода, того-этого, восстановляет. И герб у нас теперь такой:
на зеленом бильярдном
поле наклоненная бутылка с девизом: «Свидания друзей»…
Были
на «Самокате», в сумасшедшем
трактире, где
пол со всеми столиками, людьми, лакеями медленно вертелся; оставались неподвижными только углы зала, туго, как подушка пером, набитого гостями, налитого шумом.
Петр., работая в кабинете нередко за полночь, оставлял дверь
на балкон отпертою и по временам выходил
на свежий воздух. Поэтому мы, тихонько раскрыв свое окно и прикрывши отверстие снаружи ставнем, спрыгивали с цоколя
на Девичье
поле к подговоренному заранее извозчику, который и вез нас до
трактира ‹…›
Рыбаки забирались в
трактир или еще в какое-нибудь веселое место, вышвыривали всех посторонних гостей, запирали наглухо двери и ставни и целые сутки напролет пили, предавались любви, орали песни, били зеркала, посуду, женщин и нередко друг друга, пока сон не одолевал их где попало —
на столах,
на полу, поперек кроватей, среди плевков, окурков, битого стекла, разлитого вина и кровавых пятен.
— Ты вот все говоришь — совесть, прямота, а я тебя — прямее! Ты, при грубом твоем характере, очень не прямо ведешь себя, я зна-аю! Намедни сказал ты в
трактире газетчику, что у меня лари гнилые, тесто из них
на пол текет, тараканов много, работники в сифилисе и грязь везде…
Безрукий задыхался от возбуждения и странно раскачивал корпусом, точно собираясь нырнуть
на пол под ноги гармониста. Шум в
трактире становился всё более хаотичным, оглушающим, пьяным.
Насилу выбрались рыбники. Но не отъехали они от
трактира и ста саженей, как вдруг смолкли шумные клики. Тихо… Ярманка дремлет. Лишь издали от тех мест, где театры,
трактиры и разные увеселительные заведения, доносятся глухие, нестройные звуки, или вдруг откуда-нибудь раздастся пьяный крик: «Караул!..» А ближе только и слышнá тоскливая песня караульщика-татарина, что всю ночь напролет просидит
на полу галереи возле хозяйской лавки с длинной дубиной в руках.
Мужик Орловской и Курской губернии, пахарь, не гоняет свою бабу ни пахать, ни боронить, ни косить, а исполняет эту тягчайшую работу сам; промысловый же мужик, который, конечно, хитрее хлебопашца, сам пьет чай в городском
трактире, а жену обучил править за него мужичью работу
на поле.