Неточные совпадения
После наряда, то есть распоряжений по работам завтрашнего дня, и приема всех
мужиков, имевших до него дела, Левин пошел в кабинет и сел за работу. Ласка легла под стол; Агафья Михайловна с чулком уселась
на своем
месте.
Заревела
на выгонах облезшая, только
местами еще неперелинявшая скотина, заиграли кривоногие ягнята вокруг теряющих волну блеющих матерей, побежали быстроногие ребята по просыхающим с отпечатками босых ног тропинкам, затрещали
на пруду веселые голоса баб с холстами, и застучали по дворам топоры
мужиков, налаживающих сохи и бороны.
После завтрака Левин попал в ряд уже не
на прежнее
место, а между шутником-стариком, который пригласил его в соседи, и молодым
мужиком, с осени только женатым и пошедшим косить первое лето.
Всякое стеснение перед барином уже давно исчезло.
Мужики приготавливались обедать. Одни мылись, молодые ребята купались в реке, другие прилаживали
место для отдыха, развязывали мешочки с хлебом и оттыкали кувшинчики с квасом. Старик накрошил в чашку хлеба, размял его стеблем ложки, налил воды из брусницы, еще разрезал хлеба и, посыпав солью, стал
на восток молиться.
Пред ним, в загибе реки за болотцем, весело треща звонкими голосами, двигалась пестрая вереница баб, и из растрясенного сена быстро вытягивались по светлозеленой отаве серые извилистые валы. Следом за бабами шли
мужики с вилами, и из валов выростали широкие, высокие, пухлые копны. Слева по убранному уже лугу гремели телеги, и одна за другою, подаваемые огромными навилинами, исчезали копны, и
на место их навивались нависающие
на зады лошадей тяжелые воза душистого сена.
Он увидел
на месте, что приказчик был баба и дурак со всеми качествами дрянного приказчика, то есть вел аккуратно счет кур и яиц, пряжи и полотна, приносимых бабами, но не знал ни бельмеса в уборке хлеба и посевах, а в прибавленье ко всему подозревал
мужиков в покушенье
на жизнь свою.
Когда дорога понеслась узким оврагом в чащу огромного заглохнувшего леса и он увидел вверху, внизу, над собой и под собой трехсотлетние дубы, трем человекам в обхват, вперемежку с пихтой, вязом и осокором, перераставшим вершину тополя, и когда
на вопрос: «Чей лес?» — ему сказали: «Тентетникова»; когда, выбравшись из леса, понеслась дорога лугами, мимо осиновых рощ, молодых и старых ив и лоз, в виду тянувшихся вдали возвышений, и перелетела мостами в разных
местах одну и ту же реку, оставляя ее то вправо, то влево от себя, и когда
на вопрос: «Чьи луга и поемные
места?» — отвечали ему: «Тентетникова»; когда поднялась потом дорога
на гору и пошла по ровной возвышенности с одной стороны мимо неснятых хлебов: пшеницы, ржи и ячменя, с другой же стороны мимо всех прежде проеханных им
мест, которые все вдруг показались в картинном отдалении, и когда, постепенно темнея, входила и вошла потом дорога под тень широких развилистых дерев, разместившихся врассыпку по зеленому ковру до самой деревни, и замелькали кирченые избы
мужиков и крытые красными крышами господские строения; когда пылко забившееся сердце и без вопроса знало, куды приехало, — ощущенья, непрестанно накоплявшиеся, исторгнулись наконец почти такими словами: «Ну, не дурак ли я был доселе?
—
На кой дьявол нужна наша интеллигенция при таком
мужике? Это все равно как деревенские избы перламутром украшать. Прекраснодушие, сердечность, романтизм и прочие пеперменты, уменье сидеть в тюрьмах, жить в гиблых
местах ссылки, писать трогательные рассказы и статейки. Страстотерпцы, преподобные и тому подобные. В общем — незваные гости.
Деревяшка
мужика углубилась в песок, он стоял избочась, держался крепкой, корявой рукою за обломок сучка ветлы, дергал плечом, вытаскивая деревяшку из песка, переставлял ее
на другое
место, она снова уходила в сыпучую почву, и снова
мужик изгибался набок.
Я наказывал куму о беглых
мужиках; исправнику кланялся, сказал он: „Подай бумагу, и тогда всякое средствие будет исполнено, водворить крестьян ко дворам
на место жительства“, и опричь того, ничего не сказал, а я пал в ноги ему и слезно умолял; а он закричал благим матом: „Пошел, пошел! тебе сказано, что будет исполнено — подай бумагу!“ А бумаги я не подавал.
Три года вдовеет Агафья Матвеевна: в это время все изменилось
на прежний лад. Братец занимались подрядами, но разорились и поступили кое-как, разными хитростями и поклонами,
на прежнее
место секретаря в канцелярии, «где записывают
мужиков», и опять ходят пешком в должность и приносят четвертаки, полтинники и двугривенные, наполняя ими далеко спрятанный сундучок. Хозяйство пошло такое же грубое, простое, но жирное и обильное, как в прежнее время, до Обломова.
«До бед, которыми грозит староста, еще далеко, — думал он, — до тех пор многое может перемениться: авось дожди поправят хлеб; может быть, недоимки староста пополнит; бежавших
мужиков „водворят
на место жительства“, как он пишет».
Что касается оброка, то Затертый писал, что денег этих собрать нельзя, что
мужики частью разорились, частью ушли по разным
местам и где находятся — неизвестно, и что он собирает
на месте деятельные справки.
Поп Савел успел нагрузиться вместе с другими и тоже лез целоваться к Привалову, донимая его цитатами из всех классиков. Телкин был чуть-чуть навеселе. Вообще все подгуляли, за исключением одного Нагибина, который «не принимал ни капли водки». Началась пляска, от которой гнулись и трещали половицы; бабы с визгом взмахивали руками; захмелевшие
мужики грузно топтались
на месте, выбивая каблуками отчаянную дробь.
Мы пробирались
на место рубки, как вдруг, вслед за шумом упавшего дерева, раздался крик и говор, и через несколько мгновений нам навстречу из чащи выскочил молодой
мужик, бледный и растрепанный.
Я довольно нагляделся, как страшное сознание крепостного состояния убивает, отравляет существование дворовых, как оно гнетет, одуряет их душу.
Мужики, особенно оброчные, меньше чувствуют личную неволю, они как-то умеют не верить своему полному рабству. Но тут, сидя
на грязном залавке передней с утра до ночи или стоя с тарелкой за столом, — нет
места сомнению.
Начал торговать сперва вразнос, потом по
местам, а там и фабрику открыл. Стали эти конфеты называться «ландрин» — слово показалось французским… ландрин да ландрин! А он сам новгородский
мужик и фамилию получил от речки Ландры,
на которой его деревня стоит.
Один из работников капитана, молодой парубок Иван, не стесняясь нашим присутствием, по — своему объяснял социальную историю Гарного Луга. Чорт нес над землей кошницу с панами и сеял их по свету. Пролетая над Гарным Лугом, проклятый чертяка ошибся и сыпнул семена гуще. От этого здесь панство закустилось, как бурьян,
на том
месте, где случайно «ляпнула» корова. А настоящей траве, то есть
мужикам, совсем не стало ходу…
Одно имя суслонского писаря заставило хозяина даже подпрыгнуть
на месте. Хороший
мужик суслонский писарь? Да это прямой разбойник, только ему нож в руки дать… Живодер и христопродавец такой, каких белый свет не видывал. Харитон Артемьич раскраснелся, закашлялся и замахал своими запухшими красными руками.
В одном
месте прямо
на снегу лежал пластом молодой
мужик, выбившийся из сил.
Писарь сумрачно согласился. Он вообще был не в духе. Они поехали верхами. Поповский покос был сейчас за Шеинскою курьей, где шли заливные луга. Под Суслоном это было одно из самых красивых
мест, и суслонские
мужики смотрели
на поповские луга с завистью. С высокого правого берега, точно браною зеленою скатертью, развертывалась широкая картина. Сейчас она была оживлена сотнями косцов, двигавшихся стройною ратью. Ермилыч невольно залюбовался и со вздохом проговорил...
Вот с отцом у Галактиона вышел с первого раза крупный разговор. Старик стоял за
место для будущей мельницы
на Шеинской курье, где его взяли тогда суслонские
мужики, а Галактион хотел непременно ставить мельницу в так называемом Прорыве, выше Шеинской курьи версты
на три, где Ключевая точно была сдавлена каменными утесами.
Описываемая сцена происходила
на улице, у крыльца суслонского волостного правления. Летний вечер был
на исходе, и возвращавшийся с покосов народ не останавливался около волости: наработавшиеся за день рады были
месту. Старика окружили только те
мужики, которые привели его с покоса, да несколько других, страдавших неизлечимым любопытством. Село было громадное, дворов в пятьсот, как все сибирские села, но в страду оно безлюдело.
— И писарь богатимый… Не разберешь, кто кого богаче. Не житье им здесь, а масленица…
Мужики богатые, а земля — шуба шубой. Этого и званья нет, штобы навоз вывозить
на пашню: земля-матушка сама родит. Вот какие
места здесь… Крестьяны государственные, наделы у них большие, — одним елевом, пшеничники. Рожь сеют только
на продажу… Да тебе-то какая печаль? Вот привязался человек!
Карачунский с удивлением взглянул через плечо
на «здешнего хозяина», ничего не ответил и только сделал головой знак кучеру. Экипаж рванулся с
места и укатил, заливаясь настоящими валдайскими колокольчиками. Собравшиеся у избы
мужики подняли Петра Васильича
на смех.
Усидели
на местах только груздевские приказчики — Илюшка, торговавший красным товаром, бывший казачок Тишка и старший сын Основы, степенный и молчаливый
мужик Степан, промышлявший разным харчем, мукой и солью.
— А Макар Горбатый… Прежде в лесообъездчиках ходил. Основа-то помер, так
на его
место он и поступил… Ничего, правильный
мужик. В волости-то не житье, а масленица.
Началась настоящая русская громкая и непонятная бестолочь. Розовый, белокурый, миловидный Толпыгин играл
на пианино сегидилью из «Кармен», а Ванька-Встанька плясал под нее камаринского
мужика. Подняв кверху узкие плечи, весь искособочившись, растопырив пальцы опущенных вниз рук, он затейливо перебирал
на месте длинными, тонкими ногами, потом вдруг пронзительно ухал, вскидывался и выкрикивал в такт своей дикой пляски...
Уж
на третий день, совсем по другой дороге, ехал
мужик из Кудрина; ехал он с зверовой собакой, собака и причуяла что-то недалеко от дороги и начала лапами снег разгребать;
мужик был охотник, остановил лошадь и подошел посмотреть, что тут такое есть; и видит, что собака выкопала нору, что оттуда пар идет; вот и принялся он разгребать, и видит, что внутри пустое
место, ровно медвежья берлога, и видит, что в ней человек лежит, спит, и что кругом его все обтаяло; он знал про Арефья и догадался, что это он.
Полковник смотрел
на всю эту сцену, сидя у открытого окна и улыбаясь; он все еще полагал, что
на сына нашла временная блажь, и вряд ли не то же самое думал и Иван Алексеев,
мужик, столь нравившийся Павлу, и когда все пошли за Кирьяном к амбару получать провизию, он остался
на месте.
— Нет, не то что
места, а семена, надо быть, плохи. Какая-нибудь, может, рожь расхожая и непросеянная. Худа и обработка тоже: круглую неделю у нее
мужики на задельи стоят; когда около дому-то справить!
— Его поймаешь, — другой
на место его придет и отплатит нам за него. Мы боимся того, — вся ваша воля, — продолжали говорить
мужики.
— Мы точно что, судырь, — продолжал тот же
мужик, покраснев немного, — баяли так, что мы не знаем. Господин, теперича, исправник и становой спрашивают: «Не видали ли вы, чтобы Парфенка этот бил жену?» — «Мы, говорим, не видывали; где же нам видеть-то? Дело это семейное, разве кто станет жену бить
на улице? Дома
на это есть
место: дома бьют!»
Дня через два
на главной улице маленького уездного городка произошли два события: во-первых, четверней
на почтовых пронеслась карета Мари; Мари сидела в ней, несмотря
на присутствие горничной, вся заплаканная; Женя тоже был заплакан: ему грустней всего было расстаться с Симоновым; а второе — то, что к зданию присутственных
мест два нарядные
мужика подвели нарядного Ивана.
— А крестьяне покудова проклажались, покудова что… Да и засилья настоящего у
мужиков нет: всё в рассрочку да в годы — жди тут! А Крестьян Иваныч — настоящий человек! вероятный! Он тебе вынул бумажник, отсчитал денежки — поезжай
на все четыре стороны! Хошь — в Москве, хошь — в Питере, хошь —
на теплых водах живи! Болотце-то вот, которое просто в придачу, задаром пошло, Крестьян Иваныч нынче высушил да засеял — такая ли трава расчудесная пошла, что теперича этому болотцу и цены по нашему
месту нет!
Все его оставили, и он не мог даже претендовать
на такое забвение, а мог только удивленными глазами следить, как все спешит ликвидировать и бежать из своего
места. Оставались только какие-то мрачные наемники, которым удалось, при помощи ненавистных
мужиков, занять по земству и мировым судам
места, с которыми сопряжено кое-какое жалованье.
Все шумно поднялись с своих
мест и продолжали спорить уже стоя, наступая все ближе и ближе
на Родиона Антоныча, который, весь красный и потный, только отмахивался обеими руками. «А Прейн еще предлагает привести сюда
мужиков…» — думал с тоской бедный Ришелье, чувствуя, как почва начинает колебаться у него под ногами.
—
Мужик спокойнее
на ногах стоит! — добавил Рыбин. — Он под собой землю чувствует, хоть и нет ее у него, но он чувствует — земля! А фабричный — вроде птицы: родины нет, дома нет, сегодня — здесь, завтра — там! Его и баба к
месту не привязывает, чуть что — прощай, милая, в бок тебе вилами! И пошел искать, где лучше. А
мужик вокруг себя хочет сделать лучше, не сходя с
места. Вон мать пришла!
А лошади, тройка саврасых, были уже
на местах. Одну, Машку, продали цыганам за 18 рублей, другого, Пестрого, променяли
мужику за 40 верст, Красавчика загнали и зарезали. Продали шкуру за 3 рубля. Всему делу этому был руководчиком Иван Миронов. Он служил у Петра Николаича и знал порядки Петра Николаича и решил вернуть свои денежки. И устроил дело.
Крик вороны, щебетанье жаворонка, шорох берез, медленное движение облаков, надрывающиеся
на пашне лошади,
мужики с потными лицами, в грязных рубахах, земля, чернеющая следом за сохой, беспомощно падающие деревца — все это сливалось для нее в общий фон, все казалось одинаково
на своем
месте, навевая только какие-то смутные ощущения, но не мысли…
Она вглядывалась в полевую даль, вглядывалась в эти измокшие деревни, которые в виде черных точек пестрели там и сям
на горизонте; вглядывалась в белые церкви сельских погостов, вглядывалась в пестрые пятна, которые бродячие в лучах солнца облака рисовали
на равнине полей, вглядывалась в этого неизвестного
мужика, который шел между полевых борозд, а ей казалось, что он словно застыл
на одном
месте.
Он занял
место Маркуши и с первых же дней всех заинтересовал своей обязательной, вежливой улыбочкой, бойкою, острою речью; а ребята
на заводе приняли его насмешливо и неприязненно: худой и сутулый Фома,
мужик из Воеводина, с головой, похожей
на топор, и какими-то чужими глазами, внимательно оглядел нового дворника и убеждённо объявил...
Брагин тяжело упал в кресло и рванул себя за покрытые сильной проседью волосы. С бешенством расходившегося
мужика он осыпал Головинского упреками и руганью, несколько раз вскакивал с
места и начинал подступать к хозяину с сжатыми кулаками. Головинский, скрестив руки
на груди, дал полную волю высказаться своему компаньону и только улыбался с огорченным достоинством и пожимал плечами.
Сказывают также, что когда-то была
на том
месте пустынь, от которой осталась одна каменная ограда да подземные склепы, и что будто с тех пор, как ее разорили татары и погубили всех старцев, никто не смел и близко к ней подходить; что каждую ночь перерезанные монахи встают из могил и сходятся служить сами по себе панихиду; что частенько, когда делывали около этого
места порубки,
мужики слыхали в сумерки благовест.
Приняв должность, Андрей Ефимыч отнесся к беспорядкам, по-видимому, довольно равнодушно. Он попросил только больничных
мужиков и сиделок не ночевать в палатах и поставил два шкафа с инструментами; смотритель же, кастелянша, фельдшер и хирургическая рожа остались
на своих
местах.
На другой стороне он встретил несколько подвод, которые направлялись к Сосновке;
мужики охотно согласились посадить старика.
На заре он прибыл в Сосновку. Все устроилось согласно его желанию. Добродушный Яша вызвался стеречь стадо, отец его ссудил Кондратия деньгами и даже подвез его к тому
месту Оки, против которого располагалось Болотово.
Тогда раздался страшный вой, визг, многие бросились бежать, сбили Старика с ног, и он упал лицом в лужу, а когда вскочил, то увидал, что к нему идёт, махая руками, огромный
мужик и
на месте лица у него — ослепительно красное, дрожащее пятно.
Опять
на эти заводы всегда народ нужен, потому
мужик сюда мало идет, вреды боится; а уж если идет какой, так либо забулдыга, либо лентяй, либо никакого другого
места не найдет.
А между тем, пока проситель гостил у бабушки и развлекался чем мог по своему вкусу и выбору,
на место его жительства, соблюдая строгое инкогнито тщательнее всякого путешествующего принца, отправлялся
на конторской лошади один из «выборных», всегда расторопный, умный и честный
мужик, который и собирал о просителе самые обстоятельные сведения и, не тратя времени, возвращался с докладом к княгине.
И оба
мужика, да и Иванко третий, спокойно остаются
на местах.