Неточные совпадения
На костях его плеч висел широкий пиджак железного цвета, расстегнутый
на груди, он показывал сероватую
рубаху грубого холста;
на сморщенной шее, под острым кадыком, красный, шелковый платок свернулся в жгут, платок был старенький и посекся
на складках.
На нем широкая ночная
рубаха, рукава ее сбиты
на плечи, точно измятые крылья, незастегнутый ворот обнажает
грудь.
На пороге одной из комнаток игрушечного дома он остановился с невольной улыбкой: у стены
на диване лежал Макаров, прикрытый до
груди одеялом, расстегнутый ворот
рубахи обнажал его забинтованное плечо; за маленьким, круглым столиком сидела Лидия;
на столе стояло блюдо, полное яблок; косой луч солнца, проникая сквозь верхние стекла окон, освещал алые плоды, затылок Лидии и половину горбоносого лица Макарова. В комнате было душисто и очень жарко, как показалось Климу. Больной и девушка ели яблоки.
— Тише, — сказал старичок, сбрасывая с колен какую-то одежу, которую он чинил, и, воткнув иглу в желтую
рубаху на груди, весело поздоровался...
Драка пред магазином продолжалась не более двух-трех минут, демонстрантов оттеснили, улица быстро пустела; у фонаря, обняв его одной рукой, стоял ассенизатор Лялечкин, черпал котелком воздух
на лицо свое;
на лице его были видны только зубы; среди улицы столбом стоял слепец Ермолаев, разводя дрожащими руками, гладил бока свои,
грудь, живот и тряс бородой; напротив, у ворот дома, лежал гимназист, против магазина, головою
на панель, растянулся человек в розовой
рубахе.
Безбедова сотрясала дрожь, ноги его подгибались; хватаясь одной рукой за стену, другой он натягивал
на плечо почти совсем оторванный рукав измятого пиджака,
рубаха тоже была разорвана, обнажая
грудь, белая кожа ее вся в каких-то пятнах.
На нем висел широкий, с чужого плеча, серый измятый пиджак с оторванным карманом, пестренькая ситцевая
рубаха тоже была разорвана
на груди; дешевые люстриновые брюки измазаны зеленой краской.
Самгин видел, как Марина, остановясь у чана, распахнула
рубаху на груди и, зачерпнув воды горстями, облила сначала одну, потом другую
грудь.
Он говорил еще что-то, но Самгин не слушал его, глядя, как водопроводчик, подхватив Митрофанова под мышки, везет его по полу к пролому в стене. Митрофанов двигался, наклонив голову
на грудь, спрятав лицо; пальто, пиджак
на нем были расстегнуты,
рубаха выбилась из-под брюк, ноги волочились по полу, развернув носки.
Прижатый к стене маленьким столом, опираясь
на него руками и точно готовясь перепрыгнуть через стол, изогнулся седоволосый Диомидов в белой
рубахе, с расстегнутым воротом, с черным крестом, вышитым
на груди.
Околоточный строго взглянул и
на Нехлюдова, но ничего не сказал. Когда же дворник принес в кружке воду, он велел городовому предложить арестанту. Городовой поднял завалившуюся голову и попытался влить воду в рот, но арестант не принимал ее; вода выливалась по бороде, моча
на груди куртку и посконную пыльную
рубаху.
Дерущихся розняли, и Кораблева, распустив седую косу и выбирая из нее выдранные куски волос, а рыжая, придерживая
на желтой
груди всю разодранную
рубаху, — обе кричали, объясняя и жалуясь.
Чистая белая
рубаха, застегнутая у горла и кистей, ложилась короткими, мягкими складками около ее стана; крупные желтые бусы в два ряда спускались с шеи
на грудь.
Сидя
на краю постели в одной
рубахе, вся осыпанная черными волосами, огромная и лохматая, она была похожа
на медведицу, которую недавно приводил
на двор бородатый, лесной мужик из Сергача. Крестя снежно-белую, чистую
грудь, она тихонько смеется, колышется вся...
Раскрытый ворот пропитанной дегтем, когда-то красной,
рубахи обнажал сухие ключицы, густую черную шерсть
на груди, и во всей фигуре теперь было еще более мрачного, траурного.
Одним утром, не зная, что с собой делать, он лежал в своем нумере, опершись
грудью на окно, и с каким-то тупым и бессмысленным любопытством глядел
на улицу,
на которой происходили обыкновенные сцены: дворник противоположного дома, в ситцевой
рубахе и в вязаной фуфайке, лениво мел мостовую; из квартиры с красными занавесками, в нижнем этаже, выскочила, с кофейником в руках, растрепанная девка и пробежала в ближайший трактир за водой; прошли потом похороны с факельщиками, с попами впереди и с каретами назади, в которых мелькали черные чепцы и белые плерезы.
Она ласковой, но сильной рукой неожиданно дернула Александрова за край его белой каламянковой
рубахи. Юнкер, внезапно потеряв равновесие, невольно упал
на девушку, схватив ее одной рукой за
грудь, а другой за твердую гладкую ляжку. Она громко засмеялась, оскалив большие прекрасные зубы.
На Игнате-конторщике появилась ярко-красная
рубаха и какая-то неслыханно узенькая жакетка, борты которой совсем не закрывали его молодецки выпяченной
груди.
Сидела она около меня всегда в одной позе: согнувшись, сунув кисти рук между колен, сжимая их острыми костями ног.
Грудей у нее не было, и даже сквозь толстую холстину
рубахи проступали ребра, точно обручи
на рассохшейся бочке. Сидит долго молча и вдруг прошепчет...
Королева Марго лежала
на постели, до подбородка закрывшись одеялом, а рядом с нею, у стены, сидел в одной
рубахе, с раскрытой
грудью, скрипач-офицер, —
на груди у него тоже был шрам, он лежал красной полосою от правого плеча к соску и был так ярок, что даже в сумраке я отчетливо видел его.
Пробовал повесить
на грудь тяжёлые отцовы часы, но они не влезали в карман
рубахи, а надеть жилет — не решился, в комнате было жарко.
Изо дня в день он встречал
на улицах Алёшу, в длинной, холщовой
рубахе, с раскрытою
грудью и большим медным крестом
на ней. Наклоня тонкое тело и вытянув вперёд сухую чёрную шею, юродивый поспешно обегал улицы, держась правою рукою за пояс, а между пальцами левой неустанно крутя чурочку, оглаженную до блеска, — казалось, что он преследует нечто невидимое никому и постоянно ускользающее от него. Тонкие, слабые ноги чётко топали по доскам тротуаров, и сухой язык бормотал...
Он был одет в
рубаху серого сукна, с карманом
на груди, подпоясан ремнём, старенькие, потёртые брюки были заправлены за голенища смазных, плохо вычищенных сапог, и всё это не шло к его широкому курносому лицу, к густой, законно русской бороде, от глаз до плеч; она обросла всю шею и даже торчала из ушей, а голова у него — лысая, только
на висках и
на затылке развевались серые пряди жидких волос.
Отец стоял в синей поддёвке и жёлтой шёлковой
рубахе,
на складках шёлка блестел огонь лампад, и Матвею казалось, что
грудь отца охвачена пламенем, а голова и лицо раскалились.
Его радовало видеть, как свободно и грациозно сгибался ее стан, как розовая
рубаха, составлявшая всю ее одежду, драпировалась
на груди и вдоль стройных ног; как выпрямлялся ее стан и под ее стянутою
рубахой твердо обозначались черты дышащей
груди; как узкая ступня, обутая в красные старые черевики, не переменяя формы, становилась
на землю; как сильные руки, с засученными рукавами, напрягая мускулы, будто сердито бросали лопатой, и как глубокие черные глаза взглядывали иногда
на него.
Марьяна, пообедав, подложила быкам травы, свернула свой бешмет под головы и легла под арбой
на примятую сочную траву.
На ней была одна красная сорочка, то есть шелковый платок
на голове, и голубая полинялая ситцевая
рубаха; но ей было невыносимо жарко. Лицо ее горело, ноги не находили места, глаза были подернуты влагой сна и усталости; губы невольно открывались, и
грудь дышала тяжело и высоко.
Хорунжий был в одной
рубахе, расстегнутой
на шее и открывавшей мускулистую мохнатую
грудь.
Он вскочил, хотел крикнуть изо всех сил и бежать скорее, чтоб убить Никиту, потом Хоботова, смотрителя и фельдшера, потом себя, но из
груди не вышло ни одного звука и ноги не повиновались; задыхаясь, он рванул
на груди халат и
рубаху, порвал и без чувств повалился
на кровать.
Через несколько дней после этого Илья встретил Пашку Грачёва. Был вечер; в воздухе лениво кружились мелкие снежинки, сверкая в огнях фонарей. Несмотря
на холод, Павел был одет только в бумазейную
рубаху, без пояса. Шёл он медленно, опустив голову
на грудь, засунув руки в карманы, согнувши спину, точно искал чего-то
на своей дороге. Когда Илья поравнялся с ним и окликнул его, он поднял голову, взглянул в лицо Ильи и равнодушно молвил...
Фома, согнувшись, с руками, связанными за спиной, молча пошел к столу, не поднимая глаз ни
на кого. Он стал ниже ростом и похудел. Растрепанные волосы падали ему
на лоб и виски; разорванная и смятая
грудь рубахи высунулась из-под жилета, и воротник закрывал ему губы. Он вертел головой, чтобы сдвинуть воротник под подбородок, и — не мог сделать этого. Тогда седенький старичок подошел к нему, поправил что нужно, с улыбкой взглянул ему в глаза и сказал...
У горного берега стояли
на якорях две порожние баржи, высокие мачты их, поднявшись в небо, тревожно покачивались из стороны в сторону, выписывая в воздухе невидимый узор. Палубы барж загромождены лесами из толстых бревен; повсюду висели блоки; цепи и канаты качались в воздухе; звенья цепей слабо брякали… Толпа мужиков в синих и красных
рубахах волокла по палубе большое бревно и, тяжело топая ногами, охала во всю
грудь...
И от него пахнуло
на меня тем же счастьем, что и от его ковров и кресел. Полный, здоровый, с красными щеками, с широкою
грудью, вымытый, в ситцевой
рубахе и шароварах, точно фарфоровый, игрушечный ямщик. У него была круглая, курчавая бородка — и ни одного седого волоска, нос с горбинкой, а глаза темные, ясные, невинные.
«Ошшо навались, робя!» — говорит он, всей
грудью напирая
на свою губу; видно, как под
рубахой напруживаются железные мускулы, лицо у Гришки наливается кровью, даже синеет от напряжения, но он счастлив и ворочает свое бревно, как шестигодовалый медведь.
Он с ясностью представил себе покойное, надменное лицо фон Корена, его вчерашний взгляд,
рубаху, похожую
на ковер, голос, белые руки, и тяжелая ненависть, страстная, голодная, заворочалась в его
груди и потребовала удовлетворения.
Поздним вечером, уже ближе к полуночи, Панкрат, сидя босиком
на скамье в скупо освещенном вестибюле, говорил бессонному дежурному котелку, почесывая
грудь под ситцевой
рубахой...
Я узнал фамилию толстовца — Клопский, узнал, где он живет, и
на другой день вечером явился к нему. Жил он в доме двух девушек-помещиц, с ними он и сидел в саду за столом, в тени огромной старой липы. Одетый в белые штаны и такую же
рубаху, расстегнутую
на темной волосатой
груди, длинный, угловатый, сухой, — он очень хорошо отвечал моему представлению о бездомном апостоле, проповеднике истины.
Я думаю, что если бы смельчак в эту страшную ночь взял свечу или фонарь и, осенив, или даже не осенив себя крестным знамением, вошел
на чердак, медленно раздвигая перед собой огнем свечи ужас ночи и освещая балки, песок, боров, покрытый паутиной, и забытые столяровой женою пелеринки, — добрался до Ильича, и ежели бы, не поддавшись чувству страха, поднял фонарь
на высоту лица, то он увидел бы знакомое худощавое тело с ногами, стоящими
на земле (веревка опустилась), безжизненно согнувшееся на-бок, с расстегнутым воротом
рубахи, под которою не видно креста, и опущенную
на грудь голову, и доброе лицо с открытыми, невидящими глазами, и кроткую, виноватую улыбку, и строгое спокойствие, и тишину
на всем.
Он еще не был пьян, только голубые глаза его сверкали возбуждением и роскошная борода, падавшая
на грудь ему шелковым веером, то и дело шевелилась — его нижняя челюсть дрожала нервной дрожью. Ворот
рубахи был расстегнут,
на белом лбу блестели мелкие капельки пота, и рука, протянутая ко мне со стаканом пива, тряслась.
В кумачной, без пояса,
рубахе, с голой
грудью, красиво поросшей узором курчавых волос, он, поджарый и вертлявый, напоминает трактирного танцора, и жалко видеть
на его стройных ногах тяжелые, точно из чугуна литые опорки.
Я растер его водкой с уксусом, он заснул с неясной улыбкой
на лице, оклеенном мучной пылью, курчавые волосы прилипли к вискам, весь он как будто таял, и
грудь его едва вздымалась под
рубахой, — грязной, полуистлевшей, испачканной комьями присохшего теста.
Было в нем что-то густо-темное, отшельничье: говорил он вообще мало, не ругался по-матерному, но и не молился, ложась спать или вставая, а только, садясь за стол обедать или ужинать, молча осенял крестом широкую
грудь. В свободные минуты он незаметно удалялся куда-нибудь в угол, где потемнее, и там или чинил свою одежду или, сняв
рубаху, бил —
на ощупь — паразитов в ней. И всегда тихонько мурлыкал низким басом, почти октавой, какие-то странные, неслыханные мною песни...
Бурмистров сидит, обняв колена руками, и, закрыв глаза, слушает шум города. Его писаное лицо хмуро, брови сдвинуты, и крылья прямого крупного носа тихонько вздрагивают. Волосы
на голове у него рыжеватые, кудрявые, а брови — темные; из-под рыжих душистых усов красиво смотрят полные малиновые губы.
Рубаха на груди расстегнута, видна белая кожа, поросшая золотистою шерстью; крепкое, стройное и гибкое тело его напоминает какого-то мягкого, ленивого зверя.
Больной непрерывно икал, вздрагивая, голова его тряслась, переваливаясь с плеча
на плечо, то стуча затылком о стену, то падая
на грудь, руки ползали по одеялу, щипали его дрожащими пальцами и поочередно, то одна, то другая, хватались за расстёгнутый ворот
рубахи, бились о волосатую
грудь.
Яков прислонился к лодке и зорко смотрел
на него, потирая рукой ушибленную голову. Один рукав его
рубахи был оторван и висел
на нитке, ворот тоже был разорван, белая потная
грудь лоснилась
на солнце, точно смазанная жиром. Он чувствовал теперь презрение к отцу; он считал его сильнее, и, глядя, как отец, растрепанный и жалкий, сидит
на песке и грозит ему кулаками, он улыбался снисходительной, обидной улыбкой сильного слабому.
На нем была
рубаха, расстегнутая
на груди, и высокие сапоги со шпорами, и с плеч спускался черный плащ, тащившийся по земле, как шлейф.
Рабочий. Лицо у него молодое, красивое, но под глазами во всех углублениях и морщинках чернеет въевшаяся металлическая пыль, точно заранее намечая череп; рот открыт широко и страшно — он кричит. Что-то кричит.
Рубаха у него разорвалась
на груди, и он рвет ее дальше, легко, без треска, как мягкую бумагу, и обнажает
грудь.
Грудь белая, и половина шеи белая, а с половины к лицу она темная — как будто туловище у него общее со всеми людьми, а голова наставлена другая, откуда-то со стороны.
Продолговатое, правильное лицо его, обрамленное реденькими сероватыми волосами, мягкими как пух, склонялось
на узенькую сухощавую
грудь, еле-еле прикрытую дырявой
рубахой, из которой выглядывали также тщедушные плечи и локти.
— Закусил песком
на Телячьем, да, видно, еще отдохнуть вздумал в Собачьей Дыре [Собачья Дыра — местность
на Волге, находящаяся неподалеку от Телячьего Брода, тоже неблагоприятная для судоходства.], — подхватил со стороны какой-то чернорабочий в пропитанной дегтем и салом
рубахе, с расстегнутым воротом и с коричневой от загара
грудью.
Татарин отогнал ребят, снял Жилина с лошади и кликнул работника. Пришел ногаец скуластый, в одной
рубахе.
Рубаха оборванная, вся
грудь голая. Приказал что-то ему татарин. Принес работник колодку: два чурбака дубовых
на железные кольца насажены, и в одном кольце пробойчик и замок.
Прибежала девочка — тоненькая, худенькая, лет тринадцати и лицом
на черного похожа. Видно, что дочь. Тоже — глаза черные, светлые и лицом красивая. Одета в
рубаху длинную, синюю, с широкими рукавами и без пояса.
На полах,
на груди и
на рукавах оторочено красным.
На ногах штаны и башмачки, а
на башмачках другие с высокими каблуками;
на шее монисто, всё из русских полтинников. Голова непокрытая, коса черная, и в косе лента, а
на ленте привешаны бляхи и рубль серебряный.