Неточные совпадения
Между тем погода
начала хмуриться, небо опять заволокло тучами. Резкие порывы ветра подымали снег
с земли. Воздух был наполнен снежной пылью, по реке кружились вихри. В одних местах ветром совершенно сдуло снег со льда, в других, наоборот, намело большие сугробы. За день все сильно прозябли. Наша
одежда износилась и уже не защищала от холода.
Взгляд, постоянно обращенный назад, и исключительное, замкнутое общество —
начало выражаться в речах и мыслях, в приемах и
одежде; новый цех — цех выходцев — складывался и костенел рядом
с другими.
Иногда мне казалось, что я узнаю то или иное место. Казалось, что за перелеском сейчас же будет река, но вместо нее опять начиналось болото и опять хвойный лес. Настроение наше то поднималось, то падало. Наконец, стало совсем темно, так темно, что хоть глаз выколи.
Одежда наша намокла до последней нитки.
С головного убора сбегала вода. Тонкими струйками она стекала по шее и по спине. Мы
начали зябнуть.
Он сбил
с себя одеяло, всю
одежду и, наконец,
начал срывать
с себя рубашку: даже и та казалась ему тяжелою.
Зимой мужики дохнут преимущественно от холода, от дрянной
одежды и дрянного помещения, по веснам —
с голоду, потому что при
начале полевых работ аппетит у них разгорается огромный, а удовлетворить его нечем; а затем остальное время — от пьянства, драки и вообще всяких глупостей, происходящих у глупого человека от сытости.
На другой день рано утром, бледный,
с мутным взором, беспокойный, как хищный зверь, рыскал Юрий по лагерю… всё было спокойно, солнце только что
начинало разгораться и проникать
одежду… вдруг в одном шатре Юрий слышит ропот поцелуев, вздохи, стон любви, смех и снова поцелуи; он прислушивается — он видит щель в разорванном полотне, непреодолимая сила приковала его к этой щели… его взоры погружаются во внутренность подозрительного шатра… боже правый! он узнает свою Зару в объятиях артиллерийского поручика!
Первые дни Яков Яковлевич и Четуха только и делали, что «пригоняли» новичкам
одежду. Пригонка оказалась делом очень простым: построили весь младший возраст по росту, дали каждому воспитаннику номер,
начиная с правого фланга до левого, а потом одели в прошлогоднее платье того же номера. Таким образом, Буланину достался очень широкий пиджак, достигавший ему чуть ли не до колен, и необыкновенно короткие панталоны.
Он
с любовью и радостью
начал говорить о том, что у него уже готово в мыслях и что он сделает по возвращении в Москву; что, кроме труда, завещанного ему Пушкиным, совершение которого он считает задачею своей жизни, то есть «Мертвые души», у него составлена в голове трагедия из истории Запорожья, в которой все готово, до последней нитки, даже в
одежде действующих лиц; что это его давнишнее, любимое дитя, что он считает, что эта плеса будет лучшим его произведением и что ему будет
с лишком достаточно двух месяцев, чтобы переписать ее на бумагу.
Едем мы тихо: сначала нас держали неистовые морозные метели, теперь держит Михайло Иванович. Дни коротки, но ночи светлы, полная луна то и дело глядит сквозь морозную мглу, да и лошади не могут сбиться
с проторенной «по торосу» узкой дороги. И однако, сделав станка два или три, мой спутник, купчина сырой и рыхлый,
начинает основательно разоблачаться перед камельком или железной печкой, без церемонии снимая
с себя лишнюю и даже вовсе не лишнюю
одежду.
Затем вы
начинаете под однообразной
одеждой замечать бесконечные различия живых физиономий; вот на вас из-под серой шапки глядят плутоватые глаза ярославца; вот добродушно хитрый тверитянин, не переставший еще многому удивляться и то и дело широко раскрывающий голубые глаза; вот пермяк
с сурово и жестко зарисованными чертами; вот золотушный вятчанин, прицокивающий смягченным говором.
Вот и вернулся ангел, сверкнул белыми
одеждами и стал покорно в ожидании вопросов. Обрадовался Всеблагий и для торжества повелел возгореться многим новым кометам: пусть сияют полукружием. И еще то понравилось Всеблагому, что так белы и светлы
одежды ангельские.
С этого и
начал Он вопросы...
Рамзес уезжает со свитой, сопровождаемый криками толпы. Друзья и родные бросаются поздравлять Псару, целуя его ноги и
одежду и освобождая его от золота, которым он увешан. Псару пытается двинуться вслед за фараоном, но шатается и валится на бок. Его тащат в дом
с причитаниями. Кучка друзей перед домом
начинает творить заклинания...
Из края в край по всей православной Руси гудят торжественно колокола, по всей сельщине-деревенщине, по захолустьям нашей земли
с раннего утрá и стар, и млад надевают лучшую
одежду и молитвой
начинают праздник.
Во всей обрядной
одежде, величаво и сумрачно встретила Манефа Самоквасова. Только что положил он перед иконами семипоклонный
начал и затем испросил у нее прощения и благословения, она, не поднимаясь
с места, молча, пытливо на него поглядела.
И когда убийство было совершено, у Раскольникова осталось впечатление, «как будто его кто-то взял за руку и потянул за собой, неотразимо, слепо,
с неизвестною силой, без возражений. Точно он попал клочком
одежды в колесо машины, и его
начало в нее втягивать».
Сняв
с себя легкие
одежды, Соня
с визгом бросалась в воду, плавала, пожималась от холода, а карась, тут как тут, подплывал к ней и
начинал жадно целовать ее ножки, плечи, шею…
— «Наши столпились у ворот укрепления. Святослав стоял впереди
с огромным бердышом.
Одежда его была вся изорвана, волосы всклокочены; руки по локоть, ноги по колено в крови; глаза метали ужасный блеск. Татары, казалось, узнали его и хлынули, как прорванная плотина. „Умирать, братцы, всем! Славно умирать!“ — крикнул он, бросился в гущу татар и
начал крошить их своим страшным оружием…»
Всю дорогу — минут
с двадцать — на душе Евлампия Григорьевича то защемит от «пакости» Краснопёрого, то
начнет мутить совесть: человек умирает, просит его в свидетели по завещанию, учил уму-разуму, из самых немудрых торговцев сделал из него особу, а он, как «Капитошка» сейчас ржал: «об
одеждах его мечет жребий»; срам-стыдобушка!
В вестибюле мы разбирали верхнюю
одежду. У Ольги — стильная шляпа
начала прошлого столетия, и вся она,
с ее мечтательной внешностью, кажется барышней другого века. Недаром ее называли в институте «Пушкинской Татьяной». Это мнение разделял, очевидно, и Боб Денисов.
«Так вот откуда должна прийти та неминучая беда, роковое предчувствие которой не давало ему покоя последние дни! Недаром он инстинктивно ненавидел этих приглашенных на сегодня князем гостей: они привезли этого беглого холопа, неуязвимого в
одежде „царского слуги“, вступившего в союз
с пригретою княжной Евпраксией на ее груди змеею — Татьяною. Что измыслят они, какими способами
начнут приводить в исполнение свои гнусные замыслы?
Красота ее, не обремененная дорожными принадлежностями
одежды, в которой видел ее Волгин, озаренная горячим душевным колоритом, так смутила его, что он растерялся и, видимо, отыскивал слова, чтобы
начать с ней разговор.
На Красной площади,
с самого раннего утра копошился народ между беспорядочно построенными лавками и шалашами; здесь и на кресцах производилась главная народная торговля; здесь бедный и расчетливый человек мог купить все, что ему было нужно, и за дешевую цену,
начиная с съестных припасов,
одежды и до драгоценных камней, жемчуга, золота и серебра. В уменьшенном виде это продолжается и теперь на толкучке у Пролома.
Устройство ордена в
начале было монашеское.
Одежду рыцарей составляла черная суконная мантия, по образцу
одежды святого Иоанна Крестителя, сотканной из верблюжьего волоса,
с узкими рукавами, эмблемой потери свободы рыцарем. На левом плече мантии был нашит большой восьмиконечный крест из белого полотна — символ восьми блаженств, ожидавших праведника за гробом.
Протопоп кропил путь святою водой; золото парчовых
одежд начало переливаться; загорели, как жар, богатые царские шапки, и вот пред нами цари: один [Иоанн.] — шестнадцатилетний отрок, бледный, тщедушный,
с безжизненным взором, сгорбившийся, едва смея дышать под тяжестью своей
одежды и еще более своего сана; другой [Петр.] — десятилетнее дитя, живой, цветущий здоровьем,
с величавою осанкою,
с глазами полными огня, ума и нетерпения взирающий на народ, как будто хотел сказать: мой народ!..
Его задача — раздача бесплатно офицерам и нижним чинам всего необходимо,
начиная с белья,
одежды и кончая папиросами, табаком, книгами и бумагой
с конвертами для писем и проч.
Это было то первое время кампании, когда войска еще находились в исправности, почти равной смотровой, мирной деятельности, только
с оттенком нарядной воинственности в
одежде и
с нравственным оттенком того веселья и предприимчивости, которые всегда сопутствуют
началам кампаний.