Неточные совпадения
(Вы припомните, у нас ведь
с юридического
вопроса началось.)
Изредка она говорила
с ним по
вопросам религии, — говорила так же спокойно и самоуверенно, как обо всем другом. Он знал, что ее еретическое отношение к православию не мешает ей посещать церковь, и объяснял это тем, что нельзя же не ходить в церковь, торгуя церковной утварью. Ее интерес к религии казался ему не выше и не глубже интересов к литературе, за которой она внимательно следила. И всегда ее речи о религии
начинались «между прочим», внезапно: говорит о чем-нибудь обыкновенном, будничном и вдруг...
Постепенно
начиналась скептическая критика «значения личности в процессе творчества истории», — критика, которая через десятки лет уступила место неумеренному восторгу пред новым героем, «белокурой бестией» Фридриха Ницше. Люди быстро умнели и, соглашаясь
с Спенсером, что «из свинцовых инстинктов не выработаешь золотого поведения», сосредоточивали силы и таланты свои на «самопознании», на
вопросах индивидуального бытия. Быстро подвигались к приятию лозунга «наше время — не время широких задач».
Началось предварительное следствие
с допросов обвиняемого и свидетелей. Было осмотрено место преступления и вещественные доказательства. Виктор Васильич отвечал на все
вопросы твердо и уверенно, свидетели путались и перебивали друг друга. Привалов тоже был допрошен в числе других и опять ушел на сцену, чтобы подождать Nicolas Веревкина.
Редактор иностранной части «Morning Star'a» узнал меня.
Начались вопросы о том, как я нашел Гарибальди, о его здоровье. Поговоривши несколько минут
с ним, я ушел в smoking-room. [курительную комнату (англ.).] Там сидели за пель-элем и трубками мой белокурый моряк и его черномазый теолог.
С тех пор в Щучьей-Заводи
началась настоящая каторга. Все время дворовых, весь день,
с утра до ночи, безраздельно принадлежал барину. Даже в праздники старик находил занятия около усадьбы, но зато кормил и одевал их — как? это
вопрос особый — и заставлял по воскресеньям ходить к обедне. На последнем он в особенности настаивал, желая себя выказать в глазах начальства христианином и благопопечительным помещиком.
Мало — помалу, однако, сближение
начиналось. Мальчик перестал опускать глаза, останавливался, как будто соблазняясь заговорить, или улыбался, проходя мимо нас. Наконец однажды, встретившись
с нами за углом дома, он поставил на землю грязное ведро, и мы вступили в разговор.
Началось, разумеется,
с вопросов об имени, «сколько тебе лет», «откуда приехал» и т. д. Мальчик спросил в свою очередь, как нас зовут, и… попросил кусок хлеба.
Очень важно в практическом отношении, чтобы оценка пищевых порционов какой-либо группы населения
начиналась не
с количественного, а качественного их анализа, и при этом изучались бы естественные и бытовые условия, при которых эта группа живет; без строгой же индивидуализации решение
вопроса будет односторонне и убедительно, пожалуй, для одних только формалистов.
«А отчего же перемена в обращении со мной? — вдруг спрашивал он себя и снова бледнел. — Зачем она убегает меня, молчит, будто стыдится? зачем вчера, в простой день, оделась так нарядно? гостей, кроме его, не было. Зачем спросила, скоро ли
начнутся балеты?»
Вопрос простой; но он вспомнил, что граф вскользь обещал доставать всегда ложу, несмотря ни на какие трудности: следовательно, он будет
с ними. «Зачем вчера ушла из саду? зачем не пришла в сад? зачем спрашивала то, зачем не спрашивала…»
Разговор между собеседниками
начался с того, что Максинька, не без величия, отнесся к частному приставу
с вопросом...
Такое же впечатление производят статьи не одного Фаррара, но все те торжественные проповеди, статьи и книги, которые появляются со всех сторон, как только где-нибудь проглянет истина, обличающая царствующую ложь. Тотчас же
начинаются длинные, умные, изящные, торжественные разговоры или писания о
вопросах, близко касающихся предмета
с искусным умолчанием о самом предмете.
Началось это, по книге Деяний,
с того собрания, на котором сошлись ученики в Иерусалиме для разрешения возникшего
вопроса о крещении или некрещении необрезанных и о едящих идоложертвенное.
Володин письму поверил, но вот
вопрос: стоит ли итти? И кто такая эта Ж? Какая-нибудь Женя? Или это фамилия
начинается с буквы Ж?
Всех их здесь пять человек. Только один благородного звания, остальные же все мещане. Первый от двери, высокий худощавый мещанин
с рыжими блестящими усами и
с заплаканными глазами, сидит, подперев голову, и глядит в одну точку. День и ночь он грустит, покачивая головой, вздыхая и горько улыбаясь; в разговорах он редко принимает участие и на
вопросы обыкновенно не отвечает. Ест и пьет он машинально, когда дают. Судя по мучительному, бьющему кашлю, худобе и румянцу на щеках, у него
начинается чахотка.
Далее затем в голове князя
начались противоречия этим его мыслям: «Конечно, для удовлетворения своего патриотического чувства, — обсуживал он
вопрос с другой стороны, — Елене нужны были пятнадцать тысяч, которые она могла взять только у князя, и неужели же она не стоила подобного маленького подарка от него, а получив этот подарок, она могла располагать им, как ей угодно?..
Когда мать моя бывала чем-нибудь занята и я мешал ей своими
вопросами и докуками, или когда она бывала нездорова, то обыкновенно посылала меня к отцу, прибавляя: «Поговори
с ним об зайчиках», — и у нас
с отцом
начинались бесконечные разговоры.
Это была почти самая первая и едва ли не самая большая и вредная ошибка со стороны администраторов женского
вопроса, по крайней мере
с этого
начинались подозрительные взгляды на труд женщин.
В самом деле, самобытный характер XIX века обозначился
с первых лет его. Он
начался полным развитием наполеоновской эпохи; его встретили песнопения Гёте и Шиллера, могучая мысль Канта и Фихте. Полный памяти о событиях десяти последних лет, полный предчувствий и
вопросов, он не мог шутить, как его предшественник. Шиллер в колыбельной песне ему напоминал трагическую судьбу его.
Не говорим и о той неровности,
с которою шла разработка
вопроса в литературе, то останавливаясь, то
начинаясь сызнова, то опять затихая: все это могло быть следствием внешних и случайных причин.
— Сговоры, государь мой милостивый, — отвечал Сергеич, кажется, очень довольный моим
вопросом, —
начинаются, ежели дружка делом правит по порядку, как он сейчас в избу вошел, так
с поклоном и говорит: «У вас, хозяин, есть товар, а у нас есть купец; товар ваш покажите, а купца нашего посмотрите…» Тут сейчас
с ихниной,
с невестиной стороны, свашка, по-нашему, немытая рубашка, и выводит девку из-за занавески, ставит супротив жениха; они, вестимо, тупятся, а им говорят, чтоб смотрелись да гляделись — да!
— Видишь вот, — ответил он на мой
вопрос об этих сменениях. — Читал я в «Сборнике», да, видно, запамятовал. Первое — Рим отпал… Раз… Второе — Византия будто… Два. Ну, третье — московское. Ноне идет четвертое — горше первых.
С шестьдесят первого году
началось.
[Нам кажется, что в ее лице автор весьма удачно выставил главнейшие
вопросы,
с которых должна
начинаться работа мысли в целом сословии.
Это фамильярное «батенька» меня покоробило: оно плохо вязалось
с теми извинениями и смущением, которыми
началась наша беседа. Скоро я заметил, что Камышев глядел на меня снисходительно, свысока и почти любовался моим неуменьем выпутаться из массы волновавших меня
вопросов…
Нравственное сознание
началось с Божьего
вопроса: «Каин, где брат твой Авель?» Оно кончится другим Божьим
вопросом: «Авель, где брат твой Каин?»
Ледокол медленно подплыл к пристани, вошел в высокое сооружение
с овальным вырезом и опять слился
с запутанными помостами и сходнями, и опять нельзя было понять, где кончается пароход и
начинаются мостки. Явился помощник коменданта и обратился к начальникам эшелонов
с обычными
вопросами.
С него
началась эра «проклятых
вопросов», эра углубленной «психологии», эра подпольного и бунтующего индивидуализма, отщепившегося от всякого устойчивого быта, и предвиденного им противоположного полюса — бунтующего безликого коллективизма.
Под этим влиянием был поставлен в России ребром
вопрос о самодержавии и
началась борьба старины
с новой властью, длившаяся полтора века. Современники назвали это время «началом смуты». Бояре говорили...